Алла Михайловна смотрела на него с напряженным ожиданием, будто никак не могла решить, как им быть дальше, но Корнышев не стал ей помогать и не засобирался, и тогда она сказала с прежней неуверенностью, которая никак не хотела ее оставить:
– Я вам ничего не предложила… Может быть, почаевничаем?
– С удовольствием! – широко улыбнулся Корнышев, давая понять, что еще как минимум ближайшие шестьдесят минут не лишит этот дом своего присутствия.
Кухня от гостиной была отделена лишь невысокой стойкой, какие бывают в баре, и фактически составляла с гостиной одно целое, и когда Алла Михайловна захлопотала на кухне, готовя чаепитие, она все равно здесь присутствовала, бросая поверх стойки взгляды на своего нечаянного гостя. Катя хотела было помочь матери управиться на кухне, но интерес к Корнышеву пересилил, и она осталась в гостиной, села на стул на дальнем конце стола, словно выдерживая дистанцию. Сложила, как школьница, руки и спросила у Корнышева:
– Вы из Москвы?
Прозвучало так, как году в восьмидесятом, когда никто никуда дальше Болгарии не ездил, и вдруг в компании за столом обнаружился счастливчик, почти что небожитель, и пигалица-школьница у него спрашивает как о деле совершенно невероятном: «А вы действительно только что из Нью-Йорка?»
– Да, – подтвердил Корнышев.
И девушка теперь действительно смотрела на него, как на небожителя.
– Давно, наверное, не были в Москве? – предположил Корнышев.
– Давно, – кивнула Екатерина, и ее глаза погрустнели.
Кажется, она рвалась в Москву. Но ей было туда нельзя.
– Там хорошо сейчас, – сообщил Корнышев. – Скорее бы домой.
Ему нравилось ее дразнить.
– А вы надолго на Кипр? – спросила Катя.
– Нет, – качнул головой Корнышев.
Алла Михайловна бросала в их сторону настороженные взгляды. И Никифор смотрел на Корнышева так, словно пытался понять, что это за фрукт такой.
– А вы в Москве где живете? – спросила Катя.
На кухне Алла Михайловна нервно загремела посудой.
– На проспекте Вернадского, – соврал Корнышев с беззаботностью человека, которого невозможно уличить во лжи.
– А мы жили на Нижней Масловке, – с тихой грустью сообщила Катя.
– Хороший район, – оценил Корнышев, старательно разжигая огонь ностальгии.
– Мне там нравилось, – мечтательно сказала Катя.
Так говорят о беззаботном детстве, когда солнце светило ярко, дни были теплые, мороженое вкусное, а плохие люди в том городе детства не существовали в принципе.
– Катя, ты бы мне помогла! – не выдержала Алла Михайловна.
Девушка не без сожаления поднялась из-за стола и направилась на кухню к матери. Корнышев жарким взором окатил ее фигуру. Чудо как хороша. Ей тут киприоты проходу, наверное, не дают. И ей приходится искать защиты у брата.
– Мне кажется, ваша сестра скучает по Москве, – доверительно сказал Корнышев.
– Мы все скучаем. А вы из ФСБ? – Никифор смотрел выжидательно.
– Да, – подтвердил Корнышев. – Я занимаюсь делом вашего отца.
Во взгляде Никифора добавилось настороженности.
– Есть подозрение, что не все так просто в истории его гибели, – говорил доверительным тоном Корнышев. – И если это так, то настоящих убийц еще предстоит найти.
По взгляду Никифора можно было догадаться, что Корнышев сейчас стремительно набирает очки.
– Вы поэтому к нам приехали? – спросил Никифор.
– Да. Хотя прошло уже много времени, но все-таки есть надежда, что не все следы были уничтожены. Мы сейчас разыскиваем всех, с кем общался ваш отец в то время, когда вы переехали на Кипр. Я с вашей мамой говорил о людях, которых она видела рядом с Александром Никифоровичем, и о тех, кто приходил в этот дом. И к вам у меня будет просьба – вспомнить всех, кого сможете.
Корнышев строил фразы так, чтобы было понятно, что он друг, и что сама Алла Михайловна всецело на его стороне, и не надо Никифору от него таиться.
Алла Михайловна уже обнаружила, какую ошибку допустила, призвав к себе Екатерину. Пока Корнышев беседовал с девушкой, сидевшей на значительном расстоянии от своего собеседника, Алла Михайловна слышала из кухни все, что говорилось за столом. Зато теперь сидевшим напротив друг друга Корнышеву и Никифору не надо было напрягать голосовые связки, и Алла Михайловна лишилась возможности контролировать ход их беседы. Она нервно оглядывалась на беседующих, но поделать ничего не могла. Не просить же и Никифора ей помочь. Это выглядело бы совсем уж вызывающе. А она боялась Корнышева.
– Да мы тут как-то уединенно, – пожал плечами Никифор. – Без хлебосольства. Без гостей, в общем. Вы вот разве что, – улыбнулся несмело.
– Кого из сослуживцев своего отца вы знали?
Никифор подумал, вспоминая.
– Иван, – сказал он. – Катькин ухажер.
– В смысле? – выжидательно улыбнулся Корнышев.
– У папы подчиненный был. Ваня Алтынов. Он к нам заходил. Ему моя сестра нравилась.
– Замуж звал? – засмеялся Корнышев.
– А что? Планы у него были наполеоновские, – без тени улыбки сообщил Никифор.
– А наполеоновские – это какие?
– Жениться на Катьке, бросить службу, заняться бизнесом…
– Тут нужен стартовый капитал, – осторожно подсказал Корнышев. – У него были деньги на выполнение этих наполеоновских планов?
– Ну наверное, – не очень уверенно ответил Никифор.
– Он вообще производил впечатление зажиточного человека?
– Нет, я бы не сказал.
– А говоришь – вполне возможно, что у него деньги были, – уловил несоответствие Корнышев.
– Я действительно не знаю. Это вам у Катьки надо спросить.
– Она была в курсе всех дел Алтынова? – дружески улыбнулся Корнышев.
– Все-таки любовь, – улыбнулся в ответ Никифор.
Корнышев поднял голову и посмотрел на гремящую чайными чашками Екатерину. Он теперь будто другими глазами ее увидел. Девушка, близко знавшая Алтынова. Одного из двух человек, которые пока только и были в разработке у людей генерала Калюжного. Вторым человеком, который был в разработке, являлся родной отец Кати Ведьмакиной. Только двое из большого количества людей, о которых не было известно ничего. Сколько их, как они выглядят, их фамилии – ничего не известно. А самая главная загадка – куда они все исчезли. Никаких следов.
– А еще кто здесь бывал? – спросил Корнышев.
– Больше я никого не могу вспомнить.
Что они – сговорились, что ли?
Пришла к столу Алла Михайловна. Она улыбалась, но от внимания Корнышева не ускользнуло то, каким настороженным взглядом она окинула Корнышева и Никифора.
– Уже сколько лет мы здесь, – сказала Ведьмакина, – а чаевничаем все еще по-московски. Вечером сядем в гостиной…
– И при Александре Никифоровиче так было заведено? – невинным голосом осведомился Корнышев.
– Да, – нахмурилась женщина.
– Вечерние чаепития – это ведь уже после работы. А работал он где? – спросил Корнышев, вцепившись взглядом в собеседницу. – Офиса ведь у него не было?
– Нет.
– Значит, дома он работал?
– Да, – хмурилась женщина, уже догадываясь, к чему в итоге придет их разговор.
– И у него был свой отдельный кабинет?
– Да.
– Я бы хотел взглянуть, – сказал Корнышев с вежливой улыбкой, и ему положительно нельзя было отказать в его просьбе.
Дети смотрели на мать. Алла Михайловна колебалась. Уловивший это Корнышев поднялся из-за стола с самым решительным видом. Все выглядело так, будто ничто не сможет его остановить.
– Идемте, – сдалась Ведьмакина.
Вдвоем они по лестнице прямо из гостиной поднялись на второй этаж. Недлинный коридор. Несколько дверей. Они прошли в самый конец коридора, Алла Михайловна толкнула незапертую дверь, и Корнышев увидел рабочий кабинет полковника Ведьмакина. Небольшая комната с единственным окном. Корнышев потянул за шнур, пластинки жалюзи повернулись, впустив в комнату солнечный свет. Стол. Кресло. Какой-то цветок в углу. Диван у стены. И над диваном – сейф, вмонтированный в стену. Корнышев бесцеремонно, будто и не было рядом с ним Аллы Михайловны, один за другим выдвинул ящики стола. Ничего. Ни единого листка бумаги. Вообще никаких предметов. Корнышев озадаченно посмотрел на Ведьмакину. Она молчала. Тогда Корнышев перевел взгляд на сейф.
– У вас есть ключ от этого сейфа?
– Он открывается без ключа. Надо только знать код.
– Вы его знаете?
– Да, – ответила Алла Михайловна, подошла к сейфу, набрала код, распахнула дверцу.
Пусто. Ничего. Корнышев приблизился, провел ладонью по металлическому нутру сейфа, будто не верил, что в таком серьезном сейфе можно хранить всего-навсего воздух.
– Где бумаги? – спросил Корнышев. – Где компьютер, который когда-то стоял вот здесь.
Он ткнул пальцем в поверхность стола, где действительно было место, выгоревшее под нестерпимо ярким кипрским солнцем меньше, чем остальная часть столешницы.
– Компьютер Саша забрал с собой в Москву, – сказала Алла Михайловна. – В свою последнюю поездку. А перед поездкой все бумаги он уничтожил. После него ничего не осталось. Вы же видите, пустая комната.
Чаепитие началось не чаем, а вином. Алла Михайловна из вежливости выставила на стол бутылку белого сухого «Паломино», а Корнышев не стал отказываться.
– Давайте помянем Александра Никифоровича, – предложил он со сдержанной строгостью, и это, похоже, позволило ему окончательно стать своим для младших Ведьмакиных, и только Алла Михайловна пребывала в напряжении, хотя старательно это скрывала.
Выпили, не чокаясь. Всем взгрустнулось, и даже Корнышев старательно изображал скорбь. Алла Михайловна разливала по чашкам чай, Екатерина расспрашивала Корнышева о Москве, он отвечал на вопросы, и обстановка стала если не сердечной, то неформальной уж точно. Но все это продолжалось недолго. Алла Михайловна, обнаружив, с какой готовностью дочь улетает мыслями в прошлое, вдруг вмешалась в разговор и демонстративно увела его в другое русло, и это выглядело так нарочито, что было видно всем. Не без сожаления подчинившись воле матери, Катя посмотрела на Корнышева. Они обменялись выразительными взглядами, как заговорщики, имеющие общий интерес, но вынужденные до поры затаиться.