Горецкий понял и вздохнул, не сдержавшись.
– Хорошо, я объясню, – сказал он. – То, что с вами происходит сейчас, – ложное обвинение, приговор, тюрьма – это не нормально. А нормально – это когда вы на свободе, когда вас уважают, когда вы живете обычной жизнью нормального человека.
Он говорил банальные вещи, но Ведьмакин слушал его с зачарованным видом, с каким обычно слушают музыку божественной красоты или проповедь, в которой ни одно слово не подвергается сомнению. Потому что за банальностью произносимых Горецким фраз Ведьмакин видел для себя другую жизнь, не ту, которой он жил сейчас, и ему было страшно, плохо, больно.
– Мы будем с вами просто разговаривать, – продолжал Горецкий. – Будем вспоминать вашу прежнюю жизнь. И никаких резких шагов. Ничего такого, что вам могло бы не понравиться или создать для вас проблемы. Я не хочу, чтобы вы видели во мне врага. Только постепенность во всем. Маленькими шажочками – вперед. Без спешки.
Ведьмакин сейчас почти ничего не понимал из того, что говорил ему собеседник, но Горецкий знал свое дело, и Ведьмакин даже не замечал, как постепенно тает в нем беспокойство, как медленно, но неуклонно испаряется настороженность, вкрадчивый голос Горецкого успокаивал его.
– Мы с вами уже вспомнили несколько имен, – не меняя тональности, произнес Горецкий, и переход от разговора ни о чем к делу для его собеседника прошел практически незаметно. – Ваня Алтынов… Катя…
При упоминании о Кате Ведьмакин насторожился. Горецкий молчал, давая Ведьмакину возможность отреагировать на слово-раздражитель. Ведьмакин поднял глаза на собеседника.
– Катя, – повторил он вслед за Горецким.
– Помните Катю?
– Катя, – снова сказал Ведьмакин. – Кипр. Жара.
Он будто брел по лабиринтам своей памяти, но в ее закоулках было темно, и он постоянно натыкался в темноте на выстроенные кем-то преграды.
– Вы помните Кипр? – пытался растормошить его Горецкий. – Помните, как там было жарко?
Ведьмакин покачал головой и посмотрел виновато. Не помнил.
– А Катю помните? – продолжал допытываться Горецкий.
И снова Ведьмакин повторил, будто пробуя это слово на вкус:
– Катя…
К черту жару и к черту Кипр! Ведьмакина цепляет имя «Катя».
– Катя! – сказал Горецкий. – Красивая девушка! И вы ее помните! У вас дети есть? – вдруг спросил Горецкий и впился взглядом в собеседника.
Его вопрос явно озадачил Ведьмакина. Тот, похоже, ни о каких детях даже не думал. По крайней мере в последнее время.
– Вы в таком возрасте, – сказал Горецкий, – когда у людей уже вырастают дети. Детям лет по двадцать, наверное.
Ведьмакин озадаченно смотрел на собеседника.
– У вас ведь запросто может быть дочь Катя, – искушал Горецкий. – Красивая, молодая, любимая дочь. У вас есть дочь?
Он долбил мозг Ведьмакина повторяющимися «дочь», «Катя», «дочь», «Катя», как долбят ломом серый панцирь асфальта.
– Дочь, – сказал неуверенно Ведьмакин. – Дочери у меня нет.
– Разве? – не поверил Горецкий.
– А откуда же ей взяться? Где она?
– На Кипре, – сказал Горецкий. – Вы там с нею жили.
– Опять у меня беспокойство, – сообщил Ведьмакин. – Тут вот, в душе, какая-то тревога.
Он похлопал себя по груди, показывая, где именно он ощущает дискомфорт.
– Ну почему же тревога? – с мягким укором спросил Горецкий.
– Вот как будто путаете вы меня, – жалобно сказал Ведьмакин. – Как если бы хитрили со мной.
– Да что же мне за выгода?
– А почем мне знать? – ответил на это многоопытный Ведьмакин, жертва оговора и подлостей людских.
Но Горецкий не осерчал и не отступился.
– Про вашу дочь мы еще поговорим, – пообещал он, – а пока давайте-ка еще одну фамилию вспомним. Вам знакома женщина по фамилии Нефедова?
– Нет, – с искренностью и уверенностью в собственной правоте ответил Ведьмакин.
– Ее зовут Евгения.
– Нет, – снова сказал Ведьмакин.
– Женя Нефедова, – терпеливо шел к цели Горецкий. – Эту женщину вы знали.
– Откуда? Работали мы с ней?
– М-м-м… Возможно, – замялся Горецкий. – А может быть, и нет. Просто по жизни общались. Такое ведь тоже бывает.
– Я не помню, – сказал Ведьмакин и снова приобрел виноватый вид, что случалось с ним каждый раз, когда от него что-то требовалось, а он ничем не мог помочь.
– Вы подумайте, – предложил Горецкий. – На самом деле все эти люди связаны между собой: и Катя, и Ваня Алтынов, и Женя Нефедова.
Ведьмакин морщил лоб, изображая работу мысли, но никакой связи между тремя названными персонажами он, в отличие от своего собеседника, никак обнаружить не мог, и потому страдал. Горецкий пришел ему на помощь.
– Ваня Алтынов ухаживал за Катей, – сказал он. – И даже жениться, наверное, хотел. Но у Вани Алтынова была другая женщина. Кате он про нее не говорил, обманывал свою невесту, в общем. Но на самом деле у него, кроме Кати, была еще и Женя Нефедова. А он не признавался. Обманывал он вашу дочь. Катю он обманывал.
Тут Ведьмакин дрогнул.
– Алтынов хотел жениться на Кате, – пробормотал он. – Правильно?
Он требовательно посмотрел на Горецкого.
– Правильно, – на всякий случай согласился тот.
– Он хотел жениться… А я его хотел убить…
Он уже не в первый раз говорил о том, что хотел убить Алтынова.
– Вы уверены? – спросил Горецкий.
– А? – отвлекся от каких-то своих дум Ведьмакин.
– Вы хотели убить Алтынова, – внушительно, как будто разговаривал с маленьким, произнес Горецкий. – Я правильно понял?
– Ага, – бормотал Ведьмакин. – Но я не помню, это вы сказали мне, что я хотел его убить, или я сам знаю, что хотел…
– Вы сами.
– Да? – озадачился Ведьмакин.
Он снова пытался продраться через лабиринт, он очень старался, Горецкий это видел.
– А за что я хотел его убить? – мучился Ведьмакин.
– Ваша дочь, – сказал Горецкий. – Алтынов обманывал ее. Он вашу дочь обманывал…
– Я его из-за Кати хотел убить.
Но Горецкий не порадовался своему успеху, потому что тут была подсказка, это он сам Ведьмакину подсказал.
– Из-за Кати хотел убить, – бормотал Ведьмакин, насилуя свою неподдающуюся память. – А Катя – моя дочь…
Он будто сам себя уговаривал.
– Но если она – дочь…
Он поднял на Горецкого непонимающий взгляд.
– Тогда почему я один?
– В смысле? – спросил Горецкий.
– Почему она ко мне не пришла? Почему мне писем не писала?
– Может быть, она не знала, где вы, – произнес нейтральным тоном Горецкий.
– Нет-нет! – запротестовал Ведьмакин. – Тут другое! Он ее обманул, и она за него замуж вышла! А? – глянул он бешеным взглядом.
Горецкий не сразу нашелся, что ответить.
– Но этого не может быть! – горячо сказал Ведьмакин. – Он ее не мог обмануть!
– Почему? – осторожно спросил Горецкий.
– Его ведь нет!
– А где он?
– Я его убил!
Опять начиналась сказка про белого бычка. Горецкий испытал разочарование.
– Забудьте про то, что вы его убили, – посоветовал он со вздохом. – Это вам кто-то вбил в голову про убийство это.
– Убил-убил! – продолжал упрямиться Ведьмакин.
– И Алтынова вы убили. И Ведьмакина тоже убили. Только Ведьмакин – это вы, – пытался втолковать ему Горецкий.
– Убил! – упрямился Ведьмакин.
– Чего ради? – спросил Горецкий. – Из-за дочери? Чтобы Катю свою обезопасить? – подыграл он Ведьмакину.
Но тот на пару с Горецким шутить не стал и вдруг сказал совсем неожиданное:
– Из-за Жени.
Горецкий перестал ерничать и насторожился.
– Мне Женя была нужна, – сказал медленно Ведьмакин, и это прозвучало так, будто сейчас говорил не он, а кто-то другой.
– А для чего вам Женя? – спросил, обмирая, Горецкий, потому что он понял, что Ведьмакин вдруг увидел проблеск света во тьме того страшного лабиринта.
Но это был всего лишь проблеск.
– Я не знаю, – пробормотал Ведьмакин с виноватым видом. – Я не знаю, зачем она мне.
Глеб наблюдал за тем, как Женя нарезает овощи для салата. Получались крупные куски. Не лень и не отсутствие аккуратности, а осознанное действие.
– Я сегодня на улице видела страшную картину, – сказала Женя. – Человека сбили.
– Избили? – не расслышал Глеб.
– Сбили. На дороге. Этот… не автобус, а как его… Такие штуки у него на крыше…
– Троллейбус.
– Да, троллейбус, – хмурилась Женя.
То ли оттого хмурилась, что по-прежнему отдельные слова она забывала, то ли оттого, что неприятно было вспоминать увиденное днем.
– Понимаешь, он дорогу перебегал, – сказала Женя. – А тут этот троллейбус – бах!
Взмахнула ножом. Бледно-розовые брызги томата разлетелись по столу. Женя этого даже не заметила.
– Не надо это вспоминать, – посоветовал Глеб.
– Как же я могу не вспоминать, когда оно само вспоминается! – сказала с досадой Женя.
– Это ты на рынке овощи покупала? – спросил Глеб, будто бы переводя разговор на другое.
– На рынке. И вот когда я с рынка шла…
Но Глеб не позволил Жене снова переключиться на эту историю с троллейбусом.
– Как там на рынке? – спросил он. – Выбор сейчас есть?
– Много всего. Мне не нравится, что из-за границы. То, что из-за границы, – как называется?
– Импорт.
– Импорт, – повторила Женя за Глебом. – Красиво выглядит, но невкусное. А есть товар хороший. Дорого, правда.
Она сама спешила в ловушку, подготавливаемую Глебом.
– Цены высокие? – понимающе произнес Глеб.
– Да.
– Сегодня много отдала?
– Семьсот рублей.
– Ого! – удивился Глеб. – А деньги такие откуда, Жень?
Ловушка захлопнулась.
– Что? – посмотрела обеспокоенная Женя.
– Ты сегодня потратила семьсот рублей, – сказал Глеб со спокойствием инквизитора. – Я тебе этих денег не давал. Зарплаты ты не получаешь, потому что нигде не работаешь. Тогда откуда деньги?
Женя запаниковала. Она попалась, как маленький ребенок, который что-то делает не задумываясь, просто потому, что ему хочется так делать, и ему невдомек, что взрослые все видят и понимают.