— Делает ему честь, — сказал я.
— Ха!
— Я согласен с Теннисоном! — не отступал я. — Да, добрые сердца корон дороже.
— А кому, черт дери, нужно, чтобы у боксеров были добрые сердца? Какой толк от того, что этот Билсон способен свалить одним ударом слона, если он страдает чертовой сентиментальностью? Кто когда слышал о сентиментальном боксере? Совсем не тот дух. Никак не способствующий успеху.
— Бесспорно, это помеха, — признал я.
— Какая у меня гарантия, — вопросил Укридж, — что он, после того как я ценой неимоверных усилий и расходов устрою ему еще один матч, не отойдет в сторонку и не утрет слез сочувствия, потому что услышал про вросший ноготь, от которого страдает супруга его оппонента?
— Но ты же можешь устраивать ему матчи исключительно с холостяками.
— Да, и первый же холостяк, с которым он встретится, отведет его в угол и поведает, что его тетка подцепила коклюш, и обалдуй тяжко вздохнет и подставит подбородок, чтобы ему врезали. Никакой типус не имеет права на рыжие волосы, если не намерен их оправдывать. А ведь я, — тоскливо вздохнул Укридж, — видел, как этот типус (дело было в неаполитанском дансинге) схватился одновременно с по крайней мере одиннадцатью итальянцами. Правда, прежде кто-то из них всадил ему в ногу нож дюйма на три. Требуется что-то такое, чтобы в нем пробудилось честолюбие.
— Не представляю, как ты сумеешь подстроить, чтобы его пыряли ножом перед каждым матчем.
— Верно, — скорбно согласился Укридж.
— Так как ты намерен позаботиться о его будущем? У тебя же есть план?
— Ничего определенного. Когда я в последний раз видел мою тетку, она подыскивала компаньонку вести ее корреспонденцию и ухаживать за канарейкой. Возможно, я постараюсь устроить ему это место.
И с жутким невеселым смехом Стэнли Фиверстоунхо Укридж занял пять шиллингов и удалился в ночь.
Следующие несколько дней я Укриджа не видел, но получил известия о нем от нашего общего друга, Джорджа Таппера, на которого наткнулся, когда он в великолепнейшем настроении пританцовывал по Уайтхоллу.
— Послушай, — сказал Джордж Таппер без предисловия в каком-то ошеломленном восторге, — а меня сделали помощником министра.
Я пожал ему руку. И похлопал бы по спине, но высокопоставленных особ министерства иностранных дел не хлопают по спинам на Уайтхолле посреди бела дня, даже если вы и учились с ними в школе.
— Поздравляю, — сказал я. — Нет никого, кого я предпочел бы увидеть помощничающим при министре. Но слухи об этом уже доходили до меня через Укриджа.
— А, да! Помнится, я сказал ему, что это носится в воздухе. Милый старина Укридж! Я только что повстречал его, сообщил ему новость, и он был в восторге.
— На сколько он тебя укусил?
— А? О, всего на пять фунтов. До субботы. К тому времени он должен получить большие деньги.
— А когда-нибудь было время, когда бы Укридж не должен был получить большие деньги?
— Я хочу, чтобы вы с Укриджем пообедали со мной, чтобы отпраздновать. Среда тебе подойдет?
— Более чем.
— Ну, так в семь тридцать, «Риджент-Гриль». Передашь Укриджу?
— Не знаю, куда он подевался. Я его уже неделю не видел. Он тебе не говорил, где его искать?
— Где-то в Барнсе. Как же это заведение называется?
— «Белый олень»?
— Вот-вот.
— А как он выглядел? — спросил я. — Бодро?
— И очень. А что?
— Когда я в последний раз его видел, он думал на все махнуть рукой. Он претерпел кое-какие неудачи.
Перекусив, я немедленно отбыл в «Белый олень». Тот факт, что Укридж все еще пребывал под кровом этого постоялого двора и вновь обрел свой солнечный взгляд на жизнь, словно бы указывал на другой факт: предположительно тучи, окутавшие будущее мистера Билсона, рассеялись, и его полотенце еще не повисло на канатах ринга. Что дело обстояло именно так, я узнал сразу же по прибытии. Осведомившись о моем старом друге, я был направлен в один из верхних номеров, из которого, как я обнаружил, приближаясь к нему, доносилась своеобразная дробь глухих ударов. Открыв дверь, я обнаружил, что производил эту дробь мистер Билсон. Облаченный в спортивные брюки и свитер, он усердно молотил по большому кожаному предмету, свисавшему с деревянного настила. Его менеджер сидел в углу на ящике из-под мыла и взирал на него ласковым собственническим взглядом.
— Привет, старый конь, — сказал Укридж, вставая, когда я вошел. — Рад тебя видеть.
Молотьба мистера Билсона, которую мое появление не оборвало, затрудняла разговор, и мы удалились в тихую гавань бара внизу, где я сообщил Укриджу о приглашении помощника министра.
— Я буду там, — сказал Укридж. — В одном на милого старого Билсона можно положиться безоговорочно: даже если спустить с него глаза, тренироваться он не перестанет. И конечно, он понимает, насколько это важно. Его карьера будет обеспечена.
— Значит, твоя тетка взвешивает, не нанять ли его?
— Моя тетка? О чем ты говоришь? Соберись с мыслями, малышок.
— Ты же ушел от меня с намерением устроить его к твоей тетке надзирать за ее канарейкой.
— Ну, я был тогда немного расстроен. Это все позади. Я серьезно потолковал с беднягой, и теперь он твердо намерен не подкачать. И даже обязан, раз ему представился великолепный шанс, вроде этого.
— Вроде какого?
— Нам представился замечательный случай, малышок, до чертиков замечательный.
— Надеюсь, ты удостоверился, что противник — холостяк? А кто он?
— Тод Бингем.
— Тод Бингем? — Я пошарил в памяти. — Да неужели чемпион в среднем весе?
— Он самый.
— И ты хочешь, чтобы я поверил, что ты уже организовал матч с чемпионом?
— Не совсем матч. Дело обстоит так. Тод Бингем совершает обход ист-эндских мюзик-холлов, предлагая двести фунтов всякому, кто продержится против него четыре раунда. Ну, для рекламы. Милый старый Билсон спустит себя с цепи на него в «Шордич эмпайр» в следующую субботу.
— Ты думаешь, он выстоит четыре раунда?
— Выстоит четыре раунда! — вскричал Укридж. — Да он выстоит четыре раунда против типчика, вооруженного пулеметом и парочкой мотыг. Считай, что эти деньги уже у нас в кармане. А когда мы сварганим это дельце, во всей Англии не найдется боксерского заведения, где за нас ни ухватились бы двумя руками и ногами. Тебе, старый конь, я под секретом сообщу, что через год я, думается, буду загребать сотни в неделю. Нагребу сначала тут, знаешь ли, а потом сигану в Америку и заработаю сказочное состояние. Черт меня дери, да я не буду знать, куда девать деньги.
— А не потратить ли их на носки? У меня их почти не осталось.
— Эх, малышок, малышок, — сказал Укридж с упреком, — так ли уж необходимо вносить диссонирующую ноту? Разве сейчас время швырять твои мерзкие носки в лицо старому другу? Более широкий дух, вот что я хотел бы видеть.
В среду я по приглашению Джорджа Таппера прибыл в «Риджент-Гриль», но с опозданием на десять минут, и зрелище Джорджа, стоящего с непокрытой головой у входа со стороны Пиккадилли, пробудило во мне виноватое раскаяние. Джордж — лучший типус в мире, но атмосфера министерства иностранных дел усилила присущую ему с нежных лет тенденцию к педантичной точности, и он расстраивался, если его дела не следовали строгому расписанию. Мысль о том, что моя непунктуальность может омрачить этот великий вечер, заставила меня броситься к нему, рассыпаясь в извинениях.
— А вот и ты, — сказал Джордж Таппер. — Послушай, это выходит за все рамки…
— Жутко сожалею. Мои часы…
— Укридж! — вскричал Джордж, и я понял, что расстроил его не я.
— Неужели он не придет? — спросил я в изумлении. Мысль о том, что Укридж увернулся от бесплатного ужина, принадлежала к тем, которые сотрясают устои мира.
— Уже пришел. И привел с собой девицу.
— Девицу!
— В розовом. С желтыми волосами, — простонал Джордж Таппер. — Что мне делать?
Я поразмыслил над его вопросом.
— Даже для Укриджа это чересчур, — сказал я. — Но видимо, тебе придется угостить ее обедом.
— Но там же полно людей, которых я знаю, а эта девица такая… такая эффектная.
Я глубоко ему сочувствовал, но никакого выхода не находил.
— Как по-твоему, могу я сказать, что внезапно заболел?
— Это больно ранит чувства Укриджа.
— Я бы с наслаждением ранил чувства Укриджа, черт бы его побрал, — горячо сказал Джордж Таппер.
— И это будет жуткий пинок девице, какой бы она ни была.
Джордж Таппер горько вздохнул. Истинный рыцарь, он расправил плечи, будто готовясь к ужасному испытанию.
— Ну, полагаю, сделать ничего нельзя, — сказал он. — Идем. Я оставил их пить коктейли в баре.
Джордж не преувеличил, когда назвал укриджскую добавку к празднеству эффектной. «Сногсшибательная» тоже подошло бы. Пока она шла впереди нас по длинному залу под руку с Джорджем Таппером (Джордж, казалось, очень ей понравился), у меня было достаточно времени изучить ее, начиная от лакированных туфель до массы золотистых волос под шляпой со страусовыми перьями. У нее был громкий четкий голос, и она сообщала Джорджу Тапперу интимные подробности о внутреннем недуге, недавно поразившем ее тетю. Будь Джордж их семейным врачом, она не могла бы быть откровеннее, и я видел, как тусклый багрянец разливается по его скульптурным ушам.
Быть может, и Укридж заметил этот багрянец, потому что в нем на миг пробудилась совесть.
— Вроде бы, малышок, — шепнул он мне, — старый Таппи немножечко зол, что я захватил с собой Флосси. Если у тебя появится такая возможность, поставь его в известность, что причина тому — военная необходимость.
— Кто она такая?
— Я же тебе про нее рассказывал. Флосси, официантка в «Короне» в Кеннингтоне. Fiancée[4] Билсона.
Я посмотрел на него с изумлением:
— Ты хочешь сказать мне, что играешь со смертью, флиртуя с девушкой Боевого Билсона?
— Да ничего подобного, мой дорогой старичок. — Укридж был шокирован. — Дело в том, что мне надо попросить ее об особом одолжении, довольно-таки странном, и заговорить об этом с места в карьер — бесполезно. Предварительно требуется некоторая толика шампанского, а мои финансы на шампанское не потянут. После обеда я пригласил ее в «Альгамбру». Попозже вечерком я загляну к тебе и обо всем расскажу.