прекрасной душой того, кто терпит подобное, лишь бы помочь девушке, которой он даже не был представлен. Сомнений быть не могло — факты говорили сами за себя, — я был чуть ли не самым великолепным типусом, с каким мне довелось повстречаться. Тем не менее, как ни крути, брюки пузырились у меня на коленях.
— Мистер Коркоран, — доложил дворецкий, открывая дверь гостиной. Произнес он эти слова с интонацией, не оставлявшей сомнения, что он снимает с себя всякую ответственность. Раз уж я приглашен, дал он ясно понять, то его долгом, пусть и омерзительнейшим, было проводить меня в гостиную, но теперь он умывает руки.
В гостиной наличествовали две дамы и шесть пекинесов. С пеками я свел краткое знакомство во время их ускоренного курса обучения в Укриджском Собачьем Колледже, но они как будто меня не узнали. Случай, когда они угощались обедом за мой счет, как будто изгладился из их памяти. Они по очереди подходили, нюхали и удалялись, словно мой букет их не вдохновил. Они, казалось, давали понять, что солидарны с дворецким в его оценке молодого визитера. И я остался один на один с дамами.
Из них (читая справа налево) одна была высокой костлявой особой женского пола с ястребиным лицом и каменными глазами. Другая, на которую в тот момент только мимоходом взглянул, была невысокой и, показалось мне, приятной наружности. У нее были глянцевые волосы, чуть припудренные сединой, и кроткие молочно-голубые глаза. Она напомнила мне кошку благородного происхождения. Я принял ее за гостью, заглянувшую выпить чашечку чая. И свое внимание я сосредоточил на ястребихе. Она смотрела на меня пронизывающим пренеприятнейшим взглядом, и я подивился ее точному сходству с портретом, который сложился у меня в уме от рассказов Укриджа.
— Мисс Укридж? — осведомился я, скользя к ней по ковру и ощущая себя новичком на ринге, чей менеджер вопреки его возражениям устроил ему встречу с чемпионом в тяжелом весе.
— Мисс Укридж это я, — сказала вторая дама. — Мисс Уотерсон, мистер Коркоран.
Это был шок. Но едва миг удивления миновал, на меня снизошло что-то вроде душевного спокойствия — впервые с той минуты, как я вошел в этот дом скользких ковров и презрительно-надменных дворецких. Каким-то образом Укридж внушил мне, что его тетка была воплощением сценической тетки — сплошной жесткий атлас и поднятые брови. А эта полпорция с кроткими голубыми глазами, казалось, была мне вполне по силам. Я не мог понять, почему Укриджу она внушала такой ужас.
— Надеюсь, вы не против, если мы побеседуем в присутствии мисс Уотерсон? — сказала моя гостеприимная хозяйка с чарующей улыбкой. — Она заглянула обсудить частности в организации бала Клуба Пера и Чернил, который мы намереваемся вскоре дать. Она будет тише мыши и не станет нас перебивать. Вы не возражаете?
— Нисколько, нисколько, — ответил я с присущим мне обаянием. Не будет преувеличением сказать, что в эту минуту меня переполняло снисходительное благодушие. — Нисколько, нисколько. О, нисколько.
— Прошу, садитесь.
— Благодарю вас, благодарю вас.
Ястребиха удалилась к окну, оставив нас тет-а-тет.
— Вот мы и устроились очень уютно, — сказала тетка Укриджа.
— Да-да, — согласился я. Черт подери. Эта женщина мне все больше нравилась.
— Скажите, мистер Коркоран, вы сотрудник редакции «Женской Сферы»? — осведомилась тетка Укриджа. — Это одна из любимейших моих газет. Я читаю ее каждую неделю.
— Внешний сотрудник…
— Как так — внешний?
— Ну, в редакции я не работаю, однако главный редактор иногда дает мне то или иное поручение.
— Ах, так! А кто сейчас там главный редактор?
Благодушия у меня поубавилось. Разумеется, она просто поддерживала разговор, стараясь, чтобы я почувствовал себя непринужденно, но все равно я предпочел бы, чтобы она прекратила засыпать меня вопросами. Я тщетно рылся в уме в поисках фамилии — любой фамилии, но, как всегда в подобных случаях, все английские фамилии вылетели у меня из памяти.
— Ну, конечно же! Я вспомнила! — к моему величайшему облегчению сказала тетка Укриджа. — Мистер Джевонс, не правда ли? Я познакомилась с ним на банкете.
— Джевонс, — пробулькал я. — Совершенно верно, Джевонс.
— Высокий, со светлыми усами.
— Относительно высокий, — уточнил я.
— И он послал вас проинтервьюировать меня?
— Да.
— Так о каком моем романе вы хотели бы поговорить со мной?
Меня охватило блаженное облегчение. Наконец я почувствовал под ногами твердую почву. И тут до меня внезапно дошло, что Укридж, верный себе, не потрудился сообщить мне название хотя бы одного ее романа.
— Э… о них обо всех, — поспешил я сказать.
— Ах, так! Вообще о моем литературном творчестве?
— Вот именно, — сказал я, испытывая к ней прямо-таки нежность.
Она откинулась в кресле, сложила кончики пальцев, и на ее лице появилось выражение милой задумчивости.
— Вы полагаете, читательницам «Женской Сферы» будет интересно узнать, какой из своих романов я предпочитаю остальным?
— Я в этом убежден.
— Разумеется, — сказала тетка Укриджа, — автору не просто ответить на подобный вопрос. Видите ли, бывают настроения, когда любимой кажется одна книга и почти сразу же — другая.
— О да, — ответил я. — О да.
— А какая из моих книг вам особенно нравится, мистер Коркоран?
Тут меня сковала беспомощность, как бывает в кошмарах. Из шести корзин шесть пекинесов не спускали с меня шесть пар немигающих глаз.
— Э… О, все они, — услышал я осипший голос. Предположительно мой голос, хотя я его не узнал.
— Это восхитительно, — сказала тетка Укриджа. — Нет, другого слова я не нахожу. Восхитительно! Два-три критика утверждали, будто мое творчество неровно. Так мило встретить кого-то, кто с ними не согласен. Сама я, пожалуй, предпочитаю «Сердце Аделаиды».
Я кивнул, одобряя этот взвешенный вывод. Мышцы, вздувшиеся горбом у меня на спине, начали расползаться по своим законным местам. Я обнаружил, что снова дышу.
— Да, — сказал я, задумчиво сдвигая брови. — Пожалуй, «Сердце Аделаиды» самый лучший ваш роман. В нем столько человечности! — добавил я для верности.
— Вы его читали, мистер Коркоран?
— О да!
— И он правда вам понравился?
— Чрезвычайно.
— А вы не думаете, что местами он излишне смел?
— Крайне несправедливый упрек! — Я нащупал верный путь. Не знаю почему, но я полагал, что ее романы того сорта, каким изобилуют библиотеки на курортах. Они же, очевидно, принадлежали к другому классу женских романов — тому, на который библиотеки накладывают запрет. — Конечно, он написан честно, бесстрашно и показывает жизнь такой, какая она есть, — продолжал я. — Но излишне смел? Нет-нет!
— А сцена в оранжерее?
— Лучшая в книге, — заявил я без колебаний.
На ее губах заиграла польщенная улыбка. Укридж был прав. Расхвалить ее книги — и малое дитя сможет есть из ее рук. Я поймал себя на сожалении, что не прочел эту вещицу, а потому не могу коснуться всяких частностей и сделать ее еще более счастливой.
— Я так рада, что он вам нравится, — сказала она. — Право, это большая поддержка.
— О нет, — скромно пробормотал я.
— О да. Потому что, видите ли, я только сейчас начала его писать. И сегодня утром завершила первую главу.
Она по-прежнему улыбалась так мило, что весь ужас этих слов дошел до меня не сразу.
— «Сердце Аделаиды» — это мой следующий роман. Сцена в оранжерее, которая вам так нравится, находится примерно на середине. Думаю, что дойду до нее где-то в конце следующего месяца. Как странно, что вам она так хорошо знакома!
Вот теперь до меня дошло, и ощущение совпадало с тем, какое испытываешь, когда садишься, а под тобой вместо стула оказывается пустое пространство. Почему-то мне стало еще больше не по себе из-за того, что она говорила все это так мило. В своей деятельной жизни я нередко чувствовал себя дураком, но никогда до подобной степени. Жуткая баба играла со мной, водила за нос, наблюдала, как я трепыхаюсь, будто муха на липкой ленте. И внезапно я понял, что ошибся, посчитав ее глаза кроткими. Они были точно пара голубых буравчиков. Она смахивала на кошку, сцапавшую мышь, и за короткий миг, протянувшийся целую вечность, я понял, почему Укридж так ее страшится. Она бы напугала и любого киношейха.
— И еще одна странность, — журчала она. — То, что вы пришли проинтервьюировать меня для «Женской Сферы». Интервью со мной было опубликовано там всего две недели назад. Мне это показалось настолько странным, что я позвонила моей подруге мисс Уотерсон, главному редактору, и спросила ее, не произошла ли какая-нибудь ошибка. А она сказала, что никогда о вас не слышала. Вы когда-нибудь слышали про мистера Коркорана, Мюриэль?
— Никогда, — ответила ястребиха, пронзая меня уничтожающим взглядом.
— Как странно, — сказала тетка Укриджа. — Но с другой стороны, все это очень странно. Неужели вы уже уходите, мистер Коркоран?
Мои мысли были в хаотичном беспорядке, но одна была кристально ясной. Да, я ухожу. Через дверь, если сумею ее отыскать, а если не сумею — то через окно. И тому, кто попробует меня остановить, следует очень поберечься.
— Кланяйтесь от меня мистеру Джевонсу, когда его увидите, хорошо? — сказала тетка Укриджа.
Я боролся с дверной ручкой.
— И, мистер Коркоран! — Она все еще мило улыбалась, но теперь в ее голосе появилась та же нота, что и в том достопамятном случае, когда голос этот призывал Укриджа из глубин его коттеджа в Шипс-Крейе на встречу с Роком. — Будьте добры, передайте моему племяннику Стэнли, что я буду рада, если он прекратит подсылать ко мне своих друзей. Всего доброго.
Полагаю, в какой-то момент происходящего моя радушная хозяйка позвонила, поскольку в коридоре я узрел моего старого приятеля, тамошнего дворецкого. С помощью непостижимой телепатии, присущей его биологическому виду, он как будто успел узнать, что удаляюсь я, так сказать, не под развернутыми знаменами, ибо держался он теперь с суровостью тюремного надзирателя. Его рука словно чесалась от желания ухватить меня за плечо, а когда мы достигли парадной двери, он бросил тоскливый взгляд на тротуар, словно думая, какое это идеальное место для того, чтобы я приложился к нему с глухим стуком.