И он ушел, не прихватив взаймы даже сигары. Верный признак, что его несгибаемый дух был безвозвратно сломлен.
Бал Клуба Пера и Чернил был устроен, подобно многим таким мероприятиям, в «Залах Лотоса» в Найтсбридже, этой казарме, которая существует словно бы только для таких прискорбных случаев. Перо и Чернила как будто сосредоточивались на качестве, а не на количестве своих членов, и оркестр, когда я вошел, звучал дребезжаще, как всегда звучат оркестры в очень больших залах, заполненных на одну шестую своих возможностей. Царила атмосфера холода и запустения. Там словно бы возобладал дух всеобщей меланхолии. На пустынных акрах пола танцевали три-четыре пары, мрачные, замкнутые в себе, словно они размышляли о хладном теле наверху и вместе с пророком Исаией приходили к выводу, что всякая плоть — трава. По стенам зала на тех раззолоченных стульях, которые можно видеть только в залах, сдаваемых для балов по подписке, жуткие существа переговаривались, понизив голос, — скорее всего, о новейших тенденциях в скандинавской литературе. Собственно говоря, единственным светлым пятном этого зловещего бала было то, что его устроили до наступления эры очков в черепаховой оправе.
Странная серая безнадежность, которая всегда сковывает меня, когда я оказываюсь в обществе преимущественно литераторов, не развеялась при мысли, что в любую секунду я могу столкнуться с мисс Джулией Укридж. Я опасливо бродил по залу, и все мои чувства были напряжены, как у кошки, которая забрела в незнакомый тупик, и в каждой тени ей чудится потенциальный метатель кирпичных обломков. От нашей встречи я не ожидал ничего, кроме неловкости и смущения. Из моей предыдущей встречи с ней я извлек твердое убеждение, что мое счастье зависит от того, насколько далеко я сумею держаться от мисс Джулии Укридж.
— Прошу прощения!
Меры предосторожности оказались тщетными. Она подкралась ко мне со спины.
— Добрый вечер, — сказал я.
Никогда не следует репетировать подобные встречи заранее. Они обязательно окажутся совсем другими. Я, когда прокрался в зал, не сомневался, что, повстречав эту женщину, вновь с ужасом испытаю то же чувство вины и неполноценности, которое оказалось таким сокрушительным в Уимблдоне. Я упустил из виду тот факт, что указанный мучительный эпизод произошел на ее территории и что с самого начала моя совесть была нечиста. Но теперь обстоятельства были иными.
— Вы член Клуба Пера и Чернил? — ледяным тоном сказала тетка Укриджа. Ее каменные голубые глаза были устремлены на меня не то чтобы с отвращением, но скорее с холодной критичной брезгливостью. Так взыскательная кухарка может посмотреть на вторгнувшегося в ее кухню таракана.
— Нет, не член, — ответил я.
Я чувствовал себя дерзновенным и воинственным. От этой женщины у меня вся шерсть вставала дыбом, о чем я и постарался сообщить ей на языке взглядов.
— В таком случае не откажите объяснить мне, что вы тут делаете? Это частный бал.
В жизни бывают моменты торжества. Я испытывал то же чувство, которое предположительно испытал Боевой Билсон в его недавней встрече с Альфом Тоддом, когда он заметил, что его противник открылся и прямо-таки напрашивается на нокаут.
— Редактор «Светской хроники» прислал мне билет. Он намерен напечатать статью об этом бале.
Если я ощущал себя Боевым Билсоном, то тетка Укриджа, видимо, почувствовала то же, что почувствовал Альф Тодд. Я заметил, что она потрясена. В мгновение ока из таракана я превратился в богоподобное существо, способное, если его улестить, на залп похвал, столь дорогой сердцу дам-романисток. А она меня не улестила! Из всех печальных слов, слетевших с языка или вышедших из-под пера, нет печальнее следующих: «Это могло бы быть». Сказать, что у нее отвалилась челюсть, было бы преувеличением, но мука этого черного мгновения, бесспорно, заставила ее губы искривиться от отчаяния. Но этой женщине хватало стойкости. Она мужественно овладела собой.
— Билет представителя прессы, — пробормотала она.
— Билет представителя прессы, — откликнулся я.
— Могу я его посмотреть?
— Разумеется.
— Благодарю вас.
— Не на чем.
Она проследовала дальше.
Я возобновил наблюдение за танцующими с более легким сердцем. В моем новом возвышенном настроении они уже не производили такого плохого впечатления, как несколько минут назад. Некоторые — и не в таком уж малом количестве — выглядели почти по-человечески. Число пар увеличилось. И вообразилось ли мне это или нет, но атмосфера, казалось, утратила недавнюю унылость. Нет, похоронный оттенок не исчез, но теперь эти похороны стали менее официальными, более бодрыми похоронами. Я начинал радоваться тому, что посетил этот бал.
— Прошу прощения.
А я-то думал, что до конца вечера мне ничего подобного можно больше не опасаться! Я оглянулся с некоторым раздражением. Обратился ко мне изысканно-культурный теноровый голос, и теперь я увидел изысканно-культурного тенорового человека. Он был молод, полноват, с модной прической и пенсне на черном шнурке.
— Извините меня, — сказал этот молодой человек, — но вы член Клуба Пера и Чернил?
Мое мимолетное раздражение бесследно исчезло, ибо мне внезапно пришло в голову, что при правильном взгляде на вещи упорный отказ этих людей поверить, будто я могу быть одним из них, на самом деле весьма и весьма для меня лестен. Они, чувствовал я, видимо, заняли позицию некоего владельца ночного клуба, на которого подала в суд за очернение репутации некая же юная барышня, которую он отказался впустить в клуб на том основании, что общение между ней и его членами нежелательно. Он указал, что это был комплимент ей.
— Нет, благодарение Небесам! — сказал я.
— Так на каком же осно…
— Билет представителя прессы, — объяснил я.
— Билет представителя прессы? Какой газеты?
— «Светской хроники».
В этом молодом человеке не было и следа духа Джулии Укридж — той неукротимой гордости, которая помогла бы ему сохранить высокомерие и внешнее равнодушие. Нет, он засиял, как восходящее солнце. Он ухватил меня за плечо и помял его. Он запрыгал вокруг меня, подобно ягненку на весеннем пастбище.
— Мой дорогой! — воскликнул он и стиснул мое плечо еще крепче, чтобы не дать мне ускользнуть от него. — Мой дорогой, право, я должен извиниться. Я бы не задал вам этого вопроса, но тут присутствуют люди, которые не были приглашены. Всего секунду тому назад я столкнулся с человеком, который сказал, что купил билет. Какая-то нелепая ошибка. Билеты на бал не продавались. Я хотел расспросить его поподробнее, но он скрылся в толпе, и больше я его не видел. Это частный бал только для членов клуба. Пойдемте, мой дорогой, я сообщу вам некоторые подробности, которые, возможно, пригодятся для вашей статьи.
Он решительно увел меня в комнатку за залом, закрыл дверь, чтобы воспрепятствовать бегству, и по тому же принципу, по какому намазывают сливочным маслом лапы кошки, чтобы побудить ее не покидать нового дома, поспешил предложить виски и сигареты.
— Прошу вас, прошу вас, садитесь.
Я сел.
— Сначала о нашем клубе. Клуб Пера и Чернил является единственной эксклюзивной организацией такого рода в Лондоне. Мы гордимся этим фактом. Для литературного общества мы то же, что Брукс и Карлтон для светского. Члены выбираются исключительно по приглашению. И выборы, по сути дела, нечто вроде посвящения в рыцарский сан. У нас ровно сто членов, и мы принимаем только тех литераторов, кто, по нашему мнению, обладает прозорливостью.
— И большим широким гибким кругозором?
— Прошу прощения?
— Это я так, к слову.
— Имена большинства присутствующих здесь сегодня должны быть вам хорошо знакомы.
— Я знаком с мисс Укридж, председательницей.
По лицу полноватого молодого человека скользнула легкая, почти незаметная тень. Он снял пенсне и с некоторым неодобрением протер стекла. В голосе у него появилась нотка неудовольствия.
— А, да, — сказал он. — Джулия Укридж. Милая женщина, но, между нами, строго между нами, в административных делах от нее мало толку.
— Не может быть!
— Да-да. Сказать по секрету, всю работу за нее делаю я. Кстати, я — Чарльтон Праут. Возможно, это имя вам знакомо?
Он посмотрел на меня с жадным ожиданием, и я почувствовал, что в отношении него необходимо принять какие-то меры. Слишком уж он был гладеньким и не имел никакого права на такую прическу.
— Ну конечно же! — сказал я. — Я читал все ваши книги.
— Неужели?
— «Вопль в ночи», «Кто убил Джаспера Блоссома?» — ну, словом, все.
Он смерил меня суровым взглядом.
— Видимо, вы путаете меня с каким-то другим… э… писателем, — сказал он. — Я работаю в несколько ином жанре. Критики обычно определяют его как «Пастели в прозе». Наибольший успех, насколько мне дано судить, имели «Серые мирты». Данстейбл издал их в прошлом году. Им был оказан исключительно хороший прием. — Он помолчал. — Если вы думаете, что она будет интересна вашим читателям, — продолжал он, со скромной небрежностью подняв ладонь, — я пришлю вам фотографию. Возможно, ваш редактор сочтет уместным напечатать ее.
— Сочтет, а как же!
— Почему-то фотографии словно бы украшают статьи такого рода.
— Вот именно, — ответил я душевно, — не иначе, кроме как.
— И вы не забудете про «Серые мирты». Ну, если вы докурили свою сигарету, то мы могли бы вернуться в зал. Они там, знаете ли, полагаются на меня, чтобы все было в ажуре.
Едва он открыл дверь, как на нас обрушилась громкая музыка. И даже в эту первую секунду меня охватило странное ощущение, что звучит она по-иному. Дребезжание исчезло. И когда мы вышли из-за пальмы в кадке, я понял причину.
Зал заполнился с лихвой. Там, где пары рыскали одинокими разведчиками, теперь они двигались батальонами. Шум, смех. Возможно, эти люди, как предупредил мой спутник, и полагались на него, чтобы все было в ажуре, но, очевидно, они прекрасно обошлись без него. Я остановился, с изумлением созерцая веселую орду. Что-то тут противоречило цифрам, которые он называл.