И исчез.
В пустом стойле висела на гвозде синяя попона.
Зайцев втянул воздух. Пахло потом, человеческим и лошадиным. Пахло навозом. Запах казался удивительно благородным. Зайцев тянул ноздрями. Но больше не пахло ничем.
Может, именно в этом и смысл — что противник не сразу понимает, что сейчас произойдет? Оружие невидимое, неслышимое, не осязаемое до тех пор, пока пораженные солдаты не зальются слезами, не начнут валиться, хватаясь за горло, — так, во всяком случае, вообразил себе Зайцев. И тотчас себя одернул: нет. Не так. Если Пряника отравили газом, то сделали это незаметно. Даже опытный Жемчужный не заметил, что с лошадью неладно.
Нет, что‑то здесь не сходится.
Запахло табаком.
Крачкин стоял в дверях — пускал дым наружу. Но пахучие клубы все равно втягивало обратно.
Хохолок наклонился над стеклянно поблескивающими внутренностями ящика.
— Товарищ, вы бы поскорее, — не выдержал Зайцев.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ следователь. Даже маленькой концентрации газа достаточно для реакции.
В словах слышалась гордость удивительными свойствами газа и силой современной химии.
Юноша встряхнул пробирку, подождал, показал Зайцеву. Секунда показалась ему вечной. Юноша пояснил:
— Чисто.
Взял другую, вынул резиновую пробку. Зайцев уловил резкую вонь аммиака.
— Вася, мы зачем здесь груши околачиваем? — подал недовольный голос Крачкин. — Это что, место преступления?
Юноша поднял смоченный ватный клочок. Он ждал.
Крачкин не унимался:
— Так если место преступления, то поздравляю: все уже затоптали и захватали. А некоторые даже вон подмели и кое‑где помыли, — кивнул он в ту сторону, куда скрылся работник. Там же в углу стояли метла, железный совок для навоза и ведро, на бортике которого висела влажная тряпка. — Пока некоторые опомнились, — добавил Крачкин.
Зайцев не ответил.
Юноша показал: ничего.
— А могли проветрить? — спросил его Зайцев. Он только сейчас понял, насколько не готов был к неудаче. Тот пожал плечами.
— Могли. Но выветрить совсем — очень трудно.
Зайцев подумал: да и в конюшне в день состязаний все время толклись люди. И лошади! Другие участники бегов, с ними‑то ничего не случилось. Или не случилось — пока?
По конюшне гулял сквозняк.
— А через какое время проявляются симптомы газового отравления?
— Смотря чего и смотря по дозе.
— Доза, скажем, смертельная.
— Тогда смотря что за газ.
Зайцев огляделся еще раз. Солидных дверей между стойлами нет, значит, все лошади получили бы примерно такую же дозу, что и Пряник. Того же самого газа. И лошади, и люди. Наездники, работники — много кто.
Он вспомнил рассказ Кольцова об атаке под Браиловичами: лошади пали все. Не только лошади — мыши, птицы.
Да из больниц бы уже начали обрывать телефоны.
Юноша отряхнул коленки. Запер чемоданчик. Стеклышки глядели на Зайцева: взгляд серьезный, ждет распоряжений.
— Хорошо. Давайте так вопрос поставим. Есть ряд отравляющих газов, они на вооружении до сих пор…
— Хлор, фосген, фосфор, — прилежно начал перечислять осоавиахимовец. Зайцев кивнул, не дав договорить:
— И у каждого есть своя смертельная доза. Так вот, возьмем все эти вещества. Сколько часов должно пройти после вдыхания, пока симптомы проявятся?
— Симптомы?
— Максимум часов.
Юноша надул щеки. Подсчитывал в уме.
— Газ‑чемпион? — переспросил он.
— Вроде. Убийца‑чемпион.
— А кого убили? — сразу заинтересовался юноша.
— Это я так, для красного словца.
— Ага, общее поражающее действие…
— Ага.
— Два‑четыре часа в среднем. Иногда пятнадцать. Иногда сутки.
Сутки! Сердце у Зайцева оборвалось. После гибели Пряника прошло уже больше суток. Газ мог выветриться окончательно.
— И что, отравленный человек может ходить и сутки ничего не замечать?
— Ну если большой человек… — обвел руками студент.
Очень большой. Размером с лошадь.
Он думал одно: опоздали, упустили. Улетучилось орудие убийства. Убийца испарился.
— Покашливать немного будет, — обнадежил юноша.
Покашливал ли Пряник? Лошади вообще кашляют?
— Вася, что? — окликнул его на выходе Крачкин.
Но все понял сам. Промах. Ремиз.
— Тогда я обратно на Гороховую. Адье.
Зайцев смотрел на удалявшуюся фигуру — на ходу Крачкин помахивал саквояжем. Даже со спины было видно, что он раздражен пустой поездкой. И предвкушает расспросы. И свой ответ: «Обосрался товарищ Зайцев».
Наплевать.
Зайцев чувствовал все то же нервное биение сердца — пульс погони. Вот только за кем? Неужели упустил?
Обернулся на звук шагов. Ящик с реактивами уже висел у студента на ремне через плечо.
— Был рад познакомиться, — протянул он свободную руку.
— Погодите, — бросил Зайцев. — Минутку здесь постойте.
Он рванулся туда, где стояли метла и ведро.
— Товарищ! Товарищ!
Работник вынырнул на него уж слишком быстро. Ясно, что околачивался поблизости — не терпелось сунуть нос.
— Да, товарищ милиционер? — А глазки шарили за спиной у Зайцева: что там?
— Вот вы сказали: Пряник, как его сюда привезли…
Тот с готовностью закивал.
— Откуда привезли?
Телефон в конюшне был допотопный, а линия — старая. В трубке икало и трещало. Но, казалось, помехи оттого, что на другом конце у директора ипподрома взмокли руки, и пот, вернее страх, проел изоляцию. Голос директора он проел во всяком случае. Зайцеву не нужно было видеть собеседника, чтобы дорисовать остальное: налившуюся красным лысину, трясущееся лицо, пятна пота под мышками, панику в глазах.
«Ох, Юрка, проверить бы вам игровую бухгалтерию, ох проверить бы», — думал, слушая, он.
А директор лепетал, стараясь говорить гладко, спокойно, голосом ответственного работника, у которого проверять нечего:
— Что лошади делают? Перед заездом? Проминаются, разогреваются.
— Товарищ, — нехорошим голосом сказал Зайцев.
— Едут в Ленинград, — растерянно, чуть ли не с вопросом предположил директор.
Зайцев внутренне собрался. Его напряжение уловил жулик‑директор. В голосе зазвенело больше уверенности — радостной уверенности пса, который, наконец, понял, чего от него хотят: — Чистая правда. За сутки до забега Пряника привезли из колхоза.
— На какой вокзал?
— Из Тулы ехал, то есть. Тульское, то есть. Московское, в смысле, направление. Московский вокзал. Московский! — объяснял директор. Теперь в голосе явно было облегчение: мильтон взял след в сторону, пронесло.
«Ну, Юрка, твой клиент», — подумал Зайцев и, не поблагодарив, не попрощавшись, дернул вниз рычаг.
Попросил соединить его с Московским вокзалом.
Сутки! Которые с каждой минутой все больше переваливали во вторые. Зайцеву казалось, он физически чувствует, как газ улетучивается. Фосфор? Фосген? Хлор? И скоро на этот вопрос ответа не будет — ни следа.
Ему казалось уже, что никакой это не отравляющий газ, а кислород. И что улетучивается он из его собственных легких. В горле першило. Во рту появился привкус металла.
— Что? — Зайцев обернулся, не сбавляя шага. Но вынужден был остановиться. Подождал. Запыхавшийся осоавиахимовец нагнал его. Дышал тяжело, очки запотели изнутри, мальчишеское лицо раскраснелось.
— Не бегите так, — повторил он.
— Вы что, физкультурные нормы там, в ОСОАВИАХИМе, не сдаете, что ли? Давай, экспертиза, не отставай.
В здании вокзала пришлось все же сбавить: сновали с котомками, чемоданами, узлами, изредка с букетами. И все словно сговорились соваться под ноги именно ему. «Живее, м‑м‑мамаша», — мычал Зайцев, лавируя. Он словно плыл, работая локтями, по людскому морю. На него покосился юный с виду постовой: человеческое тело, двигавшееся не в ритме толпы, — не карманник ли, не чемоданный вор, который удирает? Мысленно отнес Зайцева в категорию опаздывающих на поезд и отвернулся. Правильно, похвалил его Зайцев: карманники не бегают, чемоданные воры выступают неспешной походкой законных владельцев багажа.
Дежурный по вокзалу уже вышел к ним навстречу, стоял в гулком зале ожидания. Завидев в море голов форменную фуражку, Зайцев направился к нему. Юноша‑химик поспевал рысцой, придерживая на боку свой ящик.
Дежурный важно повел их мимо загородных платформ туда, где на запасных путях стояли товарные вагоны.
Зайцев вдруг резко обернулся. Тот же инстинкт, что у постового в зале прибытия, мгновенно указал ему троих, движущихся не в ритме толпы. С виду все выглядело невинно. Можно подумать, три товарища. Все трое в кепках. Только у того, что посредине, безумные растерянные глаза и несколько ватный шаг. Зайцев поймал этот ошалелый взгляд. И его тотчас отсекли, оттолкнули своими оловянными буркалами молодцы по бокам.
Он все понял: арестованный. Уже, считай, вредитель, враг народа. Только он сам еще и надеется, что ошибка, все образуется, разберутся. Арестованный и два конвоира. Взяли тихо. Выдернули внезапно. Как они умеют. Как его возьмут. Если только не… Осоавиахимовец проследил за взглядом следователя, но ничего особенного не увидел, только трое приятелей шли рядком поодаль. Все трое в кепках, обычные ленинградцы.
Троица растворилась в вокзальной толпе. А Зайцев все смотрел им вслед.
— Сюда, товарищ следователь, — позвал дежурный и, крякнув, спрыгнул с края платформы на пахнущую мазутом черно‑жирную землю.
— Здорово, — не сдержал восхищения Зайцев. — Порядок у вас, гляжу, образцовый.
По документам быстро установили и состав, которым Пряник прибыл в Ленинград, и даже вагон. Номер запасного пути, куда оттащили вагон, само собой тоже.
— А то, — сурово отозвался дежурный. Усы у него были табачного цвета. Старый питерский железнодорожник, еще небось помнит забастовки. — Груз живой, ценный.
Он отпер.
— Вы всегда вагоны запираете?
— Без замков нынче никак. Отвернешься — беспризорники сразу набьются. Или голь какая ночевать залезет.