— Так берете коня? Или нет? — со злобой не выдержал чубатый, дернув своего коня за уздцы.
— Берем. Берем, — распорядился этот третий.
Со своими белыми височками, черными глазками и полнотой он был похож на барсука. Подскочил к белоногому жеребцу. Как‑то вмиг ощупал его всего взглядом быстрых черных глазок и маленькими, знающими дело ручками. Подтвердил:
— Хорошая лошадь. Добротная. Берем.
Обернулся на окоченевших от взаимной ненависти спорщиков — кивнул одному, другому:
— Берем. Берем. Выводи следующую!
Зайцев изумленно понял, что знает этого делового колобка. Видел в Ленинграде. Где‑то. Совсем недавно. Где?
И в ту же секунду вспомнил. «Бутович, моя фамилия Бутович!» В тот самый день на ипподроме, когда отравленные легкие Пряника схлопнулись — и призовой жеребец на всем своем знаменитом скаку обрушился головой вперед, увлекая за собой, круша о борта дорожки и легкую игрушечную коляску, и бедные кости наездника Жемчужного. «Моя фамилия Бутович, это я вам позвонил».
У Зайцева вспотели ладони.
— Товарищ Бутович! — заорал он.
Бутович оглянулся. Увидел. Узнал. Но прежде чем Зайцев дернулся вперед, кто‑то сзади крепко схватил за локоть его самого.
— Товарищ из Ленинграда!.. Товарищ из Ленинграда!..
Зайцев искал глазами сбитую невысокую фигуру Бутовича. А за спиной гудело, тянуло:
— Меня за вами…
— Отстаньте. Вы кто? — Лицо вытертое, никакое. — Потом, я сказал! — попробовал стряхнуть его Зайцев.
Но хватка была железной. Профессиональной. На миг Зайцев ощутил в позвоночнике ледяной штырь: арест. А уже в следующий миг незнакомец залопотал растерянно:
— За вами. Мигом чтобы. Бегом. Там это, с другим товарищем из Ленинграда… женского пола который… С ним… С ней. Нехорошо.
Глава 10
Сидели в таком порядке. Старуха в платке и с козой, вокруг рогов у козы была намотана веревка, конец ее старуха сжимала в руке. Женщина в платье и с корзинкой на коленях; корзинке она время от времени говорила: «Потерпи, мальчик». Зоя, прямая и глядящая перед собой. Зайцев, устало откинувшийся головой на стену, с кепкой на коленях. И мужик, до того густо поросший рыжим волосом, что Зайцев невольно подумал: этот сам — пациент ветеринара, отряд приматы. Было душно, пахло животными и медикаментами.
За дверью зычно повторялось: «Товарищ! Я же вам русским языком…» После чего объяснение описывало еще один круг, и опять: «Товарищ!..» Что бормотал в ответ непонятливый товарищ, было не разобрать. «Потерпи, мальчик», — шептала женщина в корзинку. Коза глядела своими дьявольскими, поперек поставленными зрачками. Зоя время от времени слизывала с верхней губы пот.
Зайцев уже представил себе, что произошло.
Случилось все на рынке.
— Как вас на рынок занесло? Я же четко и внятно дал вам задание.
На миг Зайцеву стало стыдно: от «задания» за километр несло туфтой. Но только на миг.
— Простите, — прошептала Зоя. Кашлянула. И добавила твердо: — Я завтра все нагоню. Статистика по району, скот, крупный и мелкий. Дело в том, что эта женщина…
— Какая женщина? — Несмотря на жалкий Зоин вид, Зайцев боролся с раздражением. Толком описать свою новую знакомую Зое никак не удавалось.
— Русская.
— Я, в общем, и не предполагал, что здесь вам встретится француженка или китаянка.
Зоя угрюмо глянула, но не нашла сил пререкаться.
— Не казачка, — устало пояснила она.
Зайцев осекся. «Рассейцы?» — вот первый вопрос, которым приветствовали их здесь. Люди были или казаками, или «рассейцами». Вот что волновало всех прежде всего здесь, на бывшей земле Войска Донского. Он вспомнил красно‑розовую карту в кабинете начальника НКВД. Нет, на земле Войска Донского по‑прежнему.
— Хорошо. Не казачка. Имя у нее есть?
Русскую звали Нютой.
Переехала сюда с мужем. Жена терпеть не могла южный край. Но дом, который им сразу здесь предоставили, ей очень даже понравился.
— Домик, — уточнила Зоя. — Небольшой, но все есть.
Дальше Зайцев слушал без интереса, голос Зои жужжал, как муха, бьющаяся по стеклу. И слушать нечего. Две «русские» женщины одурели от скуки, зацепились языками. Зайцев вообразил южный рынок. Теснота, духота, густой запах парного мяса, распластованные туши, испачканные кровью колоды, головы с высунутыми языками, копыта — Зое стало дурно. Вот вам и железная комсомолка, друг, товарищ и брат. Фифа.
Все это Зайцев представил себе очень хорошо. Кроме одного.
Но не успел задать вопрос. Его мозг выхватил из Зоиного жужжания имя.
— Кренделева? — переспросил он, не поверив своим ушам.
— Ее муж — курсант‑кавалерист. Я же с самого начала о том и толкую.
Она не упоминала этого раньше, но Зайцев не стал цепляться. «Ну да, — сказал он себе, — конечно, жены. Это для Баторского и Артемова они «мальчики». А вообще‑то взрослые мужики. С женами. И домиками».
Зоя встала. Зайцев так и остался на скамейке. Он думал. В Зоиной истории, в целом простой и ясной, была одна неувязка. Вернее, две. С одной он разберется позже. Другую следовало увязать прямо сейчас.
Коза смотрела на него горизонтальными зрачками‑палочками. Белая бородка ходила из стороны в сторону, как будто коза пожевывала задумчиво. «Я тоже хотел бы знать», — мысленно ответил ей Зайцев.
— Идемте уже. Чего сидеть, — раздраженно позвала Зоя.
— Следующий! — высунулся ветеринар. Старуха поспешно встала ему навстречу, дернула за веревку. А распаренный визитом мужик понесся к двери — в руках у него трепетали листы с лиловыми печатями.
— Бабуся, одну секундочку. — Зайцев вскочил между козой и ветеринаром. — Я только вопрос товарищу задам.
И втолкнул ветеринара в кабинет, закрыл за собой дверь.
— Представляете, какой болван? — оживился распаленный предыдущим визитером ветеринар — в нем, видно, все еще кипело, искало выхода. И Зайцев дал огненному фонтану вырваться без помех. — Кроликов ободрал, а лапки не оставил! — возмущался ветеринар. — Теперь он ко мне за правдой. Я ему (для пущей выразительности ветеринар, пересказывая это Зайцеву, даже ударил себя кулаком в грудь): «Товарищ, а я‑то чем помочь могу? Вам правила писаны. Может, это у вас не кролики, а кошки». А он мне: «Сроду делали так, не было обычая об лапках». А я ему: «Товарищ, что там при царе Горохе было — не моя забота, есть правила приема колхозной продукции». А он свое. Установи мне, говорит, что это кролики, а не коты, — ученый или нет? И бумажку дай. Ну? Не было у них тут обычая об лапках! Привыкли, понимаете, сами с усами. Казацкие эти хозяйства — или сами животное подлечат, или прикончат. Лапки им.
Он помотал головой.
— А что, нельзя установить истину наверняка? — заинтересовался Зайцев. — Чисто анатомически, так сказать?
Ветеринар бросил на него безумный взгляд.
Зайцев пожал плечом.
— Между прочим, одному моему знакомому случалось есть кошку. В Петрограде, в восемнадцатом году. Так, ничего особенного: нечто среднее между кроликом и курицей. Ближе к кролику.
Он опустил деталь: этим «знакомым» был он сам.
Взгляд ветеринара стал подозрительным:
— А вам, товарищ, чего?
Зайцев сменил тон и тему.
— Гражданочке одной сегодня на рынке плохо стало…
— А! — перебил ветеринар. И так многообещающе набрал воздух в грудь, что Зайцев тотчас бросился наперерез очередному монологу:
— Что же это у вас, товарищ ветеринарный специалист, порядки тут в городе такие интересные? Медпункта у вас на рынке, что ли, не имеется? А в городе — фельдшера? Больницы? Женщина больна, а ее к ветеринару тащат — будто козу какую.
К его удивлению, ветеринар бросился к окну и поспешно закрыл створку.
— Тише вы! — шепотом цыкнул он. — Тише.
Он едва ли доходил макушкой Зайцеву до подбородка. Но так и буравил гневным взглядом снизу вверх.
— Не стали ее в медпункте принимать. Ясно?
Версии одна другой хуже пронеслись у Зайцева в голове: «инфекция», «тиф». Он ждал вопросов: как давно? кто был в контакте?
Вспомнил: ее еще в Питере тошнило. Это заразно?
Но спросил ветеринар совсем другое:
— Вы приезжий?
Зайцев не ответил: в вопросе ветеринара уже как бы заключался ответ.
— Я сам из Вологды, — добавил ветеринар таким тоном, будто это все объясняло. И должно было успокоить. — Я знаю. Приехали — вот и не ждите другого от них отношения.
— От них? Вы кого в виду имеете? — задал он напрасный вопрос.
— Они — казаки, мы — «российцы». Спасибо скажите, что хоть ветеринарный пункт имеется. А при нем — я.
И распахнул окно, показывая, что разговор окончен. Он так и стоял спиной к Зайцеву, когда снова заговорил — сердито, почти прикрикивая:
— А чем на других бросаться, вы бы лучше сами ее поберегли. Не коза ведь и не кролик. А хоть бы и коза — в этом положении нечего скакать, в толчее да по жаре. Да еще перетянутая вся, как не знаю что. Вы хоть знаете, что беременные должны соблюдать особую гигиену? Вы? Эй! Что глазищи‑то выкатил? Сумел ребенка заделать, папаша, — умей теперь и позаботиться о здоровье будущей матери.
Теперь Зайцеву казалось, что все встречные на улице — особенно женщины — смотрят на Зоин живот. Сперва на живот, а потом на него — мужчину рядом. «Виновника торжества». Он сам опустил глаза, глянул на ее талию. Живот как живот. За узкой юбкой ничего не видно; черт этих дамочек знает, какие у них там утягивающие пояса да волшебные панталоны имеются.
— Я вас не обманывала.
Зайцев ей не ответил.
— Я сама… — Она хотела сказать «не знала», но Зайцев видел, что она сообразила: вранье — плохая тактика, и поправилась: — …не была уверена.
— Товарищ Соколова, это уже детали. Дела они не меняют. Вы уже здесь.
Он добавил мысленно: «Навязалась на мою голову. Черт подери вашу половую жизнь». Он досадовал не на Зою — не первая в истории человечества беременная баба, подумаешь. Но и на Зою тоже. Там, в толпе, среди пыли и конского всхрапывания он успел уловить движение Бутовича. Маленькие черные глазки заметили его — и узнали. А затем Бутович сделал вот это движение локтями — движение человека, разгребающего толпу,