Эта воображаемая геометрия женственности подобна «невозможным фигурам» в том, что она возникает лишь на поверхности плоского изображения, не имея полноценного трехмерного эквивалента. Однако если «невозможные фигуры» становятся объектом изучения математиков и психологов, источником вдохновения для художников и в целом имеют достаточно высокий культурный статус как элегантная игра (мужского) ума, то оптические эффекты позирования часто описываются как дешевый трюк, едва ли способный вызвать серьезный теоретический интерес. Их обесценивание очевидным образом связано с тем, что позирование рассматривается как женская практика и характеризуется через традиционно феминизированные категории (от которых весьма показательно пытаются дистанцироваться авторы многих руководств): это укорененное в повседневности, телесное, прикладное знание.
Мишель де Серто последовательно проанализировал, как подобные, зачастую невербализуемые, умения и техники «колонизируются» печатной, специализированной культурой и «чистым» академическим знанием, оказываясь в самом низу социокультурных иерархий. В противовес этим многовековым тенденциям эксплуатации и маргинализации того, что он называет «искусством делания», де Серто предлагает «считать [его] непрерывной творческой деятельностью вкуса, осуществляющейся в практическом опыте»[287]. Представляется продуктивным рассматривать техники позирования в этом ключе, хотя природа и основания движущего ими вкуса, безусловно, требуют критического вопрошания.
III. Кодификация (письменного) поведения
МОДНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ И ЭПИСТОЛЯРНАЯ КУЛЬТУРА ВО ФРАНЦУЗСКИХ ПИСЬМОВНИКАХ XVII ВЕКА
Анна Стогова
Конец XVI и XVII столетие во французской и в целом в европейской культуре известны кардинальными изменениями норм и практик социального взаимодействия, связанными с целым комплексом различных культурных и социальных трансформаций. Расцвет придворной культуры, появление салонов и «культуры разговора», складывание первых политических партий, формирование новых общедоступных пространств общения, таких как парки или кофейни, – все это становится культурно значимой частью повседневного опыта общения для определенных социальных групп, о чем свидетельствуют попытки описать, нормировать и регламентировать новые практики. Одним из наиболее ярких примеров такого рода изменений является эпистолярное общение, которое превращается в повседневную форму коммуникации, привлекавшую большое внимание современников. Тому, что письмо постепенно становилось частью повседневного опыта значительного числа частных лиц, изначально способствовали различные факторы, связанные как с потребностями в налаживании коммуникации, так и с возможностями для ее поддержания. Исследователи называют среди них развитие светского образования и моду на эпистолярное общение, которую задают гуманисты, складывание придворной культуры, усиление социальной мобильности, наконец, формирование публичной почтовой службы, позволявшей без особых затрат поддерживать регулярную переписку[288]. С середины XVI по конец XVII века значительно возрастают объем и разнообразие сохранившегося корпуса писем, и параллельно с этим растет количество всевозможных печатных пособий, посвященных тому, как следует писать письма, – от прямых инструкций до собраний образцов, достойных подражания.
Сама эволюция подобного рода пособий может служить основой для изучения того, как переписка становилась частью повседневной культуры. В первую очередь, как отмечали многие исследователи, легко выявить изменение аудитории, на которую они были рассчитаны, а также культурной модели письма, к которой отсылали. На протяжении первой половины XVI века во Франции такой моделью служили образцы гуманистической латинской риторики. Первые письмовники состояли преимущественно из заимствованных текстов делового содержания – достаточно универсальных, чтобы служить шаблоном, к которому следовало лишь добавлять конкретные детали, – и издавались на латыни. Лишь с середины столетия стали продавать пособия по написанию писем на французском языке, однако еще долгое время они были рассчитаны на хорошо образованных людей, хоть и не привыкших вести деловую переписку, а потому нуждавшихся в подсказках. Постепенный переход от предлагаемых шаблонов к примерам и стилям, на которые следует ориентироваться, сочиняя собственный текст, потребовал довольно сложных предварительных объяснений. Для того чтобы написать письмо, читатель пособия должен был хоть немного разбираться в основах эпистолярной риторики, стилях и композиции, поскольку любые послания в первую очередь рассматривались как текст, написание которого требовало соблюдения определенных правил жанра. С этим были связаны основные советы, которые получали читатели письмовников, наподобие следующего: «…все послания состоят из трех частей, как и аргументы, которые бывают основными, дополнительными и заключительными. Ораторы называют это причиной, намерением и результатом… Эти три части скрыто или явно должны присутствовать во всех письмах и посланиях. Если есть желание или того требует дело, к ним можно добавить и другие необходимые или избыточные дополнения»[289].
Постепенно авторы начинают приспосабливать свои советы к потребностям самых разных читателей. Слово «секретарь» в названии большинства эпистолярных пособий могло означать как обращение к лицам, ответственным за ведение переписки людей самого разного ранга (например, одно из самых известных пособий начала XVII века «Французский секретарь» Натаниэля Адама[290]), так и предложение заменить реального секретаря для тех, кто не мог себе его позволить, вплоть до наименее искушенных читателей вроде «хорошо образованных девиц», «дабы придать смелости выучиться писать», как в еще одном издании с тем же названием, вышедшем анонимно[291]. Подобные эпистолярные пособия, рассчитанные на довольно широкий круг читателей (от тех, кто не очень хорошо владеет риторикой, до тех, кто вовсе не имеет классического образования), наделяют эпистолярные практики статусом повседневных и при этом регламентируют их. Но что именно в эпистолярной коммуникации нуждается в этой регламентации, по мнению авторов? Связаны ли сами характеристики переписки, которые нормируются подобными сочинениями, с повседневностью? Обратив внимание на изменения значимых характеристик писем, мы можем увидеть, какими значениями наделяется повседневность и как написание писем обозначается в качестве повседневной практики.
Авторы письмовников предполагают, что письма требуется писать даже тем, кто плохо знает, как правильно адресовать их своему родственнику[292], что, безусловно, говорит о том, что переписка превратилась в широко распространенную форму общения. Вместе с тем сама необходимость объяснять, как правильно составить и подписать письмо, выдает непривычность и чуждость эпистолярного опыта для основной аудитории письмовников. Эпистолярное общение всегда представлено в них как элемент чужой повседневности, не свойственной образу жизни читателя, но при этом достаточно значимый и ценный в его глазах, чтобы он стремился сделать эту практику частью своего повседневного опыта. И характеристики писем и переписки в существенной мере зависят от того, частью какого именно чуждого повседневного опыта они представлены в тексте.
Исследователи не раз отмечали, что в конце XVI – первой трети XVII столетия письмовники переориентируются с античных и гуманистических образцов на придворную культуру, начиная предлагать все больше примеров и правил написания писем, которые имели хождение при дворе[293]. Эта новая модель письма предполагала и переопределение эпистолярного опыта как элемента повседневности. Если предыдущие пособия, ориентировавшиеся на Античность, делали главной характеристикой обыденного опыта древних (а вслед за ними и гуманистов) его «литературность», пропитанность риторикой и правилами построения речи, то в новых письмовниках основной чертой поначалу оказывается принципиальная иерархичность придворного сообщества, накладывающая отпечаток на любые практики и высказывания. Человек, для которого жизнь при дворе является повседневной рутиной, прекрасно умеет ориентироваться во всех тонкостях общения, связанных с титулами, должностями, возрастом, семейным статусом и т. п. В предлагаемых читателю инструкциях и примерах писем знание композиции все с большей очевидностью вытесняется советами о том, как правильно написать письмо тому или иному адресату. В «Секретаре секретарей», который начал издаваться в 1610 году как обновленная версия упомянутого выше анонимного «Французского секретаря» и выдержал несколько переизданий, эти вопросы становятся единственным предметом наставлений автора:
Следует понимать, что письмо есть не что иное, как разговор с тем, кто отсутствует. Но поскольку он не может услышать слов из‐за удаленности мест, следует в письменной форме изложить ему все то, что требовалось бы сказать в его присутствии. Посему в соответствии с поговоркой «каков сан, таков и почет» можно начать письмо следующим образом. Если вы пишете знатному человеку – Монсеньор. И это слово всегда должно предшествовать первой строке. Равным образом, если вы пишете королю, отдельной строкой должно стоять – Сир, а если королеве или принцессам – Мадам. Если это ученый, военный или сколько-нибудь знатный человек – Месье[294].
Примеры писем, которые предлагает автор, лишены обращений и подписей, которые читатель должен подставить самостоятельно, пользуясь предложенной инструкцией и прилагая ее к собственным обстоятельствам