[356]. С последним трудно согласиться, так как святые не уделяли внимания светскому поведению, да и подражать им было бы излишне самоуверенно.
Действительно, вежливое поведение находило мало места в древнерусских текстах, так как регулировалось обычаем и воспринималось людьми как само собой разумеющееся. Подростки усваивали вежливое обращение практическим образом, наблюдая за взрослыми. Тем не менее существовало несколько текстов, предназначавшихся для юношеского воспитания, к которым можно обратиться с целью поиска в них обучения нормам учтивой речи. Эти тексты исходили из монашеской среды и опирались исключительно на поучения Священного Писания и предания. В древнерусской книжности встречается «Беседа Василия Великого с юными учениками» – это редкий пример поучения, в котором говорится именно о внешнем стиле поведения, и в первую очередь – о речевых практиках (они выделены мною курсивом): «Василей… собра юныя и начаша: душевную чистоту имети и безстрастие телесное, ступание кротко, глас умерен, слово благочинно, пищу и питие немятежну, при старейших – молчание, пред мудрейших – послушание, к преимущим – повиновение, к равным себе и меншим – любовь нелицемерную; от злых плотских и любоплотных отлучитесь; мало вещати, множайшая – разумевати, не предерзовати слово, не избытословити беседу, не дерзым бытии на смеху, стыдением украшатися, женам нечистым не беседовати, долу зрение имать, горЕ (вверх. – О. К.) ж – душу. Бегати супротивословия… ничтож вменяти, еж от всех в чести»[357]. Свою карьеру Василий Великий (329–379 годы) начинал как ритор, потому, вероятно, у него в течение всей жизни интерес к слову и беседе остался неистребим. Тем не менее его советы юношам сводятся к тому, что им следует помалкивать в разных жизненных ситуациях или быть крайне лаконичными в беседе. Этот текст Василия Великого часто использовался в разных компилятивных нравоучительных сборниках. Например, в тексте «Како подобает человеку быти» сказано «Пред старьци молчание, пред мудрыми послушание, с точными (равными. – О. К.) любовь имети, с меншими лубовьное совещание»[358]. Следует отметить и такие популярные тексты, как поучения («главы наказательные») греческого царя Василия сыну своему Льву[359] и сборник афоризмов «Пчела», в которых проводилась мысль о том, что дела, а не слова украшают человека и молчание гораздо предпочтительнее красноречия[360]. На вопрос ученика: «Что есть язык?» следовал ответ: «Водитель гневу, диаволу увет, воевода клятве, осуждение милости, делом злым родитель, умным – ненависть, безумным – соблазн. Обнажитель тайнам. Вредитель души. Очима срамота». Подтверждалась эта мысль ссылкой на авторитет Максима Грека, который говорил: «языче мой, губителю мой, супостат правде моей, друже сатанин, вестниче диаволу, повениче (то есть повенчанный. – О. К.) бесом»[361].
Впрочем, определенный вид беседы в монастырской повседневности дозволялся и даже поощрялся, как свидетельствует о том «Повесть о двух старцах». Эти благочестивые монастырские старцы часто заходили друг к другу в келью, ибо питали духовную взаимную любовь, а также любили побеседовать. Такая «сугубая» любовь, по словам автора Повести, ссылающегося на святого Нифонта, сопровождается участием ангелов в беседе: «Егда бывает духовная беседа и любовь, ту же ангели господни собеседуют с ними и слово благое вселяют в сердца человеков». Однажды старцы так увлеклись беседой, что не заметили наступления Великого поста, проговорив друг с другом в келье все семь недель. Опамятовались они, только услышав пасхальный звон, и в ужасе побежали к игумену каяться. Тот очень удивился, поскольку видел старцев во время поста «во всяк час на своем месте стояща», и объяснил это тем, что их подменяли собой те самые ангелы – участники их бесед: «Воистину аз мню быти в ваше место ангел божиих служаху и поклоняхуя»[362].
В XVII веке появились первые попытки создать письменные наставления отрокам не в монашеском, а в светском поведении. Монахом Евфимием Чудовским (ум. 1705) было написано «Созрение (обзор) христианского учения ради малых детей». О том, как следует отроку говорить, сообщалось в трех параграфах: «Язык воздержати», «Злого слова хранитися (остерегаться. – О. К.)», «Не многословить». Как видим, совет придерживаться молчания оставался главным и единственным, но все наставления здесь взяты по-прежнему из монастырской литературы, проблема вежливой речи отсутствовала в ней как таковая, вежливым для юношества было исключительно молчание. Но в конце концов пришло время «теорию молчания» потеснить: в том же Чудовом монастыре, где творил Евфимий, в начале 1670‐х годов его наставником Епифанием Славинецким была переведена книга гуманиста Эразма Роттердамского «De civilitate morum puerilium» («Гражданство обычаев детских»)[363]. Здесь имелась глава «О беседе», начинавшаяся словами: «Что украшает беседу? Умерение, усердие, стыд и молчание». Но, помимо этого, в книге обсуждались различные нюансы встречи подростка с разными людьми и то, как он должен при этом проявить свою вежливость (в русском переводе – «отдать честь», «оказать почесть»)[364]. Не все здесь, видимо, совпадало с представлениями русского человека о том, кому и как оказывать должную честь, поскольку Эразм советовал «отдавать честь» практически всем – и незнакомому человеку на дороге, и язычнику, и своим сверстникам. Иначе говоря, вежливым надо быть в любом случае. Более всего достойны чести родители и учителя, а начальники всех видов должны ее получить в двойном размере. Разъяснялось, как надо вежливо смотреть на говорящего с тобой человека, каким говорить голосом и в каком темпе, как держать свое тело, как говорить о недостойных вещах и многое другое[365]. «Гражданство» прочно вошло в русскую воспитательную книжность[366]. М. К. Брагоне считает, что последующий перевод «Гражданства», сделанный И. В. Паусом около 1705 года, был использован в «Юности честном зерцале»[367]. Применялись ли советы Эразма на практике, то – неизвестно.
Помимо «Гражданства», во второй половине XVII века возникла новая форма речевого изъявления вежливости, не отменявшая традиционную, но расширявшая ее возможности. Это порожденные стилем барокко «стихотворные приветства» (похвалы, поздравления), декламировать которые обучали детей. Их образцы, приуроченные к церковным праздникам, помещались в Буквари московской печати 1667, 1669 и 1679 годов: «да навыкают отроки благочинному нраву приветствования». Дети декламировали панегирики к разным персонам (в первую очередь – к благодетелям) на разные случаи жизни. Юношей также учили сочинять «приветства» самостоятельно[368]. Подобная практика сохранялась и весь XVIII век. В повседневной жизни стало принято слагать в стихах и публиковать такие произведения, как: «О смерти обер-гофмейстера господина Алсуфьева жены ево, соболезненные от детей ея стихи на немецком и русском языках» (1721) или «Вирши о смерти почт-директора» (1726)[369]. Стихотворные формы незатейливых «приветств» XVII века прогрессировали и превратились в оды. Так, например, читаем у Д. Фонвизина: «Если кому дадут ленту или знатный чин, то у меня через полчаса поспевала ода, которую тем больше хвалили, чем меньше было в ней смыслу»[370]. Сочинения XVII века все же мало говорят о русских формах вежливости, однако появление таких текстов свидетельствует о начавшейся рефлексии на феномен детского воспитания вообще и вежливости в частности.
Наблюдения филологов показывают, что коммуникативные коды речевой вежливости допетровской Руси основывались на гораздо более жестких иерархических отношениях в обществе, чем это было в Западной Европе. Даже равные по положению персоны постоянно «считались», кто из них «выше», а кто – «ниже» «честью». На этом строились законы местничества, и ошибочно думать, что они были в одночасье отменены указом 1682 года и забыты в XVIII веке. Люди по-прежнему «мерились» друг с другом возрастом, чином, государевой милостью, предками, количеством крепостных душ и пр. Тот, кто был «ниже», чествовал «высшего», и это была вежливость, а не унижение, как ее стали видеть в уже «цивилизованном» обществе XIX века. Поэтому русский код вежливости называют «эгоцентрическим»[371], то есть говорящий человек, стремясь быть вежливым, употреблял по отношению к себе самоуничижительные формулы.
Определенные наблюдения над этикетом вежливости позволяет сделать эпистолярный жанр. Так, люди, равные по положению (например, князья и бояре), называли друг друга в письмах уменьшительными именами. Например, князь Черкасский писал И. И. Панину, человеку намного менее родословному, чем он сам: «Государю моему Ивану Ивановичу Мишка Черкасский челом бьет» и подписывался «работник твой…»[372]. Этим подчеркивалась огромная дистанция между адресатом и адресуемым, хотя реально ее не существовало. Такое же обращение мы встречаем и в других письмах представителей элиты: князья Долгорукие в письмах боярину, князю В. В. Голицыну называют себя Мишкой и Юшкой, князь Одоевский – Ваской, князь Ромодановский – Сенкой и т. д.[373]