ноея есть причина, что она не радеет и не ведает, что не возбраненно делати подобает. Как возрасла, не умеет подлинно что не буд промышляти, намериятися ичи учинити что. У нея несть ни вкус, ни велечаяние делателных вещей: все, что прилежно делати подобает, печалное чается. Все во еже совершенное ищется внимание, ей неудобно бывает: приклонение к похотам, еже в юности свирепеет, такожде и приклад иных возраста ея в суетных вещах упраздняющихся, творит, яко да о вчинении работливия жизны боится. В первых летах лишается искуства и достоинства в дому родителей своих что не буд делуправити. Еще не разумеет прилежание, естли пристоино, таково радети, аще не матерь на том ею научила. Аще она есть от нарочитаго чина, праздна будет от работы руковалныя, ни что зделает весь день, точию в час, понеже обыкают [незнающия по что] сказывати, яко не лепо есть женам, ничто работати: сие же часто бывает и делается праздностию без всякого набыкновения и должною работ.
А что ей в сицевом житии делати? Присутство матери, которая ею сторожит, бранит, чает, ею дело добре воспитати, егда ей ничто попущает, которая паки примирятся с нею, и творит, даб злоумие свое чювствует, есть ей бременем и тягостию, и отдержит ею: при себе имеет женки, ласкателницы, которыя бесчестным [л. 7] и вредным угождением ей ласкающия все дурачество ея добро говорят, и всим ею покормят, яже ею от добраго отдежати может. Богобоязность видится им печална и правилом быти на всех похотейям противным. Что убо таковая зачинает? Ничто добра, ниже полезна. Но наипаче, сия праздность напоследок ей неутрачимим будет обыкновением.
Между сими есть великое и порожное судно, о котором несть надежда, чтоб полезными вещами исполнилося, и сего ради суетная в место их влезати имут. В сей праздности дева предается ленивству, и сие яко недуг есть душе, так и неисчерпаемы источник есть нерадения и долговременнаго досуга. Набыкается, третую часть болше спати, нежели к содержанию совершеннаго здравия ищется. Сей продолженной сон ничесому не служит, толко ею мягкую, лакомую творит и бунтующей плоти поработает: супротиво же мерны, и с благочиненным обучением соединенным сон укрепляет и утвердит человека, тоже и безсомненно тело творит совершенно, дабы теперь не глем о ползе, которую дух от того имеет. Сия праздность, аще с невеждою сопружена, раждает вредное чювство, времени прогуление и сладострастная играния, но на еще же сотворит безчинное и несытимое любопытие. Обучении и прилежанными вещами упраждняющиися люд человецы имеют толко безмерное пожелание. Что знают, то учинит им презирание многих вещей, которых неведают. Остроумным им взгляд есть [л. 7 об.] в вещей, которых нижний дуси ничто неведающии [безделним – вынесено на поля] и ничто делающии, прилежно учятся.
Супротивно же злоученныя и праздн безделныя девицы всегда заблуждаются мнением. Лишения [оплазнство – вынесено на поля] ради достоинаго кормления любопытие[498] их со всею похотею отвращается на суетныя и бедственныя вещи. Елицы от них разум имеют, часто о себе высокомерствуют и читают всех книг, которыя суеумие свое доволно творити могут. Особным радением носятся к повестям о любови сказующим, ко комедиям и к вымышленым, любовию смешенным соящам, ум их к высокоходящему языку лювимых богатыреи набыкающыися, полнен есть мечтаньми, также себя миру неключимых творят: вся бо сицевая воздушная помышления, вся сия великодушния страсти, вся таковия срящи, их же обретатель люботворных басней веселия ради вымышлясь не уподобляются ни с поучателными доводами, которие на мир промышляти торговати учинят и всякая дела совершают, ниже с бесправилным считанием счислением в своих смыслях учиненным.
Не богатая, читан сем таковых вещей очарованная девица удивится, на мир яко не наидет людей сим богатырям подобных. Хотела б жити по образом высокоумных княжн, котория в люботворных повестиях присно любимыя, поклонятелныя и над всеми возносенны суть. Обаче беда! От богатырства даже до нижайших вещей домовства унижатися? Некоторых любопытие далече ходит и смеет [л. 8] о вещах веры разсуждати, во нихуже токмо весма не благоключимыя суть. Иныя их же дух не доволно отверзан есть, имеют иная себе полезная намерения, вся глемая, вся творителная ведати пожелают, песни учитися, ведомости слышать, граматки получити, иных грамматки читати. Пожелают вся себе сказана быти, и хощят вся говорити. Суетныя суть и суеумие творит их многоречивих легкоумныя суть, и за легкоумие не помышляют то, что им часто повелевает молчати.
Дабы мы убо пресоблюдаемся от всего таково безчиния, доброе предустроение есть, аще кто воспитание дочерей от молодых детских лет зачинати может. Сей первой возраст, которой безмерным и некогда неключимым и безчинным женам предается, таковой есть в негоже глубочайшии види закрывати, можно есть, и же последователн чрез все житие действование свое изъявляют.
Можно есть дети, прежде даже прямо говорити могут, на поучение приготовляти. Непщует кто, яко очюнь много Глаголю: обаче да поду таковой да подумает, что детя, еще не прямо глазми умеющы, делает. Учится язык, его же он лючше говорит, нежели ученнейшии немых языцы, яже которых в совершенном возрасте великим тщанием училися, говорити не могут. А что есть учитися язык? Не точию есть великое сокровище словес в память собирати, но и яко св: Аугустин Глаголет: но и знаменание особно внимати, что всякое сло[во] [л. 8 об.] значит. Детя, он Глаголет он, внимает в кричях своих и во игрании, которыя вещи всякое слово есть знамение, тоеже ныне разумеет помышлением естественнаго движения тела, еже вещь подлежащая знаменует или ею показывает нынеже бывает частым повторением тогоже слова, еже вещь значит. Не отрицателно есть, яко качество мозгы в главе детям таковыя изображения дивно легко вдает. Какое же внимание духом у него есть, сия разлучити, и всякое по своему намерению употребляти.
Да помышляемт еще, как прилежно дети в первых летах своих ласкающия себе, ищут и как о понуждающих гнушаются, как плакати и молчати знают, дабы получили, что пожелают. Какая хитрость и ярость зависть у них есть: видал, Глаголет Аугустин, завистнаго детя, иже еще не разумел говорити, а уже дету восле себе сосанну бледным лицем и гневистными очами наглядил.
Для того собирати разумети можно, яко дети в то время уже множае познания имеют, нежели общя чается и мнится. Сим же образом словесами и делами можно есть им приклонение творити, яко да лютче со честными и благочинными человецы живут, нежели со иными слодеями и неразумными, о них же бедность надлежит, да не дети их возлюбят. Такожде со пременением лица и гласа можно есть им пре человецы, которых они гненающих или безчинствующих, видали, согнушением представляти, супротивно же благоугодным лицем и благоприятным лицем гласом, иже своя благочинне и добромерно сотворили делали, соудивлением наглядающих детей творити.
V. Публичное и частное
«А СУДЪ БЕЗЪ МИЛОСТИ НЕ СОТВОРШЫМЪ МИЛОСТИ»К ПРОБЛЕМЕ ЛИЧНОГО БЛАГОЧЕСТИЯ РУССКИХ МОНАХОВ
Анастасия Преображенская
Вси же умирающе умираемъ, и яко вода преходяща не соберется въ стихии вращания. Несть же человѣкъ, иже поживе и не узритъ смерти.
Многие аспекты повседневной бытовой, хозяйственной и административной жизни русского монастыря изучены достаточно подробно[499], в то время как проблема личного/частного в период московского раннего Нового времени, будь то личная, частная жизнь в целом, частная переписка или личное благочестие (предметы и практики), изучена достаточно фрагментарно. Исследования личного благочестия чаще всего обращаются к его материальной стороне – так называемым «предметам личного благочестия» – нательным крестикам, иконкам, различным предметам с религиозной символикой[500] или к его архитектурному аспекту – храмам и церквям[501]. Однако понятие личного благочестия включает в себя не только предметы, но и разнообразные практики, в число которых входят как обычные и повседневные, так и исключительные, например паломничество[502].
Обращение к личному/частному в жизни лиц монашествующих требует четкого разграничения и определения содержательной стороны этих понятий. Для русского монаха XVII века как человека, посвятившего всю свою жизнь Богу, личное благочестие разумно рассматривать не в противопоставлении с коллективным, так как многие повседневные монашеские практики оказываются одновременно и тем и другим (например, присутствие на богослужении; трапеза, один из важнейших аспектов в жизни монаха[503]; келейное чтение; послушания и т. д.), или публичным, так как жизнь в общежительном монастыре не предполагает частного в принципе, а в контексте диктуемой монастырскими уставами нормы и сфер и моментов жизни, этой нормой не управляемых.
Общежительный устав[504] русского монастыря, обращающийся к монаху как к части институализированного коллектива, корпорации, сводит к минимуму возможности для проявления ненормированного, не предписанного личного как персонального (например, личного благочестия) и практически исключает личное как частное (например, обладание и распоряжение собственными деньгами и вещами), предлагая взамен