ают другую стратегию: они добиваются эффекта достоверности за счет использования документальных (или маскирующихся под документальные) источников и выстраивания различных точек зрения и тем в формате социальной сети. Такой формат, являясь не менее эффективным инструментом манипуляции мнениями зрителей/читателей/пользователей, чем мейнстримовый сериал, в то же время задает совершенно особый модус репрезентации прошлого, перенастраивая оптику на спектр возможностей и мотиваций самых разных людей, изнутри разоблачая логику «единого революционного процесса». На фоне нерешительности официальных медиа – что делать в канун исторического юбилея с полустертыми воспоминаниями российской публики о главах, посвященных Октябрьской революции в школьных учебниках? – студия «История будущего» предпринимает действительно современную и своевременную попытку прочитать революционные события как полилог. Так, российский историк, автор книг о революции 1917 года в России Б. И. Колоницкий говорит о подходе создателей проекта «1917. Свободная история» как о достаточно удачной «попытке преодолеть партийную интерпретацию истории»[594].
Концепция повседневности в проекте «1917» воплощена не только как реконструкция прошлого от лица самых разных участников исторических событий, но и как прямая (иногда прямолинейная) связь с повседневным медийным опытом пользователя 2017 года. Интерфейс проекта «1917» составлен из знакомых владельцам смартфонов экранов и иконок, навигация по проекту предполагает наличие опыта мультиплатформенного пользователя. Таким образом, современная аудитория проекта «1917» получает возможность не только в разных измерениях и масштабах рассмотреть людей прошлого и ощутить себя «внутри истории», но и перенести эти значения на собственную повседневность, придать ей масштаб исторических событий (возможно, мы сейчас обмениваемся ничего не значащими фразами, как Николай II и императрица Александра в 1917 году, а в это время вокруг уже творится история, и мы прямо сейчас становимся ее частью). Этот эффект усиливался тем, что проект был синхронизирован с событиями 1916–1918 годов: лента «исторической соцсети» обновлялась в соответствии с тем календарным днем, который проживали пользователи 2017 года.
Почему именно сетевой проект оказался наиболее полным и адекватным откликом на столетие Октябрьской революции? Почему такой очевидный информационный повод, как круглая годовщина одного из самых важных исторических событий XX века (а революция 1917 года – «это такое событие, про которое, живя в России, не знать нельзя»[595]), не был использован в полной мере большей частью российских кино– и телекомпаний? События 1917 года до сих пор остаются одной из проблемных страниц истории. Дать им оценку – значит не только взять на себя ответственность историка, но и раскрыть свою актуальную идеологическую позицию. Не многие кино– и телевизионные компании в условиях, когда большая часть из них находится на прямом или завуалированном государственном финансировании, решились дать свою интерпретацию революции. В то же время сам формат сетевого проекта, подразумевающий возможность отразить разные точки зрения, создать архив документов и тем самым предоставить аудитории право самой и под собственную ответственность «собирать» как пазл различные исторические нарративы, позволяет высказаться развернуто и многосложно, одновременно оставаясь на безопасном поле политического нейтралитета.
Об этих возможностях цифровых исторических проектов говорят пионеры цифровой истории Д. Коэн и Р. Розенцвейг: «Прошлое внезапно становится более доступным, но оно также становится гораздо богаче»[596]. Именно реконструкция повседневности (понимаемая и как форма исторического знания, и как основное содержание документов, из которых собран проект) позволяет достичь всех упомянутых выше целей: выйти за пределы упрощенных и/или идеологически окрашенных интерпретаций истории, примерить на себя роль участника событий столетней давности, самому выстроить причинно-следственные связи, попробовать дать интерпретацию прошлому, а также пережить свою повседневность как будущую историю. В то же время, рассматривая как положительные, так и отрицательные стороны сетевых исторических проектов, Б. И. Колоницкий формулирует два ключевых, по его мнению, недостатка проекта «1917. Свободная история». Первое, это его «развлекательность» и «красивость» («лубочность»), второе – аудитории предоставлена возможность отождествлять себя исключительно с культурной элитой начала XX века, а это, несмотря на имманентный плюрализм сетевой формы, ограничивает многовариантность прошлого точкой зрения одной, очень узкой социальной группы.
Значимыми «игроками» на поле российской цифровой истории стали и представители дома Романовых: например, они – одни из постоянных участников «новостных лент» проекта «1917» (а их профили созданы также в популярной российской социальной сети ВКонтакте). Проект «1917. Свободная история» содержит инфографику «1917. Опасные связи. Карта королевских династий Европы» и посвященный исключительно семье российских монархов «Гид по Романовым», в котором визуальная логика генеалогического древа соединена с приемами моделирования социальных сетей. «Гид по Романовым» состоит из двух разделов: 1) «Кто кому кем приходится», основанный на фактах семейной истории, и 2) «Кто к кому как относится», реконструирующий гораздо более сложно доказуемые отношения. Любопытно, что при моделировании социальной сети количественный параметр «сила связи» заменен на «качественный» – любовь, дружба, конфликт, ненависть и т. д. Таким образом, «Гид по Романовым» является примером заимствования некоторых подходов Digital Humanities в популярном медийном проекте, рассчитанном на широкую аудиторию. И это, в частности, позволяет создателям «Гида…» показать публичную и приватную жизнь императорской семьи как две равнозначные составляющие нового, «свободного», подхода к истории.
Проект «1917. Свободная история» не был подвергнут критике за «вольное» отношение к частной жизни монархов прежде всего потому, что сетевые проекты по-прежнему (и вопреки данным о структуре современного российского медиапотребления) не привлекают большого внимания консервативно настроенных общественных сил. Кроме того, сам жанр проекта не предполагает детальной визуальной реконструкции повседневной и частной жизни, авторы «Гида по Романовым» ограничиваются лишь кратким упоминанием тех или иных отношений и/или чувств между членами монаршей семьи. В то же время приватная жизнь монархов, возможности и границы допустимого в ее показе на любых современных экранах – тема, находящаяся на пересечении сразу нескольких российских общественных дискуссий, участники которых часто занимают непримиримые позиции. Например, общественные обсуждения того, как показана частная жизнь царей в фильмах и сериалах, выявляют противоречия во взглядах, связанные не только с разными представлениями о границах эстетического и исторической достоверности, но и с религиозными вопросами, проблемами сакральности и десакрализации власти, наследием абсолютизма и возможностями конституционной монархии в России.
Сводя воедино несколько важных положений, упомянутых выше, отметим, что смещение фокуса на частную историю в современных исторических проектах часто помогает усложнить картину прошлого, увидеть его как совокупность альтернативных инвариантов, которую можно представить обществу с помощью современных технологических средств. Одновременно с этим частная история – это «интересная» история, то, что делает, например, увлекательным мейнстримовый исторический художественный фильм. Несмотря на то что историки-профессионалы часто (и нередко заслуженно) рассматривают «развлекательность» исторического проекта как его недостаток (вспомним упомянутое выше мнение Б. И. Колоницкого), медиапродюсеры, также в силу специфики своей профессии, не могут игнорировать те аспекты репрезентации прошлого, которые привлекут публику к их проекту. Кроме того, в ситуации трансмедийного медиапотребления каждая медиаплатформа и не должна предоставлять публике всю полноту знаний по той или иной теме: «развлекательный» жанр может выступать в роли триггера, привлекая внимание публики к историческому сюжету, а появившийся интерес к теме может быть удовлетворен, например, с помощью чтения книг. Как бы то ни было, частная история оказывается на пересечении интересов историков, которые стремятся к рефлексивному, комплексному, неангажированному знанию о прошлом, и медиапродюсеров, создающих популярные проекты. Частная история в фильмах и сериалах представлена в основном за счет реконструкции истории повседневности, а это наиболее сложный и дорогостоящий аспект исторического кино, но именно он подвергается пристальному вниманию и критике. Частная жизнь монархов – еще более сложная тема, так как, помимо «очеловечивания» представителей властных элит, образ власти в таких фильмах подвергается десакрализации, что приводит к ожидаемым и неожиданным конфликтам, выходящим далеко за границы споров о художественных достоинствах произведения.
Тем не менее в кинематографе и на телевидении интерес к повседневности как «рамке истории» возрастает: реконструкция прошлого от лица самых разных свидетелей и участников событий открывает для медиапродюсеров большие нарративные возможности. Этот интерес медиапродюсеров в определенной мере позволяет проиллюстрировать академические дискуссии о «ностальгии» (Ф. Анкерсмит, С. Бойм) и «памяти» (А. Ассман). Репрезентация истории повседневности в популярных медиапроектах дает возможность до некоторой степени подвергнуть пересмотру «само собой разумеющееся» в истории, вернуть зрителю право на сомнение.
Повседневность в ее объемном, многомерном виде зритель ожидает увидеть прежде всего в кино – традиционно одном из наиболее зрелищных способов репрезентации прошлого. В связи с этим знаменательно, что фильмом, который можно назвать единственной реакцией российского кинематографа на столетний юбилей Октябрьской революции, стала вышедшая в конце октября 2017 года «Матильда» (реж. А. Учитель). Картина, посвященная роману последнего российского императора Николая II, вызвала широкую общественную дискуссию, развернувшуюся еще до премьеры фильма. На фоне этой дискуссии попытка А. Учителя предложить альтернативный как по содержанию (другие герои и события), так и по форме (приватная жизнь императора) способ реконструкции истории конца XIX века в кино в год столетия русской революции осталась малозамеченной и мало обсуждаемой. В то же время, на наш взгляд, именно этот факт демонстрирует, как в официальной и популярной истории происходит изменение образа власти и как эти изменения связаны с репрезентациями династии Романовых и попытками очеловечивания власти через реконструкции повседневной культуры и личной жизни монаршей семьи.