Несколько дней пролетели как в тумане. Я механически ела, умывалась, шла на занятия и на работу.
— Рит, куда твой мажор пропал? — каждый день спрашивала Людочка.
— Он не мой. Живет своей жизнью, — отвечала я
Сердце так и сжималось от боли. Больше ни за что, никогда не буду доверять таким парням, как Антон. Их сладкие речи туманят мозги, лишают опоры под ногами. Хорошо еще до интима не дошло.
Как только за Людмилой закрывалась дверь, я яростно принималась мыть тарелки, а непрошенные слезы капали и капали в мыльную воду: я скучала, тосковала так, будто он был последним человеком в этом мире.
— Ритка, хватит выть! — опять врывалась в мойку Людочка. — Мужики, они такие: козлы и подонки, особенно детки богатых родителей.
Я убеждала себя, что Людмила права: надо мной посмеялись, и все. Но почему-то хотелось верить в другое. Я не знала, что и думать, и по вечерам как белуга ревела в подушку.
— Все, хватит! — не выдержала однажды Анжела. — Поехали к нему!
— Куда?
— В университет.
— Я не знаю, где он у-у-у-чится, — выла я.
— Черт! Как не знаешь?
— Он… говорил, что студент. Экономического факультета. Кажется… Ой, ничего не зн-а-а-а-ю!
— А вуз какой, дуреха?
— Не зн-а-а-а-ю…
— Так, зато тебе известна фирма матери. Поехали к ней.
— Ты что! Я ее как огня боюсь! Страшная женщина.
— Плевать! Мы в полицию обратимся, если она посмеет тебя обидеть.
— Она уже в прокуратуру жаловалась. Меня в декан-а-а-а-т вызывали. Нет, Анжелка, я хочу закончить учебу. Последний курс остался.
— Мать твою за ногу! Что же делать?
— У Антона отец хороший.
— Вот! Поехали к нему.
— Он свободный художник, я не знаю, где он обычно рисует.
— Господи! Ты вообще хоть что-то знаешь? В парках они стоят, и на рынках. Собирайся. Каждый день по одному месту будем проверять.
— Ты сошла с ума? — я даже реветь перестала, представив, во что мне обойдется дорога. — В Москве столько таких точек, что до конца жизни не успеем все обойти.
— Да, ты права. В общем, у тебя два варианта: смотаться к его матери на работу или ехать к ним в особняк.
— Никуда я не поед-у-у-у, — этот разговор вызвал новый приступ отчаяния.
— Слушай, а если это все-таки спор? Ну, порезвились мажоры и плюнули: надоело с такой несговорчивой, как ты, возиться.
Я села на кровати и будто в ступор погрузилась. Вспоминала, как Антон со мной разговаривал, как защищал меня от Павла, как в драку с ним бросился. Нет, не может быть, чтобы все это было хорошей игрой и только.
Что-то мелькнуло у меня под носом, и я вздрогнула. Анжела скакала передо мной и щелкала пальцами.
— Ты чего?
— Я уже не знала, как тебя привести в чувство. Застыла, как статуя, смотришь в одну точку и губами шевелишь. Жуть просто!
— Я думала. Нет, я точно Антону нравлюсь. Не ради пари он со мной общался.
Анжелка налила нам чаю, сделала бутерброды с маслом, щедро посыпав их сахаром. Она протянула мне один и замолчала. Видно было, что в голове ее шел настоящий мозговой штурм: хмурились и выравнивались брови, закрывались и открывались глаза, и только рот исправно выполнял свою работу.
У меня же мыслей не было совсем, но и плакать уже не расхотелось. Неожиданно на меня напал жор. Я съела один бутерброд, потом второй, и тут соседка сказала:
— Погоди, ты же говорила, что тебя привез их охранник. Степан, кажется.
— Точно! Как я забыла!
Надежда вспыхнула с новой силой. Я вскочила и полезла в сумочку, куда кинула визитку охранника. Господи! Нашла! Какое счастье!
Я вытащила телефон и набрала номер, указанный на картонке.
— Да, слушаю.
— Степан, это я Рита. Помните, вы меня подвозили домой? К общежитию.
— Да, что-то случилось?
— Степан, — на меня накатил новый приступ слез, и Анжела забрала телефон из рук.
— Степан, вы, кажется, хороший человек, — начала она. — С моей подругой в том доме обошлись, как с проституткой.
— Дай мне, я сама, — я вырвала из ее рук мобильник. — Степан, вы не пугайтесь. Я не знаю, что делать. Антон пропал.
— Как пропал? — его голос звучал удивленно. — А-а-а, вам не показывается? Так, наверное, его мать на привязи держит. Маменькины сыночки обычно не сопротивляются сильно. Потявкают чуток на стороне и бегут назад, поджав хвост.
— Вот как? — радость сменилась отчаянием и разочарованиям. — Я думала, Антон другой. Извините.
Я уже хотела отключиться, но вдруг услышала крик:
— Подождите! Может, я не прав. Антон постоянно воевал с родителями. Не торопитесь. Я сейчас проверю и вам перезвоню.
— Ну, что? — кинулась ко мне Анжела. — Что сказал?
— Перезвонит.
— Вот, есть хорошие люди на свете.
Полчаса ожидания показались мне каторгой, и когда я уже махнула рукой, телефон зазвонил снова.
— Антон заболел, — сказал Степан.
— Как? — ахнула я и заметалась по комнате. Натянула шапку. Криво. Потом куртку — только один рукав. — Это он в ледяной воде искупался,
— Тяжело. Кажется, воспаление легких. У него несколько дней держалась высокая температура до бреда. Мать отказалась положить его в больницу и устроила стационар на дому.
— Я сейчас. Я сейчас. Я приеду, — бормотала я, не слушая охранника.
— Эй, подруга! Стой! Ты куда собралась? — соседка схватила меня за руку.
Я посмотрела на Анжелу, не понимая, что этой девушке от меня надо.
— К Антошке.
— У него уже все нормально, слышишь? Прижми задницу!
Анжела стянула с меня куртку, и повесила ее на крючок, потом забрала телефон. Я слышала, как она благодарила Степана за помощь, а сама не понимала, что сейчас чувствую: страх за Антона или радость.
С этого дня печаль как рукой сняло. Я была уверена: надо просто подождать. Антон, зная возможности своей мамы, не полезет на рожон, но что-нибудь придумает.
Я мыла посуду и напевала себе под нос. То, что он справится даже с такой тяжелой болезнью, я не сомневалась: организм молодой, спортивный, не должен подвести. Людмила прибежала с подносом и кинула его на стол. Грязная посуда возмущенно звякнула.
— Рит, побудь пару минут в зале, я перекурить хочу.
— Ох, опять Азамат ругаться будет.
— Я быстренько. Я всех уже обслужила. Просто покараулить надо.
Я вытерла руки, сняла косынку и вышла в зал. В кафе было малолюдно. За любимым столиком сидел Гарик с друзьями, а в углу, спиной ко мне, — мужчина в пестром свитере крупной вязки. Я проверила кофемашину, сделала себе капучино и села на барный табурет.
— Рита, а где Людмила? — выглянул из кухни Азамат. — Блюдо кто подавать будет?
— Рит, сиди, — вскочил Гарик. — Я сам.
Людмила вернулась быстро, как раз у меня кофе в чашке закончился. Я встала и пошла в подсобку. У дверей оглянулась: мужчина тоже поднялся и надел куртку. Он по-прежнему был ко мне спиной, но что-то будто стукнуло меня в сердце.
— Николай Сергеевич? — тихо спросила я.
Он не расслышал и вышел из кафе. Я кинулась за ним.
— Николай Сергеевич!
Он уже садился в припаркованную у кафе машину. Я — следом, но дверца захлопнулась, автомобиль выехал на дорогу и скрылся в вечернем потоке.
— Ты чего? Оглашенная! — выбежала за мной Людочка. — Знакомого увидела? Так, вроде старик уже, не по возрасту.
— Мне показалось, что это был отец Антона.
— Вон оно как! — присвистнула Люда. — А зачем приезжал?
— Не знаю. Отстань!
Я пожала плечами и вернулась в кафе, страшно разочарованная: была возможность узнать о здоровье Антона, а я профукала.
— Слушай, а может, он приезжал на будущую невестку посмотреть? — увязалась за мной Людмила.
— Тогда почему не подошел? Не поговорил?
— Да, странная семейка. Все у них не так, как у нормальных людей.
Несколько дней мы гадали, зачем появился Николай Сергеевич, а однажды я рискнула и съездила в тот торговый центр, где мы были с Антоном. Побродила между вешалок и полок с дорогой одеждой в надежде услышать какие-нибудь разговоры.
У ряда примерочных кабинок болтали две продавщицы. Отлично. Послушаем! Я взяла наугад джинсы и пару футболок и пошла к ним.
Девушки окинули меня взглядом, но ничего не сказали. Естественно, мой прикид, купленный на соседнем рынке, не внушал доверия, но мне было плевать. Я задернула шторку и замерла.
— Что-то хозяйка давно не заглядывала, — тихо сказала одна продавщица.
Я мгновенно насторожилась и прислушалась.
— Говорили, что у нее сын серьезно болен.
— Антоха? Ерунда! Наверняка где-нибудь с пацанами устроили попойку, вот мать его и прячет от посторонних глаз, пока шум не затихнет.
— Не похоже.
Девушки отошли в сторону, и до меня больше не доносилось ни звука. Вот невезуха! Сплошное разочарование. Пришлось вернуться домой не солоно хлебавши. А вечером на работе меня ждал сюрприз.
— Танцуй! — закричала Людочка, только увидев меня.
— Зачем?
— Танцуй, тебе говорят!
— Не буду. Зачем?
Она вытащила из кармана сложенный вчетверо листок, покрутила у меня под носом и снова спрятала. Я терялась в догадках, что это может быть. Писем я не получала, да и где вы найдете в наше время человека, который пишет от руки?
— Если не спляшешь, любовное послание не получишь! Не получишь!
Людочка закружилась на месте, а меня вдруг словно ударило током. Сердце сначала замерло, а потом забилось, как сумасшедшее. Волнение сдавило горло, руки задрожали.
— Дай мне, — прохрипела я, — пожалуйста.
— От дурная! — хмыкнула Людочка. — Ты хоть в обморок не упади!
Она сунула мне в руку листок, а потом взяла за плечи и подтолкнула к раздевалке. Я села на скамейку и трясущимися пальцами разгладила записку.
Я читала, а слезы скапливались в уголках глаз, текли по щекам и падали на записку. В мокрых пятнах расплывались буквы, я перечитывала слова по нескольку раз, не понимая их смысла. Исстрадавшаяся за эти дни душа будто очнулась ото сна: мне хотелось не только плакать, но и смеяться.