– А Федя, дядя Семен, как мы их найдем? – Гриша, цепляясь за выступы башни, мгновенно оказался рядом.
– Не переживай, я приведу их сейчас. Веревкой обвяжусь, и до дерева. Ты давай иди в землянку, не бойся.
Снова топот в темноте, и в руках у Алексея оказалась веревка. Он покрепче примотал ее к ремню, прошагал по борту, перепрыгнул на покатую насыпь из земли и на четвереньках поднялся наверх. Шел, вытянув руки, пока не почувствовал под ладонью жесткую ткань комбинезона. Бабенко ждал его, подставив дереву спину, стараясь защитить от ветра Федора, что висел на руках без сознания. Соколов перехватил мальчика, выкрикнул прямо в ухо механику, чтобы тот держался за ремень и шел следом. Снова проход сквозь густое снежное облако, спуск вниз и спасительный борт Т-34.
Возле тлеющих углей они поначалу от холода даже не могли говорить, жались к слабому теплу, дрожа всем телом. Хозяйственный Василий Иванович растирал Гришке ноги и руки, обмотав того в свою ватную куртку по уши. Алексей непослушными руками тоже принялся стаскивать мокрую форму до самого белья. Нырнул в теплую шинель и с ликованием ощутил, как по всему телу разбегается тепло, наполняя его жизнью. Наводчик начал растягивать по корме его мокрую одежду на просушку, рассказывая, как оказались они в лесном окопе:
– Мы от немцев оторвались быстро, я рычаг вниз не опускал, рванул к реке, а когда оглянулся, вас нет. Брод перешли, а тут со стороны моста поперли на нас мотоциклисты, противотанковое ружье притащили. Хорошо, темно было, никак они не могли по цели попасть. Мы от них вдоль реки начали уходить, Руслан из пулемета отстреливался, но они как привязанные. Не хотел я далеко уходить, надеялся, что сейчас вы на немецком танке догоните нас. Он потяжелее, помедленнее. В лес свернули, фашисты мотоциклы свои побросали и за нами. Ну мы подальше, подальше, Руслан через эвакуационный люк вылез с автоматом и ползком в обход ушел. Пока они палили мне в корму, он их с тыла обошел и в две очереди уложил всех. Как возле реки пальба такая началась, я сразу понял, что это вы от немцев уходите. Хотели на помощь назад, а лампочка загорелась, топливо на исходе. Шланг, может, порвали, когда от немцев уходили, топливо на нуле. Танк бросать устав не разрешает, я Руслана на разведку отправил, а сам начал его окапывать. Починим и заправим «тридцатьчетверку» и назад домой рванем.
Руслан перехватил рассказ:
– А я к берегу бегом, там уже бронетранспортеры прут, я обратно, слышу – стреляют. Вдоль дороги следы нашел от танка, видел, как немцы раненых собирают. Хотел по следам идти, они цепь пустили, чтобы лес прочесывать. Пришлось отсиживаться. Когда немцы ушли уже, такая метель поднялась, колею всю закрыло. Не смог я вас найти, кричал, звал.
– Чуть сам не заблудился, – заворчал Логунов. – Вот только вернулся назад, и тут грохот такой и голос ваш, товарищ командир. Ну, я от радости даже обомлел, неужели нашлись, вышли сами!
– Нашлись, – прошептал Соколов. От тепла он обмяк, вытянулся на настиле из толстых хвойных лап.
От тепла всех одолела усталость, после долгих часов на болоте и потом в метели они уже были не в силах обмениваться рассказами, как смогли уйти от немцев, выбраться из болота. Плотно прижавшись друг к другу в тесном пространстве, танкисты крепко задремали под завывание ветра наверху. Организм требовал хотя бы несколько часов покоя, пока наверху стонет метель, укрывая все следы.
Только Семен Михайлович никак не мог заснуть, с беспокойством прислушиваясь к хриплому дыханию Федора у себя над ухом. Мальчишка горел огнем, при этом руки у него никак не хотели наливаться теплом, превратившись в окоченевшие сухие ветки.
– Вы меня не тащите, бросьте, – вдруг различил он еле слышный шепот.
– Нет, завтра утром в деревню тебя доставим, лечиться будешь, – твердо заявил сержант.
– Не жилец я, – слова выходили с тяжелым свистом. – Бросьте, не надо силы тратить. Вам до Пантелеевки весь день по лесу идти, вдоль реки. Там грузовики у немцев, склад ремонтный, горючего добудете. Гришка сам до Мелового добежит, у тетки в подполе отсидится, пока немцы ищут, кто им аэродром подпалил. А меня здесь закопайте, под березой старой.
– Не брошу я тебя, понял? – Бабенко хотелось обнять его, согреть, но пострашился задеть воспаленную рану от собачьих зубов. Он прижался губами к детскому уху и зашептал горячо: – Ты не сдавайся, я тебя донесу, не сомневайся. И с собой заберу, понял? Будешь у меня жить, с невестой моей познакомишься. А война закончится, поедем ко мне домой, в Харьков, на завод посмотришь, как танки делают. И в Москву тебя свожу, будешь там учиться, на инженера. Я сразу понял, тебе учиться надо, с такой головой прямая дорога в изобретатели. Водителем-испытателем станешь или проектировщиком, да кем захочешь станешь, Федя. Вся жизнь впереди. И детство твое впереди. – Он говорил и говорил все мечты, что приходили ему в голову, чтобы поддержать желание жизни в этом смелом и серьезном мальчугане. – На карусели прокатишься, мороженого поешь. На море поедем, ты, я и Нэля. Удочки купим, будем рыбачить с тобой. Она нам будет петь вечерами, у нее голос знаешь какой, ух, внутри все дрожит. Любимую песню мою будет петь, про землянку, про нашу землянку с тобой, как сейчас. – Он опустил голову на упругие иголки, глаза слипались, язык еле двигался от усталости, но из последних сил шептал слова песни. – Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях слеза, как смола.
В темноте изуродованные прохладные пальцы погладили мокрую небритую щеку:
– Спи, дядь Сем, спи. Я согрелся, тепло так стало, будто мама печку затопила.
Алексей проснулся от ощущения пустоты сбоку. Он резко привстал, нащупал пустое место на ветках справа. Ночью под его рукой были ноги Бабенко. Лейтенант прислушался – наверху тишина, метель затихла. Он подтянулся за край кормы, прошелся по верхушке танка и выбрался из окопа. Лес, еще вчера черный, превратился в сияющий белизной сугроб, от сахарных перекатов которого отражались первые лучи солнца. Бабенко было видно издалека, как тот, прихрамывая, возвращается обратно от большой раскидистой березы, где вчера защищал от ветра свою драгоценную ношу.
– Семен Михайлович, что случилось? На вас лица нет! А где Федя?
– Там, под березой, – водитель скупо махнул ладонью в сторону маленькой дощечки, прибитой к стволу, где химическим карандашом было выведено лишь имя и дата «Федор, герой войны с фашистами, погиб 1 декабря 1943 года». – Он попросил там его похоронить. Не стало его этой ночью, я утром проснулся, а он холодный уже. Охранять будет танк наш, пока мы за горючим пойдем. Вдоль реки надо идти по лесу, километров двадцать до деревни Пантелеевка. Мне вчера Федя сказал, там есть гараж и техника, сможем добыть топливо и запчасти, чтобы вернуться назад. Надо выдвигаться, темнеет рано, с пути чтобы не сбиться.
– Хорошо, поднимаю всех и вперед, – согласился с его планом Соколов.
Им предстояло прошагать больше 20 километров по рыхлому снегу засветло, пока видны ориентиры. После того как танкисты приготовились к долгому маршу через пересеченную местность, замаскировали Т-34 настилом из веток и брезента, засыпав сверху снегом, командир подозвал к себе Гришу. Сунул руку в вещмешок и вытянул оттуда серебристую медаль «За боевые заслуги» на серой ленте:
– Представляю тебя к награде за наше спасение. Как закончится война, надевай и гордись.
Гришка радостно прижал награду к замызганной куртке, а потом с трепетом засунул за пазуху. И от волнительных ощущений обхватил танкиста за талию, уткнулся в промасленную куртку:
– Вырасту, танкистом стану, как ты! Командиром! Приеду к тебе на танке!
– Приезжай, – Соколов на прощание огладил тонкое плечико. – Я буду очень тебя ждать. А сейчас беги до Мелового и молчи, никому не рассказывай, что нас встречал.
Григорий закивал, насупил тонкие брови, засунул руки в карманы и пошел мерить огромными валенками километры до поселка. А танкисты направились севернее, вдоль речной излучины. Путь между двумя протоками после поворота должен был привести их к деревне. Пантелееевка стояла в центре из россыпи еще более мелких поселений. Судя по карте, от нее расходилось во все стороны созвездие второстепенных дорог, часть из которых потом выходила к центральной магистрали рядом с железной дорогой.
Первым шел зоркий Омаев, не убирая руки с немецкого трофейного автомата, который забрал вчера у одного из убитых мотоциклистов. Он протаптывал широкими шагами извилистую дорожку через лесные заросли, следом с трудом шел Бабенко. У водителя беспрестанно ныла грудь, каждый шаг отдавался болью в ребра, но приходилось терпеть. Не время отлеживаться, каждые руки нужны, чтобы дотащить как можно больше дизельного топлива. Позади, присматривая за товарищем, шел Василий Логунов, которому командир приказал вести наблюдение за самым опасным сектором по левому флангу. Здесь, от тропинки вдоль речного русла мог появиться в любой момент немецкий патруль. Замыкал шествие Алексей Соколов. Командир отслеживал по карте время от времени маршрут, ориентируясь по компасу и солнцу, считал шаги, чтобы понять, сколько километров они уже прошагали. Шли в полной тишине, чутко вслушиваясь в каждый звук со стороны леса или реки.
Соколов, хоть и занят был подсчетом и картой, никак не мог избавиться от вины перед товарищами. Ведь он нарушил приказ, не вернулся из немецкого тыла. Нарушил военный устав, свой экипаж подверг смертельной опасности, мальчик погиб из-за его решения атаковать в одиночку аэродром с техникой люфтваффе. Но если бы повернулось время назад и можно было поступить по-другому, изменил бы он решение? Нет, совесть не позволила бы струсить и допустить, чтобы немецкие бомбардировщики провели воздушные атаки, превратили поселки и деревни в выжженную землю без признаков жизни. Вспомнил он бесхитростный рассказ лопоухого радиста Михаила Осадчего и выпрямил спину. Офицер Красной армии должен верить в свою победу! Всегда помогала его экипажу эта вера, давала шанс преодолеть любого противника. Они смогут выйти из окружения и вернуться на советскую территорию.