– Нет, нет, Семен Михайлович, со мной все в порядке. Я просто… – слова так и застряли у парня в горле. Не смог он признаться, что беспокоится за любимую девушку.
Он прошагал механически до конца улицы, плохо понимая, куда идет. В голове, словно набат, стучала одна мысль, которую никак он не решался произнести даже про себя: а вдруг немцы схватили Олю и… Правая нога зацепилась за что-то твердое, Алексей поднял голову, и внутри все похолодело – перед ним было деревенское кладбище. Обычное, крошечное, с перекошенными крестами и поржавевшими памятниками, с которых смотрели фотографии покойников. А с самого краю возвышалась свежая огромная могила. Закиданная грунтом яма была такой большой, что поверхность просела от стылой воды и стянула на себя легкий заборчик, об который и споткнулся лейтенант. У самого конца могилы возвышались несколько грубых деревянных досок. С двух сторон деревянные памятники были исписаны углем: имя, фамилия и дата смерти, у всех одинаковая – 24 ноября 1943 года. И неумелыми кривыми буквами выведено на шапке одной из построек: «Здесь братская могила жителей деревни Тихоновки, зверски убитых немецкими гадами. 83 человека взрослых и детей».
Из горла парня вырвался полустон-полурык, он шагнул к свежей могиле, снова запнулся об забор и рухнул на колени перед черным холмом. От боли и отчаяния кулаки сжались до кровавых отметин на ладонях, его душила бессильная ярость. Немедленно в атаку! Нельзя ждать! Разнести армию вермахта из всех орудий, отправить в них весь боезапас «тридцатьчетверки», так чтобы разнесло фашистов на куски!
Майор Савченко пожал руку повару походной кухни:
– Вот ты молодца, Ивашкин, ну что ни щи, то ложку готов проглотить.
– Стараюсь товарищ майор, – прогудел низенький седой повар, кивнул в сторону бревен, где дружно звенел ложками почти весь батальон. – Рядовому Осадчему до краев, как и велели.
Комбат кивнул, без доклада знал, что о лопоухом Мишке заботится весь батальон. Да и он сам приготовил мальчишке сюрприз, который нашел, когда ломал шкафы в сельсовете на такие необходимые сейчас дрова. Деревня сгорела вместе с запасами угля и поленницами дров, а ему нужно кормить и обогревать батальон до завтрашнего утра. Поэтому без всяких церемоний он с парочкой рядовых превратил шкафы и столы из уцелевшего сельсовета в деревяшки для походной бани.
– Рядовой Осадчий, – гаркнул батальонный командир во все горло. От толпы танкистов сразу отделилась щуплая фигурка с котелком в руках.
– Рядовой Осадчий прибыл по вашему приказанию, – выкрикнул парнишка звонким фальцетом. От усердия большеватый шлем, как всегда, съехал на лоб, не помогали его удержать даже огромные уши, что торчали, как два розовых лопуха, над стриженой белесой головой.
– Держите, рядовой, награда вам за проявленное усердие в наблюдении за воздушной разведкой противника. Молодец, всю ночь глаз от неба не отвел! – Комбат протянул мальчишке прозрачного петуха на палочке, которого нашел в одном из шкафов. Запылившийся, с отломанным гребнем, он валялся на верхней полке, в свертке из газет еще с довоенного времени. Именно этот подарок приготовил Виктор Макарович своему любимцу и с удовольствием наблюдал, как вспыхнули глаза мальчишки при виде угощения.
– Ух ты, это же из сахара петушок! Мне мамка такие на 1 сентября всегда покупала! – Мишка смутился своей непосредственности, залился густой краской. – Спасибо, товарищ майор.
Комбат тоже не удержался от неуставных вольностей, подмигнул лопоухому «сыну батальона» и пошел дальше с обходом. В голове кружились теплые мечты: «Закончится война, заберу к себе мальчишку в Воронеж, от пуза наестся всех сладостей. Детство у него хоть будет».
Савченко всегда лично обходил постой подчиненного танкового батальона, чтобы убедиться, что его ребята накормлены и отдыхают в тепле по возможности. За несколько лет войны Виктор Макарович пришел к выводу, что если в бою губят танкиста вражеские снаряды, то еще больше жизней уносят холод и голод. Поэтому первым делом заставлял рядовых обустраивать походные бани, выменивал на свой паек у местных ведра лука и чеснока, чтобы раздавать рядовым на привалах. Вот и сегодня уже в одном из окопов, обустроенном под баню, кипела вода в бочке. Под брезентовый полог выстроилась очередь из желающих ополоснуться, тут же в собранных со всей деревни кадушках и ведрах его подчиненные отстирывали стоящую колом от глины форму. Деловой Мороз ворчал под нос, что он боевой офицер, не прачка, но тут же поругивал танкистов за слабо привязанные веревки для просушки гимнастерок и штанов:
– Крепче, тяни, ну что сопли распустили тут. Руки у тебя из гузна! На ветру, чтобы продуло быстрее. Давай-ка я затяну, отойди ты, немощь бледная. Вяжи рукава, разиня, вот ворона! Унесет в поле, опять от гамна тереть. Быстрее. Тютя, а не боец!
– А шинели где? – остановился радом комбат.
– Не переживайте, товарищ командир, их в окопе разложили на камнях, чтобы шибче сохли.
– Где ротный новенький, Соколов? Не видел его?
– Экипаж его на месте, танк отмывают, а парнишку такого крепкого я послал виселицу на площади снести на дрова. Самого не видел, как на собрании сидел и пропал.
Савченко зашагал дальше, тихо выругавшись себе под нос. Что за странный командир роты! То к замполиту лезет, чтобы ему выдал засекреченные сведения. Теперь ни на обеде, ни в бане, ни рядом с танком его нет. Пропал куда-то. Еще герой называется, зря нахваливали в штабе этого Соколова, когда сообщили о переводе в 94-й танковый батальон нового ротного офицера. Вместо того чтобы познакомиться со своими ребятами из роты, тремя слаженными экипажами, которыми комбат гордился, бродит непонятно где. Может, у него последствия контузии? Бывает такое после попадания снарядов в броню танков, что у экипажа потом странности с головой начинаются. Тем более нехорошо. Майору нужен здоровый, сильный командир роты, чтобы людей за собой вести в бой, а не головой скорбный. Послать за ним срочно и вытянуть на разговор!
Мишка Осадчий бережно сунул леденец на палочке за пазуху и зашагал к краю сожженного поселения, опасливо обходя черные остовы изб. Насладиться вкусом тягучей золотистой карамели ему хотелось в одиночестве, чтобы никто не смотрел жалостливо и не шушукался за спиной: сирота. Размажет по языку знакомую сладость и сразу вспомнит маму, а Мише очень этого хотелось. Не мертвую и обнаженную, перемазанную землей, с одним приоткрытым застывшим глазом, какой он запомнил ее в общей могиле, что сам мальчишка лично рыл руками под окрики гауляйтеров. А живую, в строгом синем платье с кружевным белоснежным воротничком и толстой косой через плечо. Они вдвоем идут из школы с первого сентября, где мама работала учительницей, у нее в руках охапка цветов, у Мишки купленный в сельмаге точно такой же петушок на палочке. Мама улыбается, опускает лицо в яркие бутоны и вдыхает их нежный аромат. А он с шумным чмоканьем втягивает терпкий вкус конфеты.
На ходу он достал заветное лакомство и как сквозь цветное стекло взглянул на улицу. Мир сразу из разрушенного, перемазанного сажей превратился в яркий, наполненный солнечной теплотой. На краю петушиного клюва сидела согнувшаяся фигура. Мишка опустил конфету, пригляделся – новый ротный стоят на коленях у края могилы, сгорбился и трясется, как в лихорадке. Он подошел поближе:
– Товарищ старший лейтенант, все в порядке? Вы не ранены? Сейчас помощь кликну.
Соколов с удивлением уставился на лопоухого мальчишку:
– Ты кто? Ты из деревни? – Но потом присмотрелся и понял, что паренек одет в гимнастерку с пустыми петлицами.
– Ты же из роты танкистов, да? – уточнил Соколов, стряхивая с себя, словно серую пелену, приступ отчаяния.
Мишка приложил козырек руки к голове:
– Рядовой Осадчий, радист 21-го экипажа, 94-й отдельный танковый батальон 51-й Уманской Краснознаменной танковой бригады.
Алексей внимательно рассматривал мальчика. Тот доходил ростом ему едва ли до плеча, на щеках не было даже намека на растительность, а голос то и дело срывался на подростковый фальцет. Но вопрос про возраст задавать мальчишке не стал, не желая обидеть. Сам столкнулся во время службы с недоверчивыми взглядами, которыми одаривали его старшие чины, не веря, что безусый парень недавно после танкистской школы может командовать экипажем из четырех человек, а теперь уже целой ротой в десять танков.
– Вольно, – отдал он команду, и Мишка выдохнул, так что выкаченная колесом грудь снова исчезла под пузырем ватной куртки. Они помолчали минуту, лопоухий мальчишка кивнул на свежую могилу:
– Гады, заставляют еще и самим себе рыть могилу. Я в такой лежал.
– Ты в могиле лежал? – Алексей поднялся на ноги, с трудом зашагал в сторону застывших черных руин.
– Ага, меня мама столкнула в яму, когда немцы стрелять начали, чтобы сверху мертвецы нападали и меня закрыли. Меня потом Виктор Макарыч спас, они нашу деревню отбили у немцев. Он услышал, как я кричу в яме, и вытащил меня.
– И ты поэтому в танковом батальоне служишь?
– Они меня сначала в детский дом отправить хотели в эвакуацию, только все никак из окружения выйти не могли. Я месяц в танке жил, выучил все, из пулемета научился стрелять. И спас их от немцев. Нас когда в лесу разведка немецкая окружала, я к ним вышел и сказал, что видел, как советские танки поехали в сторону железной дороги. Они мне поверили, потому что я им наговорил всякого. Что работать на них буду, что партизан выдам. Даже руку одному офицеру ихнему пришлось целовать. Тьфу. – Мишка смачно сплюнул от неприятного воспоминания и вытер рот грязным рукавом ватника. С любовью посмотрел на прозрачного петушка – терпеть уже никаких сил не было. Но вздохнул и припрятал драгоценный подарок снова за борт ватной куртки – пускай дожидается вечера. В темноте землянки можно будет закрыть глаза и несколько раз лизнуть карамельного красавца. Тогда мама точно приснится ему живая, с цветами от учеников.
– А как ты здесь оказался, в батальоне?