В десятках километров от них в расположении советского стрелкового батальона Николай Бочкин получал у интенданта «мосинку», с помощью которой можно уничтожать врага не только стрельбой, но и колоть съемным штыком, а где надо и врезать тяжелым прикладом. Пожилой мужчина протянул ему трехлинейку с истертым прикладом и хлябающим штыком, но, окинув парня внимательным взглядом, приказал:
– Так, широкоплечий, давай-ка оставляй здесь ружье, поможешь мне. Потом поищем тебе винтовку поладнее.
– Есть помочь! – охотно откликнулся Николай, который изнывал от долгих часов бездействия. За всю ночь он еле поспал пару часов. Изнутри его грызла вина за то, что медлит, не спешит на помощь товарищам. Поэтому приказу интенданта обрадовался, хотя бы отвлечься делом, как советовал ему названый отец. Начхоз показал крепкому парню гору из грязных мешков с бурыми пятнами, приказав перевезти форму для стирки на тачке к месту расположения банно-прачечного отряда. И Николай с жаром взялся за дело, укладывая груз побольше на дно кривой тележки. На третьей или четвертой поездке кто-то зашагал сбоку, неловко шлепая большими сапогами по раскатанному снежному месиву.
– Здравствуйте. Вы меня помните? Я Нэля. Вы мне приносили письмо от Семена Михайловича.
Бочкин втянул голову в воротник, зашагал еще быстрее, словно хотел убежать от страшного вопроса, который эта женщина сейчас задаст. Но она со всех сил торопилась, стараясь идти в ногу.
– Вы меня простите, вы не подумайте, я не какая-то там… Я не из-за того, что он танкист и герой. Это все по-настоящему. Он такой хороший, у меня сердце сразу почуяло, как он про голос мне сказал. И мазь еще… Мне так стыдно, что я… Что… – Женщина вдруг остановилась, ухватила Николая распухшими пальцами за рукав фуфайки. – Ну же, не мучайте меня! Почему он не приходит, Семен Михайлович?! Это глупая, жестокая шутка была, да?
– На задании он боевом, – Колька грубо выдернул руку.
– Лжете, все танкисты здесь. Наступления сейчас не идет. – Нэля покачала головой, уголки губ у нее опустились вниз от горького разочарования. После письма с предложением она каждую минуту ждала, что на улице к месту стирки зашагает неуверенной походкой Бабенко. Прошли сутки, началось новое утро, и хрупкая надежда переплавилась в досаду, что ее попытались обмануть, сделать временной фронтовой женой, любовницей.
От обидных слов у Николая сразу вспыхнула вновь злость на напрасные обвинения против его экипажа. То политрук, теперь вот эта рыжая прачка.
– Я вру? Я? – от злости он даже притопнул сапогом. – Да они… За линией фронта, пропали! И вместо того чтобы искать, сразу в предатели Родины, меня в штрафную! А они настоящие герои, я с ними в одном танке уже два года. Это бред, это вы врете все!
И вдруг осекся, поняв, что сболтнул лишнего. Но Нэля уже успокоилась, бурю внутри сменила тревога за пропавших бойцов.
– Как же, если они пропали, почему их не ищут? Надо ведь послать кого-нибудь! Вдруг в плен попали. – От жуткой вырвавшейся мысли женщина даже прикрыла ладошкой рот.
Колька с досадой кивнул в сторону штаба:
– Политрук сказал, предатели они. К немцам сбежали, меня вот отправил в штрафную роту. А я знаю, что они никогда так не сделают. И Семен Михайлович, он хороший, честный очень.
– Он лучше всех. – Она поддержала его с надеждой и заглянула в глаза. – Они ведь вернутся, да? Придумают выход? Вернутся? Вы тоже верите?
Николай лишь кивнул коротко, подхватил свою поклажу и покатил дальше в сторону склада. Про себя решил, завтра же найдет возможность перейти линию фронта, чтобы пуститься на поиски товарищей. После того как каморка с мешками опустела, интендант долго копался, прилаживая то один штык, то другой, пока не подобрал парню ладную винтовку, выдав в придачу две картонные пачки с патронами.
Когда по сумеркам штрафник Бочкин вернулся на постой, взводный хмыкнул с удивлением. Новенький-то не промах, раздобыл себе полное вооружение. Надо посмотреть на него завтра в атаке. Но вслух лишь буркнул:
– Понравилось у прачек, весь день там провозился! Отбой уже! Завтра марш и наступление.
От радостной новости Николай не раздеваясь пристроился на полу у ближайшей лавки, уложил вещмешок под голову. Сейчас он придумает план, как завтра в суматохе можно будет уйти за линию фронта. А лучше взять в плен фрица, переодеться в его форму, чтобы было удобнее пробираться в тылу. Но детали своего замысла Бочкин не успел продумать, парня сморил крепкий сон.
Когда над плавной лентой реки потянулся дым протопленых за день изб, Соколов приказал сделать привал, чтобы вымотанный длинным переходом водитель хоть немного пришел в себя. А самый молодой и энергичный Руслан пошел на обход границ большого села, наметить позиции охраны, подступы к гаражу и маршрут немецких патрулей. За час парень обошел жилые дома по кругу, выделив из тесных рядов стоящий поодаль большой ангар. Рядом с торцом строения начиналась широкая дорога с высокими металлическими эстакадами. Вот он, автомобильный цех немцев, скорее всего, бывший в мирное время тракторной мастерской. Туда привозили по удобной широкой дороге со всей округи железных помощников колхозников для восстановления. А теперь вокруг гаража сгрудились обгоревшие в боях автомобили, бронетранспортеры, шасси от танков, разбитая в боях с русскими военная техника.
Вокруг вытянутого высокого здания расхаживал с автоматом часовой, щуплый парень в длинной шинели и хромовых щегольских сапогах. Омаев ухмыльнулся и с биноклем засел за небольшой возвышенностью: «Подожду час, посмотрим, как этот часовой забегает в своей тонкой обуви на крепчающем морозце». Сам он утеплился в толстый тулуп и валенки, которые экипаж запасливо по осени выменял на постое и возил с тех пор в танке, зная суровые зимы.
Техники сновали в черном квадрате дверей туда и обратно, занося все больше ящиков и канистр в ремонтный цех. Руслан крутил настройки бинокля, силясь понять, что за запасы сгружают уже целый час. Но в языках он был не силен, лишь рассмотрел черные буквы «Trot» на желтых досках. Как только погрузка была закончена и часовой остался один, замерзший рядовой, нарушив приказ, исчез за дверью, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. Лишь иногда он высовывал голову, чтобы убедиться, что никто из штабных чинов не идет с проверкой.
«А мы скоро придем с проверкой, что ты там охраняешь», – снова ухмыльнулся Омаев. И с превеликой осторожностью начал путь назад к своему экипажу, ожидающему разведчика на лесном пятачке.
– Докладываю, товарищ командир, гараж на дальнем конце деревни, до жилых домов метров 200, охраняется постовым. Сегодня постовой вместо обхода внутри засел, прячется от холода. И да, почти три часа немцы в гараж ящики загружали, на топливо не похоже. Смог надпись на одном прочитать: «Трот» и точка. Вы же немецким владеете, Алексей Иванович, что это они нагрузили в ремонтный цех?
– Тротил, это сокращение от тротил! – Соколов сразу же понял, что скрывалось в ящиках. – Это взрывчатка. Но зачем? Железная дорога, мост, все инженерные сооружения далеко, в деревне нет ничего, кроме сельской мастерской. Для чего им свою базу ремонта уничтожать… Так, сейчас направляемся туда, уже стемнело, можно проникнуть внутрь. Семен Михайлович, вас на наблюдение снаружи оставим, Василий Иванович идет первым в гараж, за ним я и потом Руслан.
– Алексей Иванович, можно я вперед? – Омаев прикоснулся к кинжалу на ремне. – Без лишнего шума его ликвидирую.
– Он живым нужен, – остановил его командир. – Задача Логунова – оглушить. Когда придет в себя, я его допрошу. Мы должны узнать, для чего немцам такое количество взрывчатки.
– Сделаем, – Василий Иванович мысленно представил себе порядок действий. Надо перед тем, как заходить, намотать ремень на кулак, чтобы он смягчил и одновременно усилил удар. Резко открыть дверь и вырубить охранника. Потом найти топливо, залить в канистры и вперед на ночной бросок обратно к замаскированной «семерке». И все это в полнейшей тишине, общаясь лишь знаками, чтобы не обнаружить себя на территории врага.
Рядовой Фаулер приложил ухо к двери – тишина, только ветер завывает. В такую погоду дежурный обершутце не ходит с проверками. Да что там говорить, все попрятались по теплым избам, пережидая ночную метель. Только ему, неудачнику Фаулеру, как называют его в шутку однополчане, как всегда, не повезло, досталось дежурство на холодном складе. Хотя с утра вроде бы судьба к нему была благосклонна, он выиграл в карты новенькие хромовые сапоги, блестящие, словно зеркало. Но только сейчас Фаулер понял, что это была очередная его промашка. Красивая сияющая обувь сидела как влитая, но вот совершенно не грела. Свои старые ботинки с кучей портянок неопытный пехотинец оставил в казарме и сейчас со стоном переминался внутри гаража в попытках хоть немного согреть ледяные ступни. «Единственная радость в том, что я могу заболеть и тогда окажусь в эвакуационном госпитале. Везунчику Шрайберу так отрезали отмороженную ступню и отправили домой. Я бы и сам себе выстрелил в ногу, лишь бы спастись из ледяного ада. Только вместо госпиталя схлопочу трибунал по своей неудачливости», – от печальных мыслей он даже начал поскуливать, до того стало себя жалко. Тут в темноте скрипнула деверь, и Фаулер бросился к ней с надеждой, что сейчас упросит обершутце об отлучке в казарму. Но вместо знакомого лица перед глазами мелькнул ремень с пятиконечной звездой на бляхе.
Глава 8
Василий Иванович подхватил обмякшее тело и уложил в углу, кивком указал Омаеву и Соколову на длинные ряды бочек. Руслан уже отвязывал с пояса шланг, чтобы наполнить канистры, Алексей вскрывал ножом запоры, принюхиваясь, чтобы определить, что за жидкость внутри. Логунов отстегнул с германского шутце ремень и перехватил тому руки на запястьях, осталось найти кляп, чтобы не заорал, как в себя придет. Он закрутил головой, высматривая в черной густоте гаража белое пятно тряпицы или ветоши, и так и застыл в изумлении.