– Мы не можем вернуться прежним путем на танках из-за бурелома в лесу. Если сломается важная деталь, то уже заменить ее будет нечем. Там же полоса сплошная из деревьев, к деревням выйти не получится. Нас везде немцы ждут. Пешком путь к своим займет несколько дней, до линии фронта отсюда больше 100 километров. В лесу сидеть и ждать помощи будет трусостью, так мы не остановим немцев. Если не можем мы выбраться с чужой территории незаметно, то надо замаскироваться от противника.
– Как замаскируемся, форму наденем? – Семен с Василием с вниманием слушали командира. Несмотря на молодость, тот всегда блестяще выстраивал схемы и тактику боя, а такое качество пригождается в любом действии, когда можешь просчитать шаги соперника и предупредить нападение.
– Нет, не форму, танки! Снаружи не видно, кто управляет Т-34. Заберемся в каждую машину, ликвидируем немецких водителей и возглавим колонну стрелков. Связи нет, соваться в машину, начиненную тротилом, никто лишний раз не захочет из командования. По дорожному полотну из села, затем по лесной просеке спокойно дойдем на переднем фланге батальона до позиций Советской армии.
– И дальше? Что будем делать, когда советские войска встретим, уходим к нашим? Если огонь откроют немцы или наша артиллерия? Взлетим на воздух от одной искры! – Василий Иванович волновался, уж слишком просто все выходило. Пока не добрались до конечной высоты, удобно, никто не видит за бронированным листом погоны или петлицы водителя. Но потом ситуация безвыходная. Не откроешь стрельбу – немецкий офицер полезет проверять внутрь танка. Помчишься на всех оборотах в сторону – красноармейцы могут в лоб снаряд пустить или немцы за дезертирство в спину ударят.
– Обстреляем немцев, – предложил Соколов.
– Да как? По одному человеку на управлении. Только в одной машине двое получается. И рычаги дергать, и наводить, и заряжать, и огонь вести, нас четыре человека в экипаже, а тут один! Тротил рванет от любой искры!
Более спокойный Бабенко похлопал по спине приятеля:
– Не кипятись, Василий Иванович, командир дело предлагает. Тротил сгрузим в гараже, замаскируем. Можно яму вырыть, вся ночь впереди. А утром вместо смертников засядем на управлении. Танки ведь всегда вперед пехоты идут, поэтому проедем к переднему краю поля, развернем машины и к орудию. Рычаг на нейтралку. Пулеметы и автоматы тебе не страшны, так что, как в окопе на гусеницах, засядешь и веди огонь по противнику. Считай, линию обороны выстроим для наших стрелков, прикроем от немцев. Единственный путь, чтобы отсюда выбраться. Опасный, рискованный, но возможный. А так и правда только и остается что в партизаны уходить и в лесу ждать, когда наша армия сюда дойдет.
– Ну ладно, а с этим что делать? Он же проболтается, сдаст нас. А если часового снять, то полезут танки проверять, – Логунов ткнул пальцем в связанного охранника.
– Я сейчас объясню ему все! – Соколов подошел поближе к лежащему на земле пехотинцу, показал тому на люк механика-водителя в верхнем броневом листе. – Смотри, когда придут танкисты, я буду следить за тобой и держать на мушке моего пистолета. Понял? Одно движение или слово о нас, и я прострелю тебе ногу. А потом гестапо займется тобой, и ты пожалеешь, что я тебя не убил.
– Нет, нет, только не гестапо, – как жук, закрутился связанный Фаулер. – Я все сделаю для вас, все! Клянусь своей матерью, Богом, чем угодно, господин офицер.
– Я развяжу тебя, и ты поможешь копать яму. Утром ты поздороваешься с водителями, пропустишь их в гараж и закроешь дверь. И будешь держать язык за зубами!
Фаулер залился слезами, он рыдал от ужаса происходящего и от облегчения. Они не убьют его, и он сможет вернуться домой.
– Чего он бормочет? – Логунов покосился на странного солдата вермахта.
– Благодарит за то, что оставляем его в живых, и просит Бога вернуть его домой, – перевел Алексей.
– Ну чудные, сами на нас напали, а теперь не знают, как обратно сбежать, – рассмеялся Василий.
До утра они рыли в четыре пары рук огромную яму и таскали туда ящики со взрывчаткой. Но места для всего запаса не хватило, и в двух танках по настоянию Соколова оставили половину заряда.
– Выберите позицию до начала боя и сразу через нижний люк уходите, пускай немцы лупят по стоящей машине, пока не полыхнет. Нам важно добраться до своих, а потом нейтрализовать взрывчатку.
Логунов сменил Омаева на наблюдении, и тот принялся обшаривать ящики вдоль задней стенки:
– Боезапаса почти нет. Не хватит на укладку для одного танка. Бронебойных восемь, осколочных два и шесть фугасов нашел.
– Загружай все в первый танк, – приказал Соколов. Он уже решил, что если придется вступить в бой, то только одной машиной. В ней поедет он и Бабенко, остальные управляют танками до точки прибытия, а потом эвакуируются и уходят на территорию Красной армии.
Но Омаев попросил:
– По два фугаса в другие машины можно оставлю, товарищ командир? Знаю, что опасно. Но если что… Будет чем немцам ответить.
Соколов молча кивнул. Сам понимал, что имеет в виду Руслан. Они затеяли опасную операцию, когда каждый готов пожертвовать своей жизнью, чтобы прикрыть товарищей.
Последний час экипаж репетировал отточенное нападение на смертников в ограниченных условиях танка, чтобы первый же удар свалил военных замертво без единого звука.
Когда затихла метель и снаружи раздались первые звуки просыпающейся деревни – скрип колодезного журавля, команды офицеров для построения, – Соколов показал немецкому часовому еще раз, уже без слов, одними глазами: пистолет, танковая щель, нога. Но Фаулер лишь согласно кивал на каждый его жест, он в радостном нетерпении мечтал о мягкой кровати в госпитале.
Подполковника Любицкого на рассвете разбудила взволнованная телеграфистка.
– Вас срочно к аппарату вызывают, связь по ВЧ. Из Москвы.
Тот, хмурый и сонный, кое-как натянув гимнастерку, бросился на улицу, в соседнюю избу, где располагалась радиорубка командного пункта. Схватил трубку, лежащую на столе:
– Подполковник Любицкий у аппарата!
– Бригадный комиссар, полковник Драгунский! Ты сводку за последние сутки видел от разведроты?
– Никак нет, товарищ полковник, еще не просматривал.
– Так просмотри! Ай, да что тебя ждать! – Собеседник на том конце провода зашуршал бумагой. – Разведка доложила, в районе поселка Меловой квадрат 23-й в ночь на 1 декабря был обстрелян танком Т-34. В указанном квадрате, по донесению агента, оказался расположен аэродром с замаскированными самолетами. Уничтожено более 30 единиц летной техники, рота стрелков, пять единиц бронированной техники. Слышал? Обстреляли, уничтожили и ушли! А ты мне доклад какой прислал? Что экипаж лейтенанта Соколова в дезертиры ушел! Чем думал, когда писал! Парня под расстрел отправил, а он немецкий аэродром разнес с одним танком.
– Вы уверены, что это было отделение лейтенанта Соколова? – У Любицкого внутри все сжалось. Поторопился, хотел себя прикрыть срочным донесением о факте исчезновения танкового отделения, а вышло только хуже.
– А кто еще? А? Ты, что ли, не по ночам на лавке дрыхнешь, а по немецкому тылу катаешься и фашистов громишь? Доклад я твой на розжиг пустил, понял? Собирай информацию, где еще танк видели, маршрут его узнай и через час телеграфируй. План вывода экипажа из окружения будем разрабатывать, мы своих не бросаем.
– Так точно, – ответ подполковника прозвучал вяло, скомканно. Не представлял он, как добыть сведения о передвижениях единственного танка на сотнях километров территории вермахта.
Из пункта связи он вышел в отвратительном настроении, размял папиросу в задумчивости. Ну и как комбриг собирается тащить этого Соколова через три линии немецкой обороны?
23-й квадрат – это же километров сто вдоль линии железной дороги на запад.
По серому от тусклого рассвета воздуху плыли голоса женщин, которые распевали песни во время своей монотонной работы. В конце села прачки из банного отряда принялись за свой тяжелый труд. И Любицкий сразу вспомнил о ефрейторе Бочкине из экипажа Соколова, которого он тогда заметил рядом с женщинами из банно-прачечного отряда. Так вот почему он так уверен был, что его экипаж не сбежал, у него есть с ними связь! Он знает, где они, и скрывает информацию! Обвел его, опытного политрука, вокруг пальца!
Любицкий зашагал по улице, выискивая глазами большую избу в четыре окна, где расположились штрафники. Но в опустевшем доме его встретил лишь старый подслеповатый пес, который бродил по просторным двум комнатам, выискивая, куда же пропали все недавние постояльцы.
Политрук выругался и со всех ног бросился назад в опорный пункт, штрафники же с остальными частями стрелкового батальона выступили на марш. Идет переброска войск, так как Советская армия вышла в тыл группировки сил вермахта, обороняющейся в Гомеле. Сейчас прорвана оборона противника в районе Костюковки, и войска 50-й армии стягивают для наступления севернее Жлобина, чтобы, захватив плацдарм у Днепра, охватить Гомель с севера. Так соединения Белорусского фронта с трех сторон окружат Гомель и вынудят гитлеровцев начать отвод своих войск из междуречья Сожа и Днепра.
На улице он остановил взмахом руки пыхтящую полуторку и выкрикнул водителю:
– Срочно, стой!
Одним прыжком политрук оказался в кабине:
– Давай поворачивай на северный проезд, на рокадную дорогу.
– Как же, товарищ подполковник, меня в Костюковку отправили с запчастями. Крюк такой потом придется делать, назад возвращаться.
– Ты что, боец, про устав забыл? – Любицкого трясло от бешенства и полученного нагоняя. – Приказ командира выполнять без обсуждений. Дело особой важности.
– Да это я так. Уточнил, – пробурчал шофер и выкрутил тугой руль до упора. Машина запрыгала на ухабах в сторону северной рокады, где два часа назад прошагал строй стрелкового батальона.
Соколов замер в темноте у железной стенки, наблюдая за происходящим в приоткрытый люк водителя. Вот Фаулер отдает честь трем людям в военной форме и суетливо закрывает дверь гаража за ними.