– Зависит от продуктивности нашего диалога. – Ева соблазнительно улыбается и скользит кончиками пальцев по острию тесака. – Перед тобой пыточный набор из всего, что я смогла найти в доме, – говорит она. – Я готова предоставить выбор. Что-нибудь из этого арсенала кажется тебе заманчивым?
– Мне очень интересно, как ты собираешься пытать меня средством для мытья посуды, а еще мне интересно, чего ты хочешь добиться?
Она проводит ладонью по моей щеке и шепчет:
– Хочу узнать все о человеке с янтарными глазами… Ты задаешь слишком много личных вопросов, красавчик, и есть подозрение, что мы с тобой были знакомы в прошлом… на портрете, который я нарисовала лет пять назад, точно ты. Только моложе.
– Постарел?
– Возмужал.
– Мм, – мурлычу я. – Ладно… после такого комплимента грех не признаться. Мы с тобой учились в одной школе. Я был в параллельном классе.
Ева молчит. Кажется, она чересчур удивлена.
– Ты… знал меня в детстве?
– Только на расстоянии. Мы не общались, кисуль.
– Я совсем тебя не помню в школе, – щурится Ева.
– А что помнишь?
Она переводит тему:
– Ты живешь один?
Я киваю.
– Развелся? – уточняет она со странным блеском в глазах.
– Я не был женат.
– И всегда жил один?
Какая интересная последовательность вопросов.
– Всегда. А ты? Какой-нибудь красавчик с большим пистолетом покорил твое сердце?
Ева отводит взгляд.
– Я тебя расстроил? – хмурюсь. – Извини.
Она любит пошло шутить, но когда это делаю я, Ева смущается пуще первоклассницы.
– А где твоя семья?
– Когда как. То за границей, то в Москве.
– Это они?
Ева протягивает фотографию, которую я прятал в комоде. На ней мои родители. Долго же я был в отключке, что Ева успела перерыть мои вещи.
– Да. Мать и отец.
– Обычно фотографию семьи ставят на видное место, а не прячут среди носков.
– Мать никогда мной не интересовалась, а отец считал, что я сплошное разочарование: от успехов в детском саду до выбора ведомственного университета.
– Я нашла твоего отца в интернете. – Ева проводит ногтем по фотографии. – Он известный ученый.
– В моей семье все ученые. Кроме меня. У меня нет способностей к наукам. Я гуманитарий. Так что… предпочитаю прятаться в тени, чтобы моя семья могла сиять дальше.
– Ты же гениальный детектив.
– Спасибо, – смеюсь я. – Слышать это от тебя вдвойне приятно. Но в моей семье имеет вес только тот человек, который создал что-то новое для мира. Скажем, ваш Глеб… о таком сыне мечтал мой отец. Не обо мне. Отец храпел и видел, как сын создает лекарство от рака или новый источник энергии, а что я? Я и суп сварить не могу, не то что вещества новые синтезировать. Наверно, поэтому я и ненавидел Глеба в школе, постоянно конфликтовал.
– Вы дрались?
– Ну, не сказал бы, что дрались, – шаркаю ногой. – Скорее: я его бил. Не горжусь.
– Оу, – растерянно выдает Ева.
– А что насчет тебя? Что сотворила семья с тобой? Моим я просто неинтересен, а вот твоя тетя… жестоко с тобой обошлась.
– Это был мой выбор.
– Неужели? Ты вылезла из петли и сказала себе: все, никакого самоубийства, буду сама людей убивать. Так?
– Почти, – хихикает она.
У меня мурашки от ее смеха.
Ева поправляет ворот моего пальто, о чем-то задумавшись, тихо спрашивает:
– Ты поэтому одинок?
Вопрос застает врасплох. Ева проникновенно заглядывает в мои глаза, и, любуясь ее огромными изумрудными радужками, я отвечаю:
– Все детство я потратил на попытки добиться любви, а потом пришло осознание, что мне это на хрен не нужно.
Ева заправляет за ухо свою золотистую прядь.
– Совсем?
– Совсем.
Ее шелковистые волосы блестят в свете настольной лампы, манят прикоснуться… сначала к прядям, затем к нежной персиковой коже, пройтись губами по тонкой шее… Ну и мысли… А как потрясающе от нее пахнет! Корица. Лилии. Пахлава. И ее талия… такая узкая, хочется обхватить, взять на руки…
О дела.
Внизу живота сладкий трепет. Это нехорошо. Девчонка мне чересчур нравится – так нравится, что я с трудом контролирую свои желания, чего со мной никогда не случается. Да что там, я чуть не сорвался, когда прижал ее к стенке в ванной комнате. Был на грани от того, чтобы впиться в ее губы и целовать, пока Солнце не взорвется и не уничтожит Землю… Мм, это произойдет где-то через пять миллиардов лет, но чувство, словно я буду наслаждаться Евой до последнего вздоха… Обычно я с легкостью откидываю подобные мысли, но рядом с этой блондинкой мое самообладание трескается. Я вспоминаю, как вчера Ева сняла кофту, и я отвернулся, но безумно сексуальные изгибы ее фигуры от моего внимания не ускользнули, как ни старался.
Всю ночь не спал.
И это очень-очень плохо.
Мы молча разглядываем друг друга. Долго. Я сканирую каждый миллиметр ее кожи. Халат завязан небрежно, и я вижу много всего интересного в районе декольте. Тело каменеет. Главное – не возбуждаться. Я связан, и, твою мать, если у нее есть глаза, а они у нее есть – и божественные, – она сразу заметит, что тут такое усиленно выпирает сквозь мои джинсы.
Господи, меня плющит от собственных фантазий. Надо срочно что-то делать.
К счастью, спасение приходит вовремя.
Ева вскрикивает.
Кальвадос хватает ее за талию и оттаскивает через стол к себе, вкалывает снотворное в плечо.
– Стой, – прошу его. – Аккуратнее, ты ей навредишь.
– Ей? Ты гонишь? – в ужасе хохочет друг. – Брат, она маньячка. Ты зачем выпустил ее из подвала?
– Не важно, – вздыхаю я. – Сними с меня наручники. Я сам отнесу ее вниз.
Кальвадос останавливает взгляд на моих джинсах, которые вот-вот лопнут от напора, и его губы растягиваются в паскудную улыбочку.
– Я испортил ролевую игру? – ржет он, освобождая меня. – Или у тебя фетиш на связывания?
– Куда ты на хрен пялишься?
– А че, че… было что-то? Я реально помешал? Брат, ну не знал, не серчай. Ой, а она в халате, ха, вы в душе развлекались, что ли? Или…
– Сделай одолжение, а? – Хлопаю его по спине. – Заткнись.
– Да я же сдохну от любопытства!
– Я не спал с ней и не буду. Она мне нужна. Я должен стать для нее другом.
– Нельзя стать другом девушке, на которую у тебя такой стояк.
– Ты невозможен.
Я вздыхаю.
– Слушай, – чешет он затылок, пока я беру Еву на руки, – если кто-то узнает, что ты держишь эту девчонку у себя, то тебе не поздоровится. Когда ты собираешься отдать ее следствию?
– Сегодня вечером.
– Слушай, брат, – хмурится Кальвадос. – Я знаю, сколько она для тебя значит, но… так надо. Из-за нее у тебя будут проблемы. Ты лишишься работы. Если не хуже, сечешь?
– Обещаю…
Глава 14Как я стала крысой-эскортницей…
Верхний ряд. Парта у окна. Мое любимое место в университете. Здесь я могу мыслить ясно: положить голову на сумку, устремить взгляд в сторону горизонта и вдыхать сладкий запах осени, который пробирается в форточку.
Здесь преподавателям сложно разглядеть студента, так что это самое коронное место в аудитории, и каждый раз мы с Венерой и Дремотным участвуем в голодных играх за право занять этот пьедестал.
Если бы не друзья с их боевым нравом, я бы сидела на первой парте. Последнее время у меня нулевой запас энергии и конфликтовать – выше моих сил. Пф, умоляю, конфликты всегда выше моих сил. Не умею я нападать на людей. Это сложно, когда всю жизнь тебя учили соблюдать правила и не выделяться.
«Покайся…»
Мы на третьем этаже. Перед окном университета растянулся сад, а за ним могучее здание времен царской семьи, где жил некий дворянин, любивший издеваться над крепостными. Когда попадается вредный профессор, студенты говорят, что в него вселился садистский дух хозяина особняка, и в шутку насыпают соль вокруг стула преподавателя. В нашем университете очень странные обычаи, да. И странные надписи на партах. Я скребу ногтем фразу «спаситель-пеликан», а рядом Венера ведет с кем-то философскую переписку на столе: каждую неделю появляется новая цитата, оспаривающая прошлую.
«Я безумен?»
«Мы все безумны».
«Если все безумны, то никто не безумен».
«Считать что-то истинно верным – само по себе безумие».
«Истина состоит из предрассудков общества, а значит, ее не существует».
«Если Вселенная бесконечна, то все, что можно и нельзя вообразить, – существует».
Надписи змеятся вокруг меня, пахнут чужими страхами и криками души, даже если они глупые, человек что-то подсознательно да вложил в них.
Сегодня каждое слово действует на меня зловеще.
«Покайся…»
Я непрерывно думаю о прошлой ночи, о «Затмении», о том сообщении, которое мне прислали с незнакомого номера, кручу и верчу его, разбираю на ниточки и гадаю, кто из моих горячо любимых знакомых додумался так надо мной подшутить.
Это мог быть любой.
Почти все в курсе, что это гребаное слово убийца отправляет жертвам перед смертью, и я уверена: кто-то решил со мной поиграть.
А если…
Холод пробегает по позвоночнику.
Нет, надо мной просто издеваются.
Ветер порывом ныряет в окно, подхватывает листы тетради, вызывает мурашки.
Я вспоминаю прошлую ночь. Когда меня едва не хватил инфаркт, Виктор ответил на телефон. Он приехал и забрал меня. Я еле отговорила его не идти в резиденцию. Он хотел туда пробраться, чтобы увидеть членов «Затмения», однако я разрыдалась, и Шестирко передумал. Чувствую себя жалкой и никчемной, но я рада, что остановила Виктора. Пусть и слезами. Плевать.
– Все в порядке? – спрашивает Дремотный, тыча пальцем в мой локоть.
Он сидит между мной и Венерой, но смотрит, как и я, в окно, подложив под голову кожаную куртку. Шипы колют его щеку. Черные магические глаза парня блестят в лучах солнца. Он похож на шамана: с его золотыми кольцами на мизинцах, кучей сережек в ушах, кулонами из Тибета и длинными каштановыми волосами, которые собраны в небрежный хвост.