Фурса впечатывая меня в стену.
– Ты умеешь быть послушной? – жарко спрашивает он над ухом.
Одна его рука сжимается на моей талии, другой он обхватывает мой подбородок.
Я издаю писк, когда Фурса хочет опустить меня на колени. В лицо бьет запах вина. На шее жесткие губы. Парень задирает мое платье, но я это плохо осознаю, ибо в голове туманы не менее густые, чем на улице. Я вдруг ощущаю лезвие под горлом.
– Сегодня ты будешь делать то, что хочу я, – хрипит он на ухо, а потом проводит ножом по платью, разрезая его. – Иначе мы сыграем в совсем другую игру.
Лезвие царапает кожу в районе живота.
– Ты забудешь об этом, – выдыхает он на ухо. – А пока что… наслаждайся, детка…
Глава 16Покайся…Поцелуй меня, психопатка…
– Ужин, Змейка, – весело объявляю я, открывая дверь в подвальную спальню и ожидая нападения, но встречает лишь тишина.
И ночь.
На кровати Евы нет. Никто не атакует, не бьет по затылку бутылкой.
Непорядок.
Я поворачиваюсь, услышав всхлипы в углу стены. Всматриваюсь в темноту. Вижу, как кто-то скрутился в комок и уткнулся носом в колени. Ставлю на комод пакет с китайской едой, включаю торшер и сажусь перед девушкой.
– Красавица моя. – Убираю белокурые пряди с лица Евы. На ее щеках слезы, и я вытираю их большими пальцами, пока изумрудные глаза лихорадочно бегают по стенам, будто по ним ползает восьминогое чудовище. – Что случилось?
Я обхватываю ее голову, заставляя посмотреть на меня, но Ева заперлась где-то глубоко в подсознании и оставила вместо себя безвольную рыдающую куклу. Ее взгляд пуст. В нем застыло само время.
– Не отдавай меня, – повторяет Ева, впиваясь пальцами в свои плечи. – Это лишь тень… оно не хочет быть тенью… оно следит… живет в каждом вдохе, но когда-нибудь настанет момент, когда оно придет, а я погружусь во тьму. – Ева больно вцепляется в мое запястье. – Ты ведь тоже знаешь это, да? Признайся, ты видишь. Помнишь, каким оно бывает. Приходишь ко мне и каждый раз удивляешься, почему я еще здесь. А больше всего знаешь кто удивляется? Я. Я! День за днем…
Она кусает ногти. Я отрываю ее пальцы от губ, не позволяя себя калечить, и поражаюсь, как сильно, до крови, она обкусала ногти, но в ту же секунду Ева прячет ладони в рукавах белого халата и плотнее забивается в угол.
– Он вызовет ее. Вальтер снова ее позовет, он позовет… она хохочет, когда я пытаюсь изгнать, но боится, знаю, что боится… ведь одно остается за мной… жить или умирать… это только мое решение.
Она смеется. Истерически. Сквозь слезы.
За пять минут я выясняю сразу три вещи про Еву. Чем она питается (своими руками). Как тяжело ей оставаться собой. И кто сделал ее такой, причем этот кто-то – я уверен – член «Затмения», а значит, я узнал имя того, кто связан с их убийствами, а может… и с Кровавым Фантомом.
Я обнимаю Еву и прижимаю к себе. Девушка забирается ко мне на руки, утыкается носом между ключицами. Возможно, я поступаю как идиот, ведь ничто не мешает Еве сейчас воткнуть нож мне в горло, но я не верю, что горячие слезы на ее щеках, опаляющие мою кожу, притворные.
Ева напугана.
Вся дрожит.
Она потерялась в своей же голове и не может вернуться. Мне это слишком хорошо знакомо. И виноват в ее состоянии я сам. Нельзя было оставлять ее в закрытом пространстве, зная о психологических проблемах.
Я несу Еву на кровать. Одновременно поражаюсь, как это невесомое ласковое создание, которое вот-вот растает на глазах, могло кого-то убивать. Укутываю девушку в толстое одеяло и вновь беру весь этот кокон на руки со словами:
– Хочу кое-что тебе показать, принцесса.
Я толкаю ногой железную скрипящую дверь, поднимаюсь на первый этаж, на второй, а потом и на крышу. У меня здесь небольшой навес, стол и открытый участок, откуда можно наблюдать небо во всей его бесконечной красе. Жаль, что туман еще не до конца рассеялся. Но светила видно хорошо, да и воздух свежий, пахнет влажными осенними листьями и землей. Я накидываю оранжевых подушек на пол. Сажусь, крепко прижимая к себе Еву. Девушка что-то лихорадочно шепчет мне в шею, опаляя жаром, и по коже бегут мурашки, запах корицы и пахлавы заставляет меня провести носом по виску Евы, вдыхая глубже, но я вмиг торможу этот порыв.
Нельзя позволять себе лишнего.
– Я могу быть… нормальной… нормальная, – бормочет Ева, – я вижу ее меньше…
Слушая бессвязные слова девушки, я вспоминаю фразы собственного отца:
«Почему ты не можешь быть нормальным?»
Он никогда мне не верил. Считал, что я специально притворяюсь больным, что я лгу, когда рассказываю о следящих за мной фигурах в углах, что я хочу опозорить семью. А ведь я родился в семье ученых. И уж кому, как не им, было понимать, что я страдаю от шизофрении. Но они видели то, что хотели видеть.
Не мог их сын быть безумцем.
Мы рождены, чтобы носить маски, быть кем-то другим – только тогда нас любят: когда мы соответствуем ожиданиям, не пугаем своими больными душами. И я так жил. Живу. И буду жить. Так устроен мир. Но иногда это становится невыносимым.
Я включаю на телефоне вторую часть 40-й симфонии Моцарта соль минор. Музыка всегда меня успокаивала, надеюсь, что и Еву она вытащит из мира грез.
– Посмотри, Змейка, – прошу я, чуть приподнимая ее подбородок. – Видишь звезды? Они кажутся такими настоящими, да? Но многие из них давно потухли. Когда мы смотрим на самую дальнюю из видимых звезд, мы смотрим на четыре миллиарда лет в прошлое. Свет от нее, путешествующий со скоростью почти в триста тысяч километров в секунду, достигает нас только через много лет. Мы видим то, чего уже не существует.
– Оно существует… и они тоже… и он… он будет в ярости…
– Как и свет звезд, твои галлюцинации – отголоски прошлого. А некоторые и вовсе – плод страхов. Чего ты боишься?
– Ты тоже должен бояться. Его… Меня… ее… Вальтера…
– Я не боюсь даже смерти, Змейка, – выдыхаю ей на ухо. – И по мне никто грустить не будет, кроме моих собак. Меня словно вообще не существует, так что, если жизнь завтра оборвется, я ничего не потеряю, я ничего не принес в этот мир.
– Я боюсь…
– Вальтера? Кто он? Или своего отражения? Оно ведь и есть Рената, верно? Ты называешь себя этим именем.
– Нет, я… боюсь тебя.
Моцарт, будто подыгрывая, ускоряет оркестр.
– Неужели я настолько страшный? – тихо смеюсь, приглаживая ее волосы.
Она проводит ладонью по моей щеке.
– Чувство… странное. Ты должен отправить меня за решетку. А я… верю тебе.
Она обвивает руками мою шею и садится на меня сверху, обхватывает ногами.
Я забываю, как дышать.
Чувствую горячее дыхание на губах, вкус голубики, тонкие пальцы в волосах и язык, который робко касается моего…
Ева меня целует.
Сначала я пораженно замираю.
Много чего ожидал. Нож в спину, скажем, или карандаш в глаз. Но точно не поцелуй. Представлял и хотел… но не ожидал, да и вообще боялся, что подобное случится, ведь знай Ева правду, давно убила бы меня.
А тут вдруг поцелуй…
Инстинктивно я забираюсь ладонями под одеяло и крепко сжимаю руки на тонкой талии, словно боюсь, что Ева растворится, окажется туманной фантазией. Нет, черт возьми. Она со мной. И ее теплые губы касаются моих губ. Не сдержавшись, я отвечаю на поцелуй. Жадно. И лихорадочно. Девушка вздрагивает, когда я сплетаю наши языки и прижимаю ее всем телом к себе. Холодный воздух касается разгоряченной кожи. Приятный диссонанс. Я мечтаю стянуть с Евы одеяла, халат и…
Твою мать!
Что я делаю?
Разрываю поцелуй и касаюсь ее лба своим. Глаза закрыты. Я качаю головой, пытаюсь восстановить дыхание и жду, когда сердце перестанет вылетать из груди в стратосферу, а потом шепчу:
– Прости… не могу.
– Почему? – Ее голос дрожит.
– Так нельзя. Я… – до боли прикусываю язык, – послушай… очень хочу, но не могу.
– Потому что ты следователь, который должен отправить меня в тюрьму? – тихо смеется она у моего уха, и по шее бегут мурашки, спускаются по позвоночнику и разносятся внизу живота… боже, у меня вот-вот сорвет крышу. – И ты считаешь это причиной?
Она вновь смеется, и я тяжело втягиваю носом ледяной воздух.
Если бы только поэтому.
– Ты не знаешь меня.
– Я знаю, что не встречала никого лучше тебя. Ты мне нужен.
Ты… мне… нужен.
Боже, как она это произнесла!
У меня чуть сердце не разорвалось.
Мое черное сердце.
Она не знает… не знает, кто я такой…
Я открываю глаза. И вижу изумрудные радужки в свете луны, они блестят и переливаются, точно листья после дождя. Обалдеть. Никогда прежде ни одна девушка не вызывала у меня настолько сильных эмоций, от которых кружится голова. Мимолетный взгляд в ее огромные глаза – и я под гипнозом, пока Ева копается в моей душе, а затем снится каждую ночь, преследует вот уже много лет. И если раньше я вспоминал о ней с сокрушительной болью и виной, то теперь… мысли о ней вызывают приступы жара, взмахи ее ресниц, движения бедер, озорной смех… Для меня Ева Чацкая – предел совершенства.
И самое страшное: она это видит.
Не успеваю опомниться, как своими губами раскрываю губы Евы. Вмиг девушка оказывается у меня на руках, и я – ни черта не соображая! – несу ее куда-то вниз по ступенькам. В спальню. Но расстояние до кровати кажется безграничным космосом, и я опускаю Еву на широкий диван в гостиной, не переставая дико целовать, скольжу по ее шее к ключицам и где-то на краю сознания понимаю, что эта нежная персиковая кожа лишает меня последних частиц рассудка. Я жадно прохожусь по ней языком, пока Ева изгибается подо мной. Втягиваю носом сладкий аромат лилий и пахлавы, что сводит меня с ума день за днем.
Ева подрагивает.
Она медленно проводит ладонями по моим лопаткам и как-то чересчур робко отвечает на голодные поцелуи. Это удивляет. На крыше она целовалась с такой необузданной страстью и пылом, что я чуть не взорвался от нетерпения, как атомный реактор, подхваченный ее горячим порывом, а сейчас она тормозит.