Я хватаю его за плечи и толкаю обратно к окну, выкидывая из дома тем же путем, каким он забрался.
– А как же южное гостеприимство? – завывает он, когда я захлопываю железные ставни.
Единственное окно в доме без решеток, и этот придурок его разбил.
Однако Кальвадос прав. Ева убила десятки человек. Она опасна. И нестабильна. Но я не могу ее сдать. Просто не могу. И здесь ей оставаться нельзя, ибо я чересчур ею увлекся. Господи, я едва не переспал с ней… я… захотел, чтобы она полюбила меня, забыл обо всем на свете, – и она откликнулась. Она тоже этого захотела!
Кошмар.
Что я натворил?
Стукнув себя по лбу, я возвращаюсь в спальню и поражаюсь, каким испуганным взглядом Ева смотрит на кровавое полотенце, которым я обматывал раненую руку, а потом забыл на столе.
У меня возникает странная мысль.
И эта мысль ломает все, что я знаю о Еве, о том, как она издевалась над людьми: да я больше и не могу в это поверить, она не способна пытать человека, она…
«Ева боится крови», – подсказывают голоса.
Теперь я в этом уверен.
Может, она и убивала тех людей, но… издеваться над ними не могла.
Гомон из разных голосов наполняет голову, пока я раздумываю, как поступить. Во мне таблетки. Я специально начал их пить, когда появилась Ева, чтобы не было приступов, но сильные эмоции приоткрывают дверь болезни. Когда Ева попросила о помощи, стержень реальности, за который я держусь, разломался. По стенам уже поползли тени. С каждой секундой, пока я расшатываю себе нервы, принимая решение, меня глубже засасывает в иллюзии.
«Где отражение, Виктор?»
«Пустой воздушный шар – с виду крепкий и яркий, как погремушка».
«Ева, Ева, малышка Ева…»
Я вдруг вижу кладбище, где я сидел пятнадцать лет назад и рыдал над могилой Евы, а затем что-то звенит, и мои руки сковывают тяжелые цепи с именами членов ее семьи на железных кольцах.
Мозг обволакивает едкий дым, и голова превращается в адскую тюрьму. Дьявол, терзающий пытками мою душу – я сам.
Уже давным-давно.
Мой сломленный рассудок… меня затягивает во мрак, где существует всего два образа: я и Ева, разбитая и уничтоженная моими гребаными руками.
Я мотаю головой, возвращаясь в реальность.
– Ты свободна, – выговариваю, положив на кровать вещи Евы. – Тебе нельзя здесь оставаться.
– Что? – удивляется она.
– Ты. Должна. Уйти.
Ева оскорбленно завязывает халат и берет вещи с края кровати.
– А как же… предложение остаться?
– Обстоятельства изменились. Тебя найдут. Поэтому уходи, пока не поздно.
«Она все равно будет тебя ненавидеть».
– И ты просто отпустишь меня? Несмотря на то, что я убийца? – Девушка бледнеет и продолжает так, будто слова застряли в горле: – Просто выгонишь?
– Что мне сделать, чтобы ты ушла? – раздражаюсь я. – Вызвать такси? Слушай, я вообще не понимаю, почему ты еще здесь, когда у тебя было столько возможностей сбежать. Ты худшая пленница на свете!
– И ты говоришь это после всего…
Она осекается. Я улавливаю в голосе Евы бесконечную тоску и обиду, словно моя гостья осознала, что совершила роковую ошибку.
Сжимаю кулак: стараюсь не ударить им в морду самого себя за то, что скажу.
– Ничего не было. Просто у-хо-ди. Я сделаю вид, что никогда тебя не видел. Возвращайся… к семье. Они тебя ищут.
Лицо Евы становится как безжизненная маска. Ничего не отвечая, она встает и уходит, забирая с собой все мое самообладание. Я возвращаюсь в гостиную и вижу, как захлопывается входная дверь.
Ушла.
Без единой эмоции я опускаюсь на диван, а потом со всей силы колочу кулаком по кофейному столу, разламывая его вместе со своими пальцами.
Глава 18Меня похитили… опять…
Фурса одним движением разрезает на мне платье, лифчик, стягивает белье совсем…
Я чувствую саднящие порезы, оставленные лезвием на коже. Мне не больно. Я провалилась в сырую густую мглу и выныриваю из нее, чтобы на секунду вдохнуть реальность и вновь слиться с серой пустотой. Не знаю, какой дрянью следователь меня накачал, но она вот-вот поглотит мозг… и я стану чужой игрушкой.
Темно-карие глаза агрессивно сужаются, и Фурса до синяков сжимает пальцы на моей шее.
– Какого хрена ты сопротивляешься? – цедит он, обдавая хмельным дыханием.
Видимо, я должна быть без чувств, точно пластмассовая кукла, но я хватаюсь за края пропасти. Надеюсь не забыть, что со мной сделают. Не имею права! Я обязана помнить. Сколько девушек он изнасиловал? И сколько раз повторит это после меня?
Нельзя погружаться во тьму. Нужно держаться. Я хочу увидеть взгляд этого урода в суде, когда его отправят в колонию на десятки лет, твою мать!
Но боже… еще я хочу захлебнуться в небытии и не ощущать холодные шершавые ладони, гуляющие по моему дрожащему телу, хочу забыть этот алчный взгляд и циничную улыбку навсегда…
Фурса вдруг отстраняется.
Исчезает в ночи, будто призрак.
Сливается с тьмой подвальной комнаты…
Раздается грохот.
На щеках слезы. Я глотаю их. Во рту соленый привкус: и слез, и крови. Фурса прокусил мне губу. Я верчу головой. Бесконечно повторяю: не отключаться. Нет. Ни за что! И в то же время я с ужасом жду, что парень накинется. Слышу его шаги. Начинаю уже, черт возьми, рыдать, повторяя какие-то глупости и жалкие мольбы, которые вряд ли остановят мерзавца.
Фурса резко выныривает из темноты и придавливает меня к стене. Я издаю короткий писк. Затем понимаю: руки свободны.
Меня развязали?
Сжимаю и разжимаю пальцы, смотрю на свои посиневшие ладони, потом на Фурсу… который совсем не Фурса.
Человек в черном.
Он накидывает мне на плечи пальто, подхватывает на руки и куда-то несет. Я чувствую запах осени, леса и шоколада.
Лео?..
Господи!
Это он!
Адвокат преодолевает двор, спрятанный в тумане – настолько густом, что дальше трех метров ничего не разглядеть. Кажется, что я попала в потусторонний мир с бесконечными мокрыми занавесками, сквозь которые можно провалиться в иное измерение. Кругом пахнет грибами, гниющими листьями и землей.
Я смотрю на Лео, медленно моргая, и начинаю отключаться. Он опускает меня на заднее сиденье автомобиля. Дверь не закрывает. Встает на колено.
– Пей, – требует он, слегка хлопая меня по щеке и приставляя ко рту бутылку. Из горлышка доносится отвратительный химический запах. – Пей, пока не стошнит, Эми.
– Что? – глотаю буквы.
– Это рвотное средство. Выпей. Или два пальца в рот. Давай.
Я отталкиваю бутылку, но Лео настойчиво повторяет одно и то же, и я пью эту гадость, после чего меня вырывает на дорогу, пока Лео держит мои волосы.
Он еще что-то говорит, укладывая меня на заднем сиденье, но я засыпаю…
Просыпаюсь в горячей ванне.
В глазах и голове будто острые шипы, соображать тяжело, но я хотя бы пришла в себя. Кто-то держит меня за руку, поглаживает костяшки. Я закрываю глаза. Спустя минуту вновь пробую осмотреться и понимаю, что лежу по грудь под водой. В мужской черной рубашке. Какого черта?
Я подскакиваю, но кто-то берет меня за плечо и тихо выговаривает:
– Спокойно, – раздается глубокий голос Лео, – все хорошо. Ты в безопасности.
– Почему я ванне? – хрипло изумляюсь. – Где моя одежда?
– На тебе было лишь мое пальто, когда мы приехали, – поясняет Лео хмурясь. На нем самом ничего, кроме черных штанов. – Ты сильно замерзла. И я решил налить тебе ванну. Извини, что смутил.
Действие дряни, подсыпанной Фурсой, явно прошло не до конца. Я будто дрейфую в вакууме. Умудряюсь спросить лишь:
– Как ты узнал, в каком я была заведении?
– Не только Виктор может отслеживать людей по городским камерам, – приглушенно замечает Лео, чертя пальцами линии на горячей воде. – Когда я узнал, с кем у тебя свидание, то понял, что срочно должен тебя найти. Давай. – Он поднимается со стула и раскрывает длинное красное полотенце. – Я помогу.
– Нет… я сама, – смущаюсь, пробуя вылезти из ванны, но мои ноги, как две тряпки, не слушаются.
Я падаю. Лео ловит меня, одновременно укутывая в пушистое полотенце, пахнущее розами. Я оказываюсь полностью в его руках и в его власти.
– Мокрую рубашку надо снять, – шепчет он одними губами и кивает на крючок. – Я приготовил тебе длинную футболку.
А потом начинает расстегивать пуговицы на моей груди!
– Что ты делаешь? – Я хватаю его за предплечье с татуировкой колючей проволоки.
Хватаю, впрочем, громко сказано. Едва поднимаю ладонь, и она шлепается о плечо Лео, как плавник спящего дельфина.
На проволоке все еще не появилось новых ступеней. Лео удлинял татуировку, когда был виновен в чьем-то убийстве. Значит ли это, что он больше не выполняет поручения «Затмения»?
Ох, как я надеюсь!
– Помогаю тебе. – Его малахитовые глаза блестят, и видно, что он хочет улыбнуться, но старается выглядеть серьезным.
Будто он бывает другим, ага. Девяносто пять процентов дня – хмурый Шакал. Остальные пять процентов посвящены ухмылкам.
– Я сама переоденусь.
– Ты едва держишься на ногах, Эми. И я не извращенец какой-то, помочь хочу, – оскорбляется он.
– Сказал тот, кто опустил голую девушку в ванну и часами наблюдал за ней в одних штанах?
– Тут душно, Хромик.
Я хмыкаю. Душно здесь только мне, когда я вижу рельеф его пресса.
– Отвернись, – требую я.
– Слушай, я уже видел тебя голой. – Он посылает мне многозначительный взгляд, в котором, помимо прочего, читается «видел голой тебя и кучу девушек до этого». – Какой смысл стесняться?
– Видел?
Сердце на секунду подпрыгивает в надежде, что Лео вспомнил прошлое, но адвокат добавляет:
– Когда тебя переодевал. Между прочим, не так-то просто надеть на спящего человека рубашку.
Я раздраженно беру Шакала за подбородок и поворачиваю его голову в сторону.
– Будем считать, что этого не было, – бурчу я.
Господи, он ведь и правда всю меня просканировал глазами – а то и пальцами, когда одевал. Ужас какой.