Остался только Рома, поскольку он оказался единственным в семье Павленко, кто предусмотрительно разорился на шумоподавляющие наушники.
Надя плакала от бессилия, кончики пальцев с непривычки горели, будто она сунула руку в осиное гнездо. Снова пахнуло детством, снова захотелось поджечь ноты и сигануть с инструментом из окна. И вовсе не потому, что Надя не любила музыку, нет, ей казалось, что это музыка ненавидит ее. А что может быть больнее и обиднее безответной любви?
Несколько раз она звонила Игорю. Сначала честно призналась, что играет отвратительно, потом, когда он сказал, что ни в коей мере в ней не сомневается, и вообще, нет ни одного нормального музыканта, которому бы время от времени не казалось, что он – криворукое ничтожество. Тогда Надя пошла на ложь и принялась кашлять в трубку, как чахоточник на последней стадии, но Игорь и тут не купился.
– Мы пройдем через это вместе, – неуклонно отвечал он. – Тебе нужна встряска.
Не помогало ничего. Ни образные и красочные истории про диарею, ни легенды о сгоревшей скрипке, ни бессовестное слезное нытье в лучших традициях вокзальных побирушек.
– Приезжай ко мне, – просто предложил Игорь. – Я помогу тебе, разучим партию вместе.
Надя не понимала, зачем ему возиться с профнепригодной калекой вроде нее, но все же приехала. Публичного позора она боялась сильнее, чем осуждения Игоря. Собравшись с духом, она исполнила то, что успела разучить, и виновато опустила взгляд в пол, готовясь услышать смех или, и того хуже, рвотные позывы.
– Ты большая молодец, – неожиданно произнес Игорь, и Надя недоверчиво уставилась на него. – Знаешь, я никогда еще не встречал людей с такой силой духа.
«А он хорош!» – подумалось Наде. Так тактично ее еще никто не ругал. Вроде и похвалил, не сказал ничего плохого, но ощущения такие, словно трактор переехал.
– Я, конечно, не скрипач, – он вздохнул. – Но у тебя явные проблемы с постановкой. Руки зажаты, поэтому звук не идет…
– Я знаю, – Надя невесело усмехнулась. – Видимо, скрипка – это не мое.
– Нет! – горячо возразил Игорь. – Дело вообще не в этом, говорю же: постановка! Руки бы оторвать твоему педагогу!
– Что?…
– У тебя и фразировка нормальная, и играешь чисто, и все данные… – он покачал головой. – Тебе загубили все в детстве, это преступление – и самое настоящее.
– Но… Я думала, проблема во мне!
– Шутишь?! – искренне удивился Игорь. – Если бы ты попала к нужному человеку, сейчас бы ты колесила с сольными концертами по Европе, а не Платон.
– Да прям уж… – отмахнулась она, но уже без прежней уверенности.
– Окей, – кивнул Игорь. – Тогда скажи-ка мне, сколько известных скрипачей выпустил твой педагог? Сколько лауреатов? Или так: сколько человек из твоего класса поступили потом в приличное училище или в консу?
– Кажется… – Надя наморщила лоб и задумалась, припоминая, часто ли мелькала фамилия ее педагога на доске с почетными грамотами в музыкалке. – Кажется, нисколько…
– Вот тебе и ответ, – резюмировал Игорь тоном Шерлока Холмса, распутавшего очередное преступление. – Так что если ты вдруг решишь вернуться к музыке, то переучиваться придется долго, но шансы есть…
– Нет уж, – спешно перебила Надя. – Я – пас.
– В любом случае, тебе стоит сыграть с нами. Партия не трудная, а ты заслужила засветиться в этом историческом ролике. Как-никак, твоя заслуга.
«Ты», «тебе»… Если речь Платона состояла по большей части из «я», то Игорю, казалось, было куда интереснее говорить о Наде, и это подкупало. Она чувствовала свою значимость, и потому не могла сдаться, не хотела подвести ни Игоря с его безграничным терпением, ни саму себя. А потому занималась до кровавого пота, брала в руки смычок сразу же после утреннего кофе, а откладывала, когда за окном начинало темнеть. К счастью, Игорь не так давно сделал ремонт и позаботился о звукоизоляции, поэтому время от времени Надя репетировала у него дома, давая соседям и родным передохнуть от мигрени.
И хотя дирижер на общих репетициях не сказал ей ничего плохого, да и она умудрялась все чаще обойтись без явных ляпов и фальши, страх не отпускал Надю не на секунду. Даже по ночам ей снилось, что она выходит на публику играть, и все смотрят на нее, затаив дыхание, а у нее вместо струн – шерстяные ниточки.
У музыкантов есть примета: если накануне выступления тебе приснилось, что ты облажался, то концерт удастся на славу. Судя по этой примете, Надя должна была сыграть, как Паганини, потому что, когда она проснулась тем утром часов эдак в пять, в ушах у нее еще долго звучал зловещий гогот толпы. Жаль, что в приметы Надя никогда не верила, а потому перед самым моментом «икс», украдкой поглядывая на Игоря из своего импровизированного укрытия, потела как ненормальная и задыхалась от жесточайшей панической атаки.
Игорь тем временем поерзал на складном стульчике, поставил перед собой пустую шляпу – дань традициям, – и напоследок коснулся смычком струн, проверяя строй. Потом едва заметно кивнул в пустоту, и Вадик, присевший за штативом у эскалатора, дал отмашку. Отступать было некуда.
Когда Игорь заиграл, чуда не произошло. Люди толкали мимо него тележки, груженные продовольственными запасами, и не то что не смотрели на музыканта-одиночку, а старательно избегали встретиться с ним взглядом. Делали вид, что ничего не слышат, чтобы не пришлось платить.
Надя мысленно успокаивала себя, облизывая пересохшие шершавые губы, что все идет по плану. Таков был ее расчет: чем скромнее начало, тем сильнее будет эффект от кульминации. Потому и остановились на «Оде к радости» Бетховена с ее тихим вступлением и масштабным финалом. Да, «Ода» была написана не для виолончели с оркестром, а просто для оркестра, и виртуозной сольной партией Игорь здесь никого поразить не мог, но все же он вступал первым, да и Надя специально нарядила его в концертный смокинг, чтобы он выделялся хотя бы зрительно.
Все понимали, что с первых нот никто из зрителей не разинет рот от изумления, не выхватит смартфон, чтобы запечатлеть одинокого виолончелиста, но Надя все же надеялась на реакцию получше, чем полный игнор. Планировала, что около Игоря остановятся несколько зевак, но люди, озабоченные только шопингом, вели себя так, словно Игоря не существует. У Нади даже промелькнула крамольная мысль: а что, если Заславцев умер, и видит его только она?… Прогнав прочь мистические догадки, Надя сосредоточилась на проблеме более насущной: вдруг вся ее грандиозная затея провалится? Вдруг толпа, погрязшая в потребительстве, не обратит внимания не только на Игоря, но и на весь оркестр? Из бутика напротив на Надю уже неодобрительно поглядывал директор торгового центра, видать, его одолевали те же сомнения.
Надя закусила нижнюю губу, покрепче вцепилась в гриф многострадальной скрипки и принялась ждать. Когда Игорь доиграл несколько тактов, на горизонте появились еще одна виолончелистка и контрабасист, и к ним метнулся парень со стульями.
– Ну же… – бормотала Надя искусанными губами, не замечая привкуса крови. – Давайте, посмотрите хоть кто-то… Остановитесь!
Пока она замечала в толпе только своих же оркестрантов и хоровиков, они старательно маскировались под здешнюю публику и ничем себя не выдавали. Игорь и Марина с Пашей – два студента с пятого курса – играли в пустоту. Журчал фонтан у эскалатора, мелькали у перил второго этажа бледные лица вокалистов, а Надино сердце с каждым глухим ударом приближало ее к инфаркту. Около Игоря остановилась только любопытная бабулька с годовалым внуком в коляске. Прямо-таки аншлаг…
Еще виолончель, еще контрабас, потом альты и скрипки. Зажмурившись на мгновение от ужаса, Надя вытерла о штаны ледяную потную ладонь, взяла смычок – и шагнула в пропасть.
– Си… Ля-ля, ре-ре, фа-фа, ля-ля, ре-ре…
Из толпы вынырнул дирижер, и Надя сосредоточилась на тонкой белой палочке, стараясь не замечать больше ничего вокруг себя. Со щитом, на щите… По крайней мере, она не подведет ребят. А там уж станет их кто-то слушать, нет ли… Что ж, если народу скидки интереснее Бетховена, значит, так тому и быть.
Подтянулся Сева с фаготом, заиграли духовики, мощный звук окутал бутики, поднимаясь к высокому куполу из стекла и металла. На секунду Надю ослепила чья-то вспышка, но она уже играла, забыв о волнении, голову заполнили ноты, напрочь вытеснив все остальное. Она уже и не помнила, каково это: нервничаешь перед выступлением, но стоит тебе только начать, как страх куда-то испаряется, и натренированные руки сами делают свою работу.
И вот, наконец, грянул хор, и Надю окатило мурашками. Она задумала для них самое красивое появление: они должны были парами спускаться по эскалатору: сначала сопрано, потом альты, тенора… Хор планировался, как главный сюрприз для публики, ведь вокалиста невозможно опознать в толпе. Идет себе самая обычная девушка в джинсах и свитере, открывает рот, – и а-а-а! – звенят стекла, а волоски на загривке встают дыбом. И Наде безумно хотелось посмотреть, сработала ли ее задумка, но она так боялась выпасть из партитуры, потеряться, что запретила себе коситься в сторону. В конце концов, потом у нее будет шанс пересмотреть видео.
Финал девятой симфонии пронесся перед Надей, как один миг. К последним аккордам она испытала огромное облегчение, что не ошиблась, что не вылезла нигде, как пружина из старого матраса. Захотелось рухнуть ничком на сверкающие полированные полы, свернуться в позу эмбриона и зарыдать то ли от счастья, то ли от абсолютного опустошения.
Лишь приподняв подбородок, на котором остался характерный красноватый след от скрипки, и опустив смычок, Надя смогла вынырнуть из Бетховена в реальность. Звуки обрушились на нее ударной волной, и она услышала, как восторженно ревет толпа. Лишь раз в жизни Надя слышала подобные вопли: когда ходила к Диме на товарищеский футбольный матч. Но и тогда рокот болельщиков был лишь слабым отголоском сегодняшнего ликования. Люди, не скованные правилами поведения помпезных концертных залов и шиканьем бабулек-гардеробщиц, случайные слушатели во всей своей непосредственности и простоте, улюлюкали и хлопали, норовя отбить себе ладоши. Публика окружала оркестр плотной стеной, народ толпился у перил второго этажа, то там, то здесь мелькали вспышки мобильных, а в шляпе Игоря высилась горка банкнот.