И Дональд вспомнил, что имена ничего не значат – кроме тех случаев, когда у человека нет ничего, кроме имени. Если никто не помнит другого, если пути людей не пересекаются, тогда имя означает всё.
– Сэр?
– Кто я? – спросил он, глядя на небольшой экран и ничего не понимая. Это же не его имя. – Почему меня разбудили?
– Вы сами приказали, мистер Турман.
Одеяло уютно окутывало плечи, кресло развернули. С ним обращались уважительно, как с человеком, обладающим властью. У этого кресла колесики совершенно не скрипели.
– Все хорошо, сэр. Голова скоро прояснится.
Он не знал этих людей. А они не знали его.
– Доктор введет вас в курс дела.
Никто никого не знает.
– Сюда.
И тогда любой может быть кем угодно…
– В эту дверь.
…До тех пор, пока не имеет значения, кто командует. Один может поступить правильно, а другой может поступить справедливо.
– Прекрасно.
Одно имя не хуже другого.
59
2312 год
Час первый
Бунт происходит перед наступлением тишины. Это всемирный закон, потому что шуму и крикам нужно от чего-то отражаться, подобно тому как телам необходимо пространство, чтобы падать.
Джимми Паркер находился в классе, когда начался последний из больших бунтов. Это был день накануне очистки. Завтра у них отменят занятия в школе. Из-за смерти человека Джимми и его друзьям подарят несколько лишних часов сна. Отец будет работать в АйТи сверхурочно. И завтра днем мать настоит на том, чтобы они отправились вместе с его тетей и кузенами смотреть, как светлые облака плывут над ясно видимыми холмами, пока небо не станет темным, как сон.
Дни очистки предназначались для бездельничанья и общения с семьей. Для успокоения недовольных и усмирения бунтов. Так сказала им миссис Пирсон, выписывая на доске законы из Пакта. Мел постукивал и поскрипывал, оставляя пыльные линии, перечисляющие все причины, по которым человек может быть отправлен на смерть. Уроки гражданского права накануне изгнания. Предупреждения перед еще более суровыми предупреждениями. Джимми и его друзья ерзали и учили законы. Всемирные законы, которые очень скоро утратят силу.
Джимми было шестнадцать. Многие его друзья скоро переедут и станут чьими-то «тенями»-стажерами, но ему предстояло учиться еще год, чтобы пойти по стопам отца. Миссис Пирсон закончила писать на доске и заговорила о серьезности выбора партнера по жизни, о регистрации отношений в соответствии с Пактом. Сара Дженкинс слегка повернулась и улыбнулась Джимми. Уроки гражданского права и биологии переплелись, гормоны заговорили одновременно с законами, карающими за невоздержанность. Сара Дженкинс привлекательная. В начале года такая мысль не приходила Джимми в голову, но теперь он это увидел. Сара Дженкинс была привлекательной и умрет всего через несколько часов.
Миссис Пирсон попросила добровольца прочесть отрывок из Пакта, и в этот момент за Джимми пришла его мать. Она ворвалась в класс без предупреждения, смутив сына. Для Джимми конец его мира начался с горячих щек и шеи и перекрестных взглядов одноклассников. Мать ни слова не сказала миссис Пирсон, даже не извинилась за вторжение. Она быстро прошла между партами той походкой, которая у нее бывает, когда она злится. Вытащила Джимми из-за парты и вывела из класса, крепко держа за руку, заставив парня гадать, что же он натворил в этот раз.
Миссис Пирсон буквально онемела. Джимми взглянул на своего лучшего друга Пола, увидел, что тот улыбается, прикрывая рот ладонью, и удивился, почему неприятности обошли его стороной. Они с Полом редко попадали в неприятные ситуации поодиночке. Единственной, кто произнес хотя бы слово, оказалась Сара Дженкинс.
– Ты рюкзак забыл! – успела она крикнуть, до того как захлопнулась дверь класса и ее голос поглотила тишина.
Другие матери еще не тащили детей по школьному коридору. Если они и придут, то случится это намного позднее. Отец Джимми работал среди компьютеров и многое узнавал первым. На этот раз он опередил других лишь на секунды. По лестнице уже шли люди, и поднятый ими шум пугал. Лестничная площадка на школьном этаже гудела, вибрируя из-за топота множества далеких ног. Постукивал ослабевший болт в одной из опор перил, создавая впечатление, что вскоре укрытие просто развалится из-за вибрации. Мать ухватила Джимми за рукав и потянула к спиральной лестнице, как будто ему все еще было двенадцать.
Озадаченный Джимми на секунду уперся. За прошедший год он перерос мать и сравнялся с отцом, и было странно, что с ним обращаются как с ребенком, он уже сильный и почти мужчина. Куда они идут? Топот ног внизу становился громче.
Когда он стал сопротивляться, мать обернулась. В ее глазах он не увидел гнева, брови не хмурились. Глаза у нее были распахнутые и влажные и блестели совсем как в те дни, когда скончались дедушка и бабушка. Шум внизу пугал, но настоящий страх охватил Джимми именно в тот момент, когда он заглянул матери в глаза.
– Что случилось? – прошептал он.
Джимми не выносил вида расстроенной матери. В его душе заскреблось что-то темное и непонятное – наподобие того бродячего кота с верхних этажей, которого никак не удавалось поймать.
Мать не ответила, а лишь развернулась и потащила его вниз по лестнице, навстречу грохочущему приближению чего-то ужасного, и Джимми сразу понял, что мать не собирается его за что-то наказывать. Неприятности были не у него.
Беда у всех.
60
Джимми не помнил, чтобы лестница когда-нибудь так тряслась. Казалось, раскачивалась вся ее стальная спираль. Она словно стала резиновой, примерно так, как кажется резиновым карандаш, если его покачивать, держа за кончик, – этому фокусу Джимми научился в классе. Хотя его ноги редко касались ступеней – он бежал, чтобы не отставать от матери, – они слегка немели от вибрации, передаваемой от стали напрямую в кости. Джимми даже ощутил вкус страха – как сухая ложка на языке.
Снизу доносились гневные вопли. Мать крикнула что-то ободряющее, велела поторопиться. Они бежали вниз навстречу тому плохому, что поднималось наверх.
– Быстрее! – снова крикнула мать, и дрожь в ее голосе напугала Джимми больше, чем вибрация сотни метров стали.
И он торопился.
Они миновали двадцать девятый этаж. Затем тридцатый. Люди бежали в противоположном направлении. Многие в таких же комбинезонах, что и у отца. На площадке тридцать первого Джимми увидел первого мертвеца. Казалось, что на затылке упавшего человека раздавили томат. Джимми пришлось обойти руки мертвеца, лежащие на ступени. Красные капли просачивались сквозь решетку площадки и падали на лестницу внизу, делая ее скользкой.
На тридцать втором этаже вибрация стала такой сильной, что он ощутил ее зубами. Мать начала впадать в ярость, потому что они все чаще натыкались на людей, торопящихся наверх. Казалось, они не замечают друг друга. Каждый был занят только собой.
Теперь бегство стало слышимым, превратившись в топот множества ног. Звенящие шаги смешивались с громкими голосами. Джимми остановился, перегнулся через перила и заглянул вниз. Там, где лестница буравом уходила в глубины укрытия, виднелись локти и руки пихающейся толпы. Джимми обернулся, когда кто-то протопал мимо. Мать крикнула, чтобы он не задерживался, потому что толпа уже окружила их, становясь все плотнее. Джимми чувствовал панику и гнев мчащихся мимо людей, и ему захотелось побежать наверх вместе с ними. Но мать кричала, чтобы он шел с ней, и ее голос пробился сквозь его страх до глубины его существа.
Джимми протолкался ниже и взял мать за руку. Недавнее смущение уже сгинуло. Теперь ему хотелось, чтобы мать прижимала его к себе. Бегущие мимо кричали, что им надо идти в другую сторону. У некоторых были обрезки труб и стальные прутья. У других виднелись синяки и ссадины. У одного рот и подбородок заливала кровь. Где-то была драка. Джимми подумал, что она произошла на самых нижних этажах. Остальные, похоже, всего лишь поддались стадному инстинкту, потому что были безоружны и оглядывались. Это толпа, напуганная толпой. Но что стало причиной? Чего все так испугались?
Среди топота послышались громкие хлопки. Крупный мужчина врезался в мать Джимми и толкнул ее к перилам. Джимми держал ее за руку, и они стали спускаться на тридцать третий, прижимаясь к внутренним перилам.
– Остался последний этаж, – сказала мать, и он понял, что они идут к отцу.
Нарастающая толчея двумя оборотами лестницы выше тридцать четвертого превратилась в давку. Людей стиснуло по четыре в ширину там, где было место лишь для двоих. Джимми ударился запястьем о перила и втиснулся между ними и теми, кто пробивался наверх. Продвигаясь по паре дюймов – люди рядом пихались, толкались и кряхтели от усилий, – он понял, что в этой пробке застрянут все. Люди напирали, и он выпустил руку матери. Та рывком продвинулась вперед, пока его не зажали. Он слышал, как она выкрикивает снизу его имя.
Крупный мужчина, мокрый от пота и с отвисшей от страха челюстью, пытался протиснуться наверх.
– Отойди! – рявкнул он на Джимми, как будто ему было куда отодвинуться.
Путь был только один – наверх. Пока мужчина протискивался мимо, Джимми прижался к центральной колонне. От наружных перил донесся вопль. Толпа дернулась, кто-то ахнул, кто-то крикнул: «Держись!» – кто-то заорал, чтобы его отпустили, а затем послышался пронзительный вопль, быстро затихший внизу.
Натиск тел ослабел. Джимми едва не затошнило от мысли, что кто-то рухнул с лестницы совсем рядом с ним. Вывернувшись, он вскарабкался на внутренние перила, обнял центральную колонну, держась за нее и тщательно следя за тем, чтобы ноги не соскользнули в шестидюймовый просвет между перилами и колонной, куда мальчишки так любят плевать.
Кто-то немедленно занял его место на ступенях. Плечи и локти толкали его в лодыжки. Перила подрагивали, улавливая шаркающие шаги тех, кто поднимался. Он переместил ноги вдоль узкой стальной полоски, отполированной трением тысяч ладоней, и немного сдвинулся вниз, к матери. Нога скользнула в просвет между перилами и колонной, – казалось, ему не терпится проглотить его ногу. Джимми выпрямился, боясь упасть в бредущую толпу и представляя, как испуганные руки швырнут его поперек лестницы в пустоту за перилами.