Он был слишком красив, несравненно красив, лицо бога — или что-то в целом более злое.
— Что случилось? — спросил он не глядя.
Я достигла второго этажа и покачала головой.
— Я не хочу об этом говорить.
На это он поднял взгляд, его губыбыли так близко, когда он коснулся водопада шелка.
— Прекрасное платье.
Его голос был мягок, но так или иначе в нем было намного больше сильного мужского.
Я кивнула, проигнорировав этот оттенок.
— Мы готовы?
Этан наклонил голову в сторону.
— Ты готова?
— Просто пойдем.
Этан сделал паузу, затем кивнул и двинулся к лестнице.
Он позволял мне быть тихой большую часть поездки в Оак-Парк, которая была значительно быстрее, чем поездка в имение Брекенриджа.
Но хотя он не говорил, он продолжал поворачиваться, чтобы посмотреть на меня, бросая взволнованные, тайные взгляды на мое лицо, и еще несколько похотливых на другие мои анатомические части моего тела.
Я заметила их, но проигнорировала.
В тишине автомобиля мои мысли продолжали возвращаться к моей беседе с Мэлори.
Неужели я стала забывать то, кем я была, свою жизнь до Дома Кадогана? Я знала Мэллори в течение трех лет.
Конечно, у нас были одна или две размолвки за это время.
Мы были соседками по комнате, в конце концов.
Но никогда не было чего-то вроде этого.
Никакой аргумент не подвергал сомнению наш выбор, где мы поставили под сомнение наши роли в жизнях друг друга.
Все было иначе.
И это было, я боялась, предвестником неудачных вещей.
Медленное растворенин дружбы уже ослаблено физическим разделением, новыми связями, сверхъестественных бедствиями.
— Что случилось?
Поскольку вопрос Этана прозвучал тихо, я действительно подумала, что ответила на него.
— Мэллори и я поссорились.
Из-за тебя, добавила я молча, затем сказала вслух:
— Достаточно сказать, что она не счастлива с человеком, вампиром, которым я становлюсь.
— Я вижу.
Он казался испытывающим такое неудобство, какое можно ожидать от мальчика, пусть даже четырехсотлетнего мальчика.
Я не отриагировала кивком, опасаясь, что движение опрокинет слезы, измажет тушью и потечет оставляя след по лицу.
Я действительно, действительно не была в настроении для этого.
Не идти в Ок-Парк, играть в переодевалки, чтобы быть в там же, где и мой отец, притворяться будучи той девушкой.
— Я нуждаюсь в мотивационной речи, — сказала я ему.
— Это было довольно ужасная ночь до сих пор, и я борюсь с желанием взять такси обратно к Кадоган и провести интимный вечер с парой мясных пирогов.
Я могу использовать одну из тех лекций "Сделай это для Кадогана", которые ты так любишь.
Он хихикнул, и этот звук, так или иначе, был утешением.
— Я тебе говорил, что ты ослепительно выглядишь?
Комплимент был, вероятно, лучшей и худшей вещью, которую он сказал.
Исходя от него, это чувство было более тяжелым, больше утверждающим, чем это должно быть.
И это обеспокоило меня.
Очень.
Напугало меня.
Очень.
Боже, действительно ли Мэл была права? Я саботировала свои отношения с Морганом ради этого человека? Я обменяла реальную дружбу, реальные отношения, для возможности Этана? Я чувствовала, что был спиральным лугом вокруг водовороте вампира, в остатках моей нормальной осушающей жизни.
Только Бог знает к чему это все приведет.
— А что если я напоминю тебе, — начал он, — что это твоя возможность быть кем-то еще в течение нескольких часов.
Я понимаю, может быть, лучше, чем я делал раньше, ты отличается от этих людей.
Но сегодня вечером ты можешь оставить настоящую Мерит в Гайд-парке.
Сегодня вечером ты можешь поиграть в притворство.
Ты можешь быть.
.
.
девочкой, которую они не ожидали.
Девочкой, которую они не ожидали.
Это вроде хорошо звучит.
— Это не плохо, — сказала я ему.
— И конечно лучше, чем последняя речь, данная тобой мне.
Он изобразил "достойного мастера вампиров" раздраженным.
— Как Мастер Дома…
— … это — твоя обязанность дать мне презумпцию невиновности, — закончила я за него.
— И мотивировать меня, когда сможешь.
Я взглянула на него.
— Брось мне вызов Этан, если тебе это нужно.
Я понимаю проблему; я могу подняться до этого.
Но работа из предположения, что я пытаюсь и сделаю все возможное.
Я посмотрела в окно.
— Это то, что мне нужно было услышать.
Он долго молчал, и я подумала, что возмутила его.
— Ты так молода, — сказал он наконец с остротой в голосе.
— Все еще очень человечна.
— Я не уверена, что это — комплимент или оскорбление.
— Откровенно говоря, Мерит, я тоже.
Двадцать минут спустя, мы остановились перед блочным моих родителей Ок-Парк.
Дом был стилистически другим, абсолютно отличающимся от стиля Прерии, зданий Wright-homage вокруг.
Но у моих родителей было достаточно влияния в политическом правительстве Чикаго, чтобы одобрить планы.
Таким образом, он был здесь, прямоугольник вязкого серого бетона в середине живописного Ок-Парка.
Этан остановил Мерседес перед дверью и вручил ключи одному из вездесущих камердинеров, которые очевидно обслуживали торжество.
— Архитектура.
.
.
интересная, — сказал он.
— Она зверская, — ответила я.
— Но еда, обычно, довольно хорошая.
Я не потрудилась постучать в парадную дверь, и при этом не ждала, чтобы получить приглашение в дом.
Нравится нам это или нет, это был мой отчий дом, и я полагала, что не нуждаюсьв приглашении.
Что еще более важно я не беспокоилась о своей первой поездке назад в дом вскоре после того, как я был изменена.
И вот я, блудная дочь, возвращаюсь.
Пеннбейкер, дворецкий, стоял только в холле из бетона-и-стекла, его тощая, жесткая фигура, кланялась каждому гостю.
Его нос поднялся с негодованием, когда я приблизилась к нему.
— Пибоди, — приветствовала я его.
Я любила подкалывать его.
— Пеннбейкер, — исправил он рыча.
— Ваш отец в настоящее время находится на встрече.
Миссис Мерит и Миссис Коркберджер развлекают гостей
Он скользнул своим стальным пристальным взглядом по Этану и выгнул бровь.
— Это Этан Салливан, — представила я.
— Мой гость.
Он войдет.
Пеннбейкер кивнул отмахнувшись, потом посмотрела на гостей позади.
То препятствие прошло, и я увела Этана, мы двинулись по длинному пространству позади первого этажа, где мои родители развлекали.
По пути голые, угловые прихожие заканчивались в тупиках.
Стальные жалюзи покрытвали не окна, но голые бетонные стены.
Одна лестница вела к отгороженной части комнаты, демонстрирующей единственную часть современного искусства, которая будет хорошо подходить для гостиной маниакального серийного убийцы.
Мои родители назвали дизайн "заставляющим думать", и утверждали, что это был вызов архитектурной господствующей тенденции ожиданиям людей того, чем предпологались как "лестницы" и "окна".
Я назвала дизайн “современным психопатом".
Пространство было заполнено людьми в черно-белой одежде, и джазовый квинтет сопровождал музыкой из угла комнаты.
Я поглядела вокруг, ища цели.
В поле зрения не было никаких Брекинджев, и мой отец тоже отсутствовал.
Не сказать, что это было бы плохо.
Но я нашла что-то так же интересное у окна, которые обрамляли одну сторону комнаты.
— Подготовься, — предупредила я его с усмешкой, и повела в бой.
Они стояли вместе, моя мать и сестра, глаза просматривают толпу перед ними, всегда вместе, когда сплетничают.
И не было сомнения, они сплетничали.
Моя мать была одной из правящих матрон Чикагского общества, моя сестра напористая принцесса.
Сплетни были их хлебом с маслом
На моей матери было консервативное платье цвета бледного золота и жилет без застежки, который хорошо подчеркивал ее фигуру.
На моей сестре, ее волосы столь же темные как мои, бледно-синее вечернее платье без рукавов.
Ее волосы были откинуты назад, тонкой, глянцевой черной лентой, держащей каждую темную прядь на месте.
И в ее руках, в настоящее время жующий свой крошечный, пухлый кулачек, была одним из огней моей жизни.
Моя племянница, Оливия.
— Привет, мама, — сказала я.
Моя мама повернулась, нахмурилась и коснулась пальцами моей щеки.
— Ты выглядишь похудевшей.
Вы ешь?
— Больше, чем я когда-либо ела в своей жизни.
Это великолепно.
Я приобняла Шарлотту.
— Миссис
Коркберджер.
— Если ты будешь думать, что дочерью на руках, будет препятствовать тому, чтобы я ругала тебя, — сказала Шарлотта, — то ты очень ошибаешься.
Не моргнув ресницами — и не объясняя, почему она запланировала ругать меня — она оставила без внимания мою восемнадцатимесячную племянницу и узелки блевотины на ткани, что покоились у нее на плече.
— Мех, мех, мех, — радостно запела Оливия, хлопая руками, когда я взяла ее на руки.
Я был уверена, что она пела мое имя.
Оливия, пропустив темноволосый гена Меритов, была блондинкой, как ее отец, майор Коркберджер, с ореолом завитков вокруг ее ангельского лица и ярко-голубыми глазами.
Она была одета лучше, без рукавов голубое платье такого же цвета, как у Шарлотты, с широкой голубой атласной лентой вокруг талии.
И между прочим, да.