— Почему на тебя не подействовало это… ну, поле, что ли…
— Потому что я верю в другого Бога. А истовая вера — я говорю истовая, а не истинная — защищает от подобных напастей лучше, чем парик с электропроводящей подкладкой.
— Ты знал про парик?
— Тогда — нет. Но я знал другое: всякое слово, произнесенное у подножия трона, звучит как приказ, непреложнее, чем категорический императив, хотя последнее теоретически и невозможно. И я не ошибся. Нейрокомпьютер и шлем, я вижу, у тебя?
— Да. Только что делать с ними — не знаю.
— Что делать, что делать… Знаешь ты прекрасно, что нужно делать! серчает вдруг падре. — И уже делаешь!
— Да, но… Я не уверен, что там, в «тонком» мире, там, где чисто и светло, найдется для меня место.
— Что внизу, то и наверху. Там у них тоже хватает… особенностей…
— Я немощен и стар. И, должно быть, грешен…
— Не прикидывайся. Софьиванна тебя старым не считает. А что касается грехов, тут ты прав. Мало кто может похвастаться таким набором.
— Что ты имеешь в виду? — огорчаюсь я.
Кажется, моя попытка получить индульгенцию провалилась.
— Ты карьерист и бабник. Первого в мире артегома ты убил исключительно ради собственной карьеры. Кресло директора ГУКСа тебе пообещали. И отпуска в Сочи не хотелось лишаться.
Я чувствую, как лицо мое медленно вытягивается. Видимо, от Мефодия невозможно ничего скрыть. Да и падре ли это? Может, просто моя больная совесть?
— Зато я спас мир от «Тригона».
— Себя ты спасал тогда, а не мир. Опять-таки — свое мягкое директорское кресло оберегал. Точнее, свой зад в этом кресле. А еще с Элли надеялся переспать. Чтобы наверстать упущенное при первой с нею встрече.
— Еще я очень люблю своих детей… и внуков… — отступаю я на последние рубежи.
— Себя ты любил всегда, только себя. А детей и внуков — лишь в той мере, в какой они приносили тебе радость. А еще — как их собственник. Когда Виктор, сын, бросил аспирантуру — ты ведь его возненавидел, правда? Хоть на минуточку, а возненавидел. Вот и вся цена твоей любви. Кроме того, ты начинающий алкоголик.
— Неправда! Безопасную дозу, которая не только не вредит, а наоборот, способствует здоровью…
— Никаких безопасных доз не существует. Каждый пьющий человек неизбежно становится алкоголиком. Только одни успевают до этого умереть, а другие нет.
Взгляд Мефодия пронизывает меня до самых глубин, и волна неприятного холодка поднимается от паха к солнечному сплетению и выше по позвоночнику.
— Значат, я недостоин! — облегченно вздыхаю я.
— Не радуйся. Только тебе и по силам взять на душу еще один грех. Григорий Черенков, например, хоть и видел все, и понимал в какой-то степени, что происходит — а не сдюжил, не выстоял. И Кирилл Карпович, управделами наш, пусть он и сильный мужик, а — не сможет. Не посмеет согрешить. Но — кому-то надо…
— Гриша, а почему ты тогда не убежал? Даже не попытался? В суматохе это вполне можно было сделать.
— Не переводи разговор на другое. Ты прекрасно знаешь, почему. Так ты берешься за это дело?
— Я не хочу!
— Ты должен. Как бы тебе объяснить… А, вот. По терминологии Гриши, не имеющей, конечно, ничего общего с истинным положением дел, но и не слишком противоречащей ему — сознание Пеночкина успело раствориться в сознании тысяч артегомов, ушло в их эгрегор. А поскольку сеть «чебурашек» теперь подключена к другим компьютерным сетям, Петр Пеночкин вот-вот начнет контролировать и их тоже. То есть по сути — всю земную цивилизацию. И она из «информационной» превратится в гибридную, в химеру с человеческим туловищем и головой артегома. Оно и понятно, ведь в противном случае… как бы тебе объяснить… а, вот: иначе «тонкое тело» Петра Пеночкина очень быстро распалось бы. Он просто всеми силами цепляется за жизнь. Ту жизнь, в «тонком» мире жизнь, понимаешь?
Я тупо киваю головой, хотя давно уже ничего не понимаю. Та жизнь, эта жизнь… Ну и пусть бы Петя оставался богом артегомов, зачем ему компьютерные сети? Но, видать, земная логика в «тонком» мире не действует.
— Ну вот, — чуть заметно улыбается Мефодий. Это сочетание беспредельной грусти и не улыбки даже, а лишь намека не нее действует на меня так, что впервые за многие годы мне хочется заплакать. — Но у человечества — совсем другое предназначение! Нельзя отдавать Землю «чебурашкам»! Она принадлежит людям, только людям!
— Какое… предназначение?
— Другое. Совершенно другое. Скоро ты все поймешь сам. Только не медли!
— И что… И что тогда будет?
— Встречный огонь. Это — единственный способ остановить бога артегомов.
— А я? А Петя?
Мефодий смотрит на меня со все той же невыносимо грустной улыбкой, потом встает с кресла и, сказав напоследок: — Ты все знаешь сам! Только не медли! — выходит из комнаты. В прихожей хлопает дверь.
Глава 27
Шлем очень тяжелый. Не легче, наверное, чем шапка Мономаха. Кровь стучит у меня в висках, мышцы шеи затекли. Я бережно снимав корону «создателя» и кладу ее на колени.
Значит, это должен сделать я? Я, бабник и карьерист? Но почему? Почему именно я?! Неужели больше некому?
— Род, отыщи Софью Ивановну. Пусть срочно приезжает ко мне. Говоришь с нею сам, мне некогда.
Так… Похоже, эта бодяга затянется на две-три недели, а то и на месяц. Фирму передам пока Скрипачеву, он парень толковый, выкрутится. Вся прибыль — ему, чтобы интерес был, мне — только директорский оклад, но регулярно. Софьиванне — отпуск без содержания. Это не Элли, конечно, но в магазин сходить, еду приготовить и за Ванюшкой на пару с Анной Федоровной приглядеть она сможет. Ах да, у нее дочка… Ну, приедет — посоветуемся, как быть. Что еще? Деньги. Директорского оклада нам хватит на всех, но может понадобиться что-то еще. Ага, есть украшения, которые я не успел подарить жене, можно еще что-нибудь продать… «Пилигрим»! Как бы он сейчас был кстати!
И будет. Похоже, с этой короной на голове мне не составит большого труда перебросить сумму, равняющуюся стоимости «пилигрима», со счета фирмы «Комтех-сервис» на свой… Все?
Нет. Еще — источник бесперебойного питания. Но в «Крокусе» один такой есть, завтра Скрипачев привезет. И заодно — нашу резервную спутниковую антенну. А он как-нибудь перебьется и без нее. Еще нужно будет побрить голову. Но это сделает Софьиванна завтра.
Ну…
Странно. Мне больше не хочется ни кофе, ни сигареты. Да и времени для этого нет. Мефодий ясно предупредил: не медлить!
Я надеваю шлем.
Значит, встречный огонь… Два петуха не смогут усидеться на одном насесте. Интересно, а Мефодий — поможет мне? Или — хоть кто-нибудь? Петя ведь просто так не отступит. И что потом будет со мной? Я еще не хочу умирать! С другой стороны, не зря же Петя так стремился обзавестись третьим полушарием. Есть в этой ситуации положительные стороны. Гриша упоминал что-то о перманентном состоянии экстаза. И о том, что одной Элли Пете скоро было бы мало. Если бы не… как там выразился Мефодий… категорический императив освободить Землю от гибридного эгрегора — мы бы с Пеночкиным как-то договорились. У Земли ведь два полушария. Пете — точнее, тому, в кого он превратился — западное, мне восточное… Спрячусь на Горелом хуторе — меня там в жизни никто не найдет. И Элли вытащу из психушки, вместе с дочкой. Будет с таким же обожанием смотреть на меня, как недавно на Петю. И не только смотреть. Дурак Пеночкин, что погнался за славой. Комплекс неполноценности, присущий каждому непризнанному гению, его заставил. А ведь тайная власть над миром — это даже романтичнее. Особенно при обильной энергетической подпитке. Земля, конечно, должна принадлежать людям. Но ведь я — тоже человек! И ничто человеческое мне не чуждо.
А как же Витюха, Маришка, внуки?!
Я вздрагиваю, словно от удара током.
Да, я человек.
Пока еще — человек…