нцев повыжимали из верхов республики.
Знает, конечно, Чагдар, почему отец отказался. Свято блюдет традицию зимнего ночного исполнения эпоса. Как ребенок – боится гнева сказочных богатырей. А вот другие не боятся и стали членами Союза писателей! Себе-то Чагдар мог признаться, что отец его и братья – настоящие реакционеры: один поклоняется богатырям, другой – бурханам, третий тоскует по прошлой патриархальной жизни. А ему, Чагдару, приходится их всех защищать, и ни один не хочет помочь ему выстроить оборону.
Чагдар снова сел к столу. Мысли плясали. Судя по звукам из репродукторов, парад закончился. В Зеленом театре начинался конкурс джангарчи. Чагдар послал туда своего сотрудника Пюрвю Джидлеева, он молодой, и сам поэт, и удовольствие получит, и напишет потом вдохновенно. Не хочет Чагдар отвечать каждому встречному, почему его отец не приехал. Тем более после сегодняшнего сообщения о «молодом» голосе.
…Переводить йорял Котвича для газеты или нет? Слишком уж явными станут его намеки на калмыцком. Нет, не стоит. Лучше больше места отвести русскому переводу «Джангра» – это будет совершенно безопасно. Никто не посмеет сказать, что перевод плох или неточен, если сам Фадеев назвал его блестящим и Корней Чуковский всячески превозносит мастерство Семена Липкина как переводчика. Среди калмыков, правда, бытует мнение, что Липкин использовал наработки Санджи Каляева, отправленного в ссылку в 1937-м и так и не амнистированного, даже по случаю юбилея. Каляевские переводы исчезли бесследно. Может быть, потому и не амнистируют…
Вечерело. Чагдар поднялся, щелкнул выключателем. И тут вспомнил про детей. Где они? Почему до сих пор не дома? Укорил себя: хорош отец, раз в жизни остались дети на его попечении, и то чуть не забыл про них. Но в наступающих сумерках в такой толпе найти их будет трудно. Решил подождать еще, а между тем приготовить ужин.
Ведро с картошкой стояло на маленькой кухне под колченогим, сколоченным наспех столом. Цаган обычно клубни чистила и варила с луком, подавая потом отвар, заправленный топленым маслом, вместо супа. Но у Чагдара на такие изыски времени не было. Наскоро ополоснув картошку, поставил вариться. Сегодня будет в мундирах, решил он. И опять вернулся за рабочий стол к статье.
Часы пробили восемь. Судя по смолкшему репродуктору, конкурс в Зеленом театре окончен. За окном слышно – люди прощаются друг с другом, расходятся по домам. Детей все не было. Как ни успокаивал себя Чагдар, тревога росла. В конце концов решил идти искать. Город, такой маленький и прозрачный, вдруг показался запутанным лабиринтом со множеством углов и закоулков, а молодые деревца – дремучей чащей. Чагдар спрашивал про детей каждого попавшегося на пути знакомого. Кто-то видел их днем. Кто-то – позже в парке. Тревога сменилась злостью. Пусть только вернутся, скрежетал Чагдар зубами, они у меня получат! В первую очередь Вовка, как старший. Десять лет уже, пионер, должен быть ответственным! Безобразие!
Чагдар обошел все: площадь, парк, – заглянул на ипподром, где заканчивали приготовления к завтрашним скачкам, прочесал все пустыри и окрестные дворы – детей нигде не было. Поспешил обратно в надежде, что они уже вернулись домой. Толкнул незапертую дверь: внутри – чад и острый запах горелого. Вода в кастрюле выкипела, картошка обугленными комочками прилипла ко дну и дымилась. Чагдар выключил горелку и, прихватив ручки кастрюли полотенцем, вынес на улицу. Распахнул дверь в комнату и остался сидеть на крыльце, пережидая, когда выветрится гарь. Окна в домах гасли, город постепенно погружался в сон. Дети всё не шли. Злость вытеснялась отчаянием. Как баба, стыдил себя Чагдар. Но это не помогало.
Он вернулся к своему столу, открыл выдвижной ящик. Засунул руку поглубже и извлек газетный сверточек. Внутри хранилась половинка глаза Будды, та самая, из ленинградского дацана. Чагдар прижал осколок к груди и закрыл глаза, мысленно вознося в небо просьбу вернуть ему детей. И почти тут же – или так ему показалось – услышал звонкий голос Надюши:
– Папа, папа, что я видела!
Чагдар быстро сунул глаз Будды в ящик и, повернувшись к старшему сыну, спросил металлическим голосом:
– Ну, и где вы были?
Вовка открыл было рот, но Надя его опередила.
– Папа, мы смотрели чудеса теней! Так смешно! И немножко страшно! Идет дядька с лестницей, а потом – раз, и лестница на меня падает. Но на самом деле не падает. А потом – раз, и на меня ведро воды. Но я не мокрая…
Чагдар понял: дети были в кино. Из Москвы к празднику привезли стереофильм «Чудеса теней» – и да, ему говорили, что очень забавное зрелище.
– Та-а-ак… А где вы взяли деньги?
– А мы попросили, и нам один дядя купил билеты…
– Что?! Какой дядя?
Чагдар возмущенно уставился на Вовку. Тот пожал плечами.
– Я его не знаю. Но он знает вас. А, сказал, вы дети Чолункина Чагдара? И купил нам билеты на последний сеанс.
– Вы что, попрошайничали?! – взвился Чагдар, уже не владея собой.
Надя отпрянула, Йоська в волнении засунул в рот палец и принялся отгрызать заусенец. Один Вовка оставался спокойным.
– Мы не попрошайничали. Мы попросили. В этом нет ничего позорного, – он одернул куртку и добавил: – А скоро деньги вообще отменят. Деньги – буржуазный пережиток.
– Ты что, не понимаешь? Вы меня опозорили! – бушевал Чагдар, не в силах остановиться. – Чолункины никогда ни у кого ничего не просили. Наоборот, всегда всем помогали!
– Ну, а теперь кто-то помог нам. Это называется взаимопомощь. Так нас учили в «Артеке».
На Чагдара словно плеснули холодной водой.
– Ладно, – сказал он после паузы. – Но почему вы не предупредили, куда ушли?
– А некого было предупреждать. Мамы же нет. А вы, отец, были заняты. Мама всегда говорит, что вас нельзя отвлекать.
Возразить было нечего. Чагдар прошел на кухню, хотел подогреть джомбу, но не смог – примус вспыхнул и потух: керосин закончился. Чагдар отрезал каждому по ломтю хлеба от укрытой полотенцем буханки и разлил холодный чай. Дети ели молча, лишь изредка отваживаясь поднять глаза на отца.
– У вас родилась сестра Роза, – сообщил Чагдар.
– Ура, – негромко сказала Надя.
Мальчишки только кивнули – в том смысле, что новость они услышали.
Ночью Чагдар почти не спал, писал статью. А утром отправился в магазин за керосином и молоком. К прилавку выстроилась длинная очередь – и сплошь из женщин. Чагдар хотел было уже уйти, но его заметили и пропустили вперед – понимали: мужчина просто так в продовольственный не отправится. Чагдар поблагодарил, купил еще манку и кисель в брикетах.
Манная каша и сливовый кисель детям понравились – «Артек» вспомнили, там они тоже ели такое. Каша, правда, с комками получилась, но не беда. Настроение улучшилось, теперь Чагдар сам не мог понять, что на него вчера нашло.
– Скачки сегодня, – объявил он детям. – Пойдете со мной на ипподром?
– Да! – не сговариваясь хором ответили все трое, и это было объявлением мира.
Ипподром встретил их шумом и суетой. Круг для скачек большой, места всем хватит, но каждому же хочется разместиться как можно ближе к финишу… Повезло, что молодые сотрудники редакции уже заняли место и, увидев своего начальника, замахали: сюда, сюда. Детей поставили спереди: и чтобы видно было хорошо, и чтобы толпа не задавила, если будет напирать.
Чагдар смотрел на коней. Всадники оглаживали и похлопывали их по крупам, стараясь снять нервозность от шума и присутствия рядом таких же возбужденных незнакомых собратьев. Районы выставили на скачки лучших из лучших. Конечно, Гражданская, коллективизация, голод плохо сказались на коневодстве, и, если подходить с дореволюционной меркой, претенденты были так себе. Но дети, впервые видевшие столько лошадей под седлом, в красивой упряжи и с расчесанными гривами, были в восторге.
В ожидании начальства спешно разворачивали и растягивали наглядную агитацию. «Да здравствует вождь всех народов тов. Сталин!», «Народов дружная семья», «Слава ворошиловским конникам!». Когда черные, серые и защитного цвета фигурки стали подниматься на трибуну, зрители зааплодировали, замахали флагами, закричали «ура!».
После жеребьевки всадники выстроились по номерам, мужчины и женщины вперемешку. Отмашка флагом – и начались скачки. Всадники состязались в искусстве джигитовки. Кони разгонялись и прыгали через барьер, перекрещенные брусья, квадрат из штакетника. Один, другой, третий, четвертый, пятый… На удивление всем победительницей вышла девчонка из отдаленного аймака. Мужчины вокруг Чагдара досадливо зацыкали, один даже сорвал с себя шапку и начал топтать ее.
– И ведь не постыдилась встать в стременах, что подштанники видно!
– Так и докатимся скоро: мужчины будут детей нянчить, а женщины хозяйством заправлять.
– Да что хозяйством – воевать вместо нас пойдут.
Некоторые засвистели, заулюлюкали.
Неожиданно для всех с трибуны по ступеням сбежал Городовиков, за ним спешил партсекретарь Лаврентьев и еще несколько начальников. Генерал первым поздравил победительницу, так и не сошедшую с коня и принимавшую рукопожатия больших людей как должное.
Городовиков что-то сказал, окружающие засуетились. Человек, на голову выше генерала, но со скромными лычками и без наград – похоже, его новый адъютант, подбежал к выстроившимся в шеренгу и уже приготовившимся к скачкам всадникам и махнул одному: слазь! Всадник спрыгнул и подвел своего белолобого коня к генералу. Городовиков лихо, по-молодому вскочил в седло, похлопал мерина по крупу и направился на стартовую позицию. Все замерли. Шутка ли: пожилой человек, неизвестно когда сидел на коне в последний раз, а ну как разобьется, придется потом отвечать перед Москвой.
Но Городовиков не подвел калмыков. Грамотно разогнал коня и полетел ласточкой, минуя одно препятствие за другим. Конь немного зацепил штакетник задней ногой, когда преодолевал квадрат, но это не в счет. Овациям не было конца. «О-ка Ива-но-вич! О-ка Ива-но-вич!» – скандировали зрители.