С черным, как его бурка, лицом, подъехал к штабу Раабь. Пахло от него паленой шерстью. Живой!
– Товарищ военком, атака противника со стороны Калинина захлебнулась. У нас из восьми минометов остался один. Пушка тоже одна. Четыре бойца.
– Грузите срочно штаб! – распорядился Заярный. – Сейчас осмотрюсь с колокольни.
Подняться на колокольню он не успел. Небо загудело. Тяжелые бомбардировщики ползли низко прямо на Ажинов. Затрещал счетверенный зенитный пулемет, пытаясь их достать. Самолеты тут же взмыли в синеву. Штабисты привычно и споро рассредоточились по окопам и щелям. Заярный в укрытие не полез, направил своего коня на восточную окраину. Яростный человек комиссар! Бескомпромиссный во всем: большом и малом. И всюду – личным примером. Сначала, правда, показался Чагдару сухарем и формалистом, но хладнокровие и отвага его в боевой обстановке восхищали и были достойны подражания. Уж он, наверное, не стал бы икать при виде неразорвавшейся мины… Чагдар проводил военкома взглядом, отвязал Жухрая от коновязи – так больше шансов для коня выжить – и нырнул в укрытие.
У-у-у-ум – земляные стены окопа застонали и задрожали, с бруствера полетели комья жирного чернозема. «Омаань ведняхн!» – строки мантры крутились в голове как заевшая пластинка. Сегодняшний день – плюс в его карму. Доставил приказ – помог сотням людей спастись от верной гибели. Отработал голодные смерти 1933-го. Омаань ведняхн… И мина не взорвалась.
Ых! – охнула земля и осыпалась в окоп, горячая и сухая, сбила пилотку, надавила на плечи. Бомба пришлась где-то очень близко. Только бы не завалило, не погребло заживо. Ы-ых-х! Видно, разозлились фашисты, раз выпустили «хейнкели», несущие на внешних держателях бомбы весом в тонну.
«Бились они до того, что исчезла гора, бились они до того, что горою стала долина, бились они до того, что начисто высохло море, бились они до того, что пустыня стала морем глубоким, бились они до того, что в мелкие-мелкие щепки леса обратились и рощи», – пел отец в клубе на станции Зимовники, и не представлял тогда Чагдар, что грядущие сражения будут столь же разрушительными, как и эпические. Он вспомнил, что обещал детям окончание войны к осени. Какая беспочвенная наивность! Но ведь так писали в газетах…
За три последних месяца фронт ушел в глубь страны на 500 километров. До родного хутора – 100 с небольшим. И немцы будут там – у Чагдара уже не оставалось сомнений. Силы действительно неравны. Неужели Очир окажется прав? Неужели идея, на воплощение которой он, Чагдар, положил всю свою жизнь, умрет под пято́й фашизма, и его дети станут рабами?
Он вспомнил немецких колонистов, которых выселяли во время германской, и их потомков, которых в 1941-м отправили из образцовых колхозов куда-то в Сибирь. «Наши» немцы – вполне себе люди. И мельница, подбитая сегодня фашистами, скорее всего, их постройки… Смешались в голове Чагдара хорошие и плохие немцы.
Гул исчез – самолеты отбомбились и улетели. Чагдар выглянул из укрытия. От главного оплота обороны – рыжей церкви – остались две боковые стены, правый придел и огрызок алтаря. Безмятежные лики апостолов взирали на завалы обожженного кирпича, бывшие сводом и колокольней всего лишь полчаса назад. Чагдар поискал того святого, что с ключами. Вон он, Петр, на месте. Там же, где и в его сне. Примет ли он в рай наблюдателя с колокольни, чьи сапоги торчат из кирпичного крошева? Знатные сапоги, трофейные, наградные. Неделю всего лишь поносил.
Окрестные домишки перекосило, стекла повылетали вместе с рамами, блестят осколками в палисадниках среди поломанных мальв. У школы, где находился штаб, обрушился угол крыши. Как раз там, где стояли сейфы со знаменами и секретными документами. От гари, дыма и пыли Чагдар задохнулся, забился в кашле. Согнувшись пополам, хрипя и отплевываясь, побрел к завалу.
Из-за угла навстречу ему выскочил Жухрай. За ним бежал техник-интендант из тылового отдела, один из тех штабных, кого Чагдар откровенно презирал за крысятничество и лизоблюдство. Он и внешностью напоминал крысу: маленький, юркий, остроносый, с торчащими жесткими усами. Интендант пытался поймать Жухрая за поводья, но безуспешно.
– Эй, это мой конь! – прохрипел Чагдар.
– Чего это твой? Не было у тебя такого! – огрызнулся снабженец.
Он схватился рукой за стремя, потянул на себя. Жухрай тут же лягнул его задним копытом. Интендант ойкнул, отпустил стремя. Чагдар потрепал жеребца по холке, успокаивая.
– Черт, на чем же теперь выбираться? – застонал интендант. – Последний грузовик уже всклинь забит.
Люди в кузове и в самом деле стояли плечом к плечу. Вокруг суетились те, кому места не досталось, призывали:
– Братцы-товарищи, потеснитесь!
– Да некуда уже, – уверяли счастливчики. – Ребра в борта упираются, едва дышим!
Чагдар подъехал к кабине водителя. За рулем сидел шофер Хомутникова Сетя Сармуткин.
– Сетя! Знамена в машине?
– Пока нет, но будут, – он кивком указал вперед.
Прямо на грузовик мчался, стреляя в воздух, майор Раабь. Бурка на нем дымилась, на закопченном лице яростно сверкали белки глаз.
– Шулмус, да и только! – восхищенно произнес Сармуткин. – В огне не горит…
– Всем слезть! – кричал Раабь, размахивая пистолетом. – Разобрать завал, сейфы погрузить!
В кузове ни один не двинулся с места.
– Я вас всех, сволочей, сейчас уложу!
Сетя заглушил мотор, вылез из кабины и побежал к завалу. Поняв, что без шофера машина никуда не двинется, люди торопливо попрыгали из кузова, нырнули в завал – оттуда полетели куски шифера, кирпичи, стропильные бревна. И вот уже сейфы несли на руках, облепив со всех сторон, кряхтя и матерясь.
– Товарищ начштаба, может, знамена из сейфа достать? Меньше места займут, – предложил Чагдар Раабю.
– Ключ у политкома, – объяснил Раабь. – Пусть грузят с сейфом!
С сейфами места в кузове стало еще меньше, грузовик брали штурмом. Чагдар увидел давешнего снабженца – тот был уже наверху, подпирал плечом сейф.
Мужскую брань и крики вдруг прорезал пронзительный женский голос:
– Драпаете, родимые! Ну уж и меня с собой забирайте! Я вам еще пригожусь!
Перед капотом полуторки стояла красивая молодая казачка: брови вразлет, скулы алеют, грудь так и норовит прорвать цветастую ситцевую кофточку. На руках у нее был ребенок, с виду годовалый, к спине приторочен узел тряпья, увязанного в большой посадский платок.
– Не положено! – осадил ее начштаба.
– Не положено? – взвилась молодуха. – Значит, мужа отправлять на бойню положено, конягу с возом отбирать положено, пользоваться мной всему вашему кагалу – положено, а от фашистского зверья спасти не положено?!
– Кто такая? – рявкнул Раабь.
– Кто такая? Я советская женщина, которую вы взялись защищать! Только у вас, похоже, кишка тонка. Драпаете, а меня на поругание фрицам оставляете! – Она встала перед радиатором, уперев свободную руку в бок. – Давите! Давайте! Как фашисты наших танками давят, так и вы меня с дитем давите! Храбрецы, герои… Нам все равно не жить! Хата погорела, хлеб погорел…
Чагдар остолбенел. Женщина позволила себе оскорблять мужчин!.. Что бы в этом случае сделала его Цаган? Молча осталась бы, понимая, что мужчины просто не в силах ее защитить, не унижала бы их достоинство. Так же молча и его мать пошла в отступ без мужа в Гражданскую…
– Прекратить истерику! – гаркнул Раабь. – Сармуткин, – обернулся к водителю, – посади ее в кабину.
– Вот спасибочки, товарищ начальник, не знаю как вас по имени-отчеству! – обрадовалась молодуха, лихо закинула узел в кабину и, задрав выше колена юбку, легко шагнула на подножку грузовика. – Век вашей доброты не забуду!
– Хватит уже цирк здесь устраивать! – отмахнулся Раабь.
Грузовик затарахтел и рванул с места, подпрыгивая на ухабах.
– Та-анки!
Сквозь канонаду стал слышен рокот моторов. Со стороны Карповки в хутор вползали немецкие панцеры, за ними бежали автоматчики. Раабь выхватил из подсумка гранату, рванул чеку и понесся навстречу своей гибели. Неужели и впрямь немцы воздадут ему почести? Чагдар развернул коня на юг. Из огородов на восточной окраине все еще стреляло наше орудие. Военком Заярный лично прикрывал отход штабной машины с документами и знаменами…
Часть третьяИосиф-Александр
Глава 21Декабрь 1943 – март 1944 года
Труф-труф-труф! Колонна черных грузовиков медленно втягивалась на хутор по замерзшим колеям и колдобинам словно жирная черная гусеница. Фары прокалывали сгущавшуюся темноту пучками острых желтых иголок. Багровое декабрьское солнце почти спряталось за ергеня, суля на завтра мороз и ветер. Отчего-то разом завыли все собаки.
Йоська замер у окна, считая машины. Двадцать! Рокот никогда еще не виданных им крытых грузовиков сотрясал стылую тишину. Машины военные, зачем они теперь тут? Немцев давно отогнали, бандитов – фашистских пособников – всех переловили, энкавэдэшники приезжали в ноябре, всех жителей переписали, никого не забрали.
– Плохой знак, плохой знак, – запричитала тетя Булгун, прислушиваясь к вою за окном.
– Не волнуйтесь, тетя, – стал утешать ее Йоська, – в прошлый раз, когда много машин пришло, тоже выли, а ничего не случилось.
Он подскочил к порогу, сдернул с гвоздя стеганку, сунул ноги в чуни.
– Ты куда? Солнце уже заходит, – всполошилась тетя.
– Я? Книжку у Балуда забрать…
– У отца отпросись!
– Тетя, зачем тревожить отца? Его всю ночь кашель мучил. Может, он сейчас спит. Давайте я у вас отпрошусь. Разрешите мне сходить к Балуду?
Тетя замерла над миской с пшеницей, которую перебирала.
– Как я могу что-то разрешать, когда в семье пятеро мужчин, включая твоего старшего брата.
– Кроме отца все на работе, – напомнил Йоська.
– Да, и правда, – сокрушенно вздохнула Булгун. – Ладно, иди, только быстро возвращайся.
Йоська нахлобучил на голову старую буденовку отца. Она была ему великовата, козырек наезжал на глаза, но Йоська всегда надевал только ее.