Заснул Йоська быстро и, кажется, почти что сразу услышал, как забарабанили в ворота база, требовательно и грубо. И тут же постучали в окно: дару-даруль! В доме все разом проснулись – и без слов было понятно, что грядет большая беда: калмыки ни по дереву, ни по стеклу не стучат и даже стаканами не чокаются – плохая примета. Йоська посмотрел вниз, в сторону горницы. Отец, сидя на кровати, чиркал спичками, пытаясь разжечь коптилку, но спички ломались и гасли. Лицо его, встревоженное, пепельно-серое, то появлялось, то растворялось в темноте.
С грохотом распахнулась входная дверь, и острое лезвие мощного фонаря в обертке из морозных клубов полоснуло прямо по глазам сидевшего напротив входа отца. Он зажмурился, резко отвел голову в сторону. Печная труба мешала Йоське увидеть человека, ворвавшегося в дом.
– Подъем! – грозно рявкнул невидимый пришелец. – Вы подлежите выселению! На сборы – полчаса!
– Тут, наверное, какая-то ошибка, – отец зажег наконец коптилку, поднялся с кровати и протянул руку к полке, где стояла шкатулка с документами. – Я коммунист, воевал, награжден…
– Не имеет значения, – прервал голос. В неярком свете коптилки темнела фигура в шинели. – Выселению подлежат все калмыки, независимо от возраста, состояния здоровья, должностей, льгот, заслуг и прочая.
– И дети тоже? – все-таки уточнил отец.
– Я же сказал – все! – сбиваясь на петушиный фальцет, раздраженно выкрикнул солдат. – С собой можно взять до пятидесяти килограммов груза на одного взрослого человека. Оружие в доме есть?
– Наградной пистолет, с Гражданской…
– Сдать немедленно, – приказал солдат, – и патроны тоже.
Йоська мало что понял из сказанного, но уяснил: они должны куда-то переезжать. Это значит, для них пригнали те черные машины? Вот здорово!
Он первый соскочил с лежанки. Стоявший на пороге молодой солдат в шапке со спущенными ушами молниеносно передернул затвор винтовки, в глазах мелькнул испуг…
– Иосиф! – предостерегающе закричал отец.
Но все обошлось. Солдат, увидев полуодетого подростка, опустил оружие и облегченно выдохнул:
– Ну-ну, не так быстро! Сколько вас там еще на печке?
Вовка и Надя молча спустились, обулись, оправили на себе одежду и так и остались стоять, подпирая шесток, поглядывая то на отца, то на солдата. Солдат шагнул вперед, прислонил к стене винтовку, снял шапку. Сел на лавку, достал из планшета пустой бланк и химический карандаш. Пистолет, который отец передал ему из рук в руки, засунул за пазуху.
– Я всех должен переписать. Документы ваши предъявите.
Отец растерянно открыл расписную деревянную шкатулку, сохранившуюся еще с дореволюционных времен.
– Вот мой паспорт и свидетельства о рождении детей.
Солдат взял паспорт – из середины выпала карточка; это было знаменитое фото, на котором генерал Городовиков стоял в окружении детей Чолункиных. Солдат отпрянул, потом опасливо подцепил карточку за уголок двумя пальцами. Его розовые на просвет, оттопыренные, как у тушканчика, уши разгорелись.
– Этот генерал кто вам будет? Родня?
Отец ничего не ответил, но выразительно посмотрел на солдата: понимай как знаешь. Тот аккуратно отодвинул карточку подальше от себя и углубился в документы. Читая, водил пальцем по строчкам, занося данные в бланк. Перебрал свидетельства.
– Владимир, Иосиф, Надежда… А Роза? Где Роза?
– Она с невесткой, в другом доме.
– А жена ваша? Тут есть свидетельство о браке.
– Замучена и расстреляна фашистами в сорок втором после захвата Элисты, – отец нажал на боковую планку шкатулки, со скрипом выдвинул потайное отделение. – Вот документы и письменные свидетельства. Труп эксгумирован, опознан. Захоронен в братской могиле.
Солдат бумаги смотреть не стал, ладонью задвинул ящичек назад.
– В графе «жена» поставлю прочерк, – сказал он, склонившись еще ниже над бланком. – Ваши наградные документы мне тоже не нужны, – положил красную книжицу сверху на фото, прикрыв фигуру генерала, и подвинул ближе к отцу: – Уберите.
У сидевшего на лавке солдата ноги едва достают до пола, заметил Йоська, каблуки сапог зависли в воздухе, одно колено подрагивает… Солдат передернул плечами, будто стряхивал с себя Йоськин взгляд.
– А вы не стойте там как истуканы, – развернулся к детям. – Вещички лучше собирайте. И поесть в дорогу.
– У нас вся еда в другом доме, – на правах хозяйки ответила Надя. – Тут мы только спим.
– Берите с собой все теплое, – зачем-то оглянувшись на дверь, тихо велел солдат. – Тулупы, шали, валенки, если есть.
– Нас в Сибирь отправляют? – то ли спросил, то ли утвердил отец.
– Откуда вам известно? Генерал оповестил? – вскинулся от бумаг солдат.
– Сам додумался. Знали бы вы, сколько кулаков сослал я в Сибирь в прежние годы, – горько засмеялся отец. – А теперь вот и самому доведется. А ведь южная Сибирь для калмыков – историческая родина. Оттуда ойраты вышли вниз к Алтайским горам, а потом с Чингисханом двинулись на запад. И дошли до Дона. А теперь обратно. Ирония судьбы.
– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно заключил солдат. – А то когда бы на родине побывали? А тут организованно вас всех и вывезут.
– А за что же такой подарок? – Йоська понял, что отец про подарок шутит.
– За предательство вас высылают.
– Хотел бы я знать, кого я предал? А эти дети?
– Ну, вы лично, может, и нет, а народец у вас оказался… того, на сторону Гитлера многие переметнулись. Недоработали вы, партийцы, в плане патриотического воспитания.
Отец опустил голову и закусил нижнюю губу.
– Чего же вы не собираетесь? – напустился солдат на переминавшихся у печи детей.
– Моего слова ждут, – объяснил отец. – Собирайтесь! – велел он детям.
Йоська быстро набил брезентовую сумку, с которой ходил в школу, поместив туда ракушку с моря, немецкий ножик, привезенный отцом с войны, мешочек с косточками для игры в альчики и пенал с огрызками карандашей. Втиснул книгу «Два капитана», подаренную отцом на день рождения, но еще не прочитанную. Надел стеганку, буденовку, обул чуни, достал из печурки сохнувшие там рукавицы. Он был готов.
– Сбегай к нашим, – распорядился отец. – Скажи тете, чтобы все мясо, что осталось от праздничного барана, в ведро положила.
Йоська выскочил на баз. В хлеву вдруг протяжно и жалобно замычала корова. И словно только ее и ждали, на соседских базах заревела и заблеяла скотина, мычание и блеяние слились в длинный протяжный стон… Такого Йоська еще никогда не слышал, волосы под буденовкой встали дыбом.
В доме деда тоже не спали. Тени мелькали за занавесками, метались от окна к окну… Входная дверь распахнулась, и в полоске света показался младший дядя. Не обращая внимания на племянника, а может, и не видя его в темноте, он побежал в конюшню. За бурханами, догадался Йоська.
Он зашел в дом. Роза сидела на припечке, уже одетая для улицы, терла кулачками заспанные глазенки и тихонько покашливала. Из кармана шубейки торчала лысая голова пупса – того самого, что купил ей отец на деньги, подаренные генералом Городовиковым. Дед заворачивал в шырдык свою домбру, но домбра так и норовила выскользнуть из жесткого громоздкого куля. Тетя складывала в расстеленное на кухонном столе байковое одеяло чашки, ложки и прочую утварь. Ведро с бараниной уже стояло у двери, накрытое деревянной крышкой, – тетя и сама оказалась догадливой. Дядя Очир перевязывал сыромятным ремнем корпус швейной машинки, приделывая лямки, как для ранца. За всей суетой наблюдали два прислонившихся к печке солдата, щурясь от дыма зажатых в зубах самокруток.
– Да, потеряли мы навык перекочевок, – по-калмыцки сказал дед, ни к кому особо не обращаясь. Никто ему и не ответил.
– Всё, пора на выход! – Солдат, который был, видно, старшим, бросил на пол окурок и, сплюнув, затоптал каблуком. Второй с неохотой оторвался от теплого бока печи.
– А корова, корова-то у меня не доенная, – спохватилась тетя.
– Да что тебе теперь та корова? Кому достанется – тот и подоит, – усмехнулся солдат.
– Да кому? На хуторе одни калмыки живут. То есть… жили…
Йоська подхватил ведро с мясом, другую руку подал Розе. Та сползла с припечка, ухватила брата за край стеганки. Гуськом вышли на баз: старший дядя с машинкой, младший дядя с мешком, в котором угадывался сундучок с бурханами, тетя с узлом за спиной, Йоська с ведром и Розой. Последним вышел из дома дед.
Неумолкавший рев скота – словно перед убоем – бил по ушам. Роза заплакала. Отец велел Вовке взять ее на руки, сам попытался поднять туго набитый вещмешок, но тут же раскашлялся и бессильно опустил ношу к ногам. Подошел маленький солдат и без всяких слов поднял груз, взвалил себе на спину. Крякнул:
– Етитный дух! Там что, кирпичи?
– Книги, – голос отца звучал виновато.
– Книги? Чудак человек! Одеяло б лишнее лучше взял!
Отец промолчал.
Мимо база в темноте зимнего утра по направлению к освещенному фарами школьному двору двигались тени. Люди шли молча, сгибаясь под тяжестью груза, оглушенные горем и душераздирающим ревом оставленной без хозяйского присмотра скотины. Чолункины влились в общий поток. Йоська оглянулся назад – дом будто таял в потемках. Дед взялся было за створку ворот, чтобы прикрыть баз, но передумал, лишь поклонился тьме и поспешил за остальными.
Перед рассветом похолодало, поднялась поземка. Пронизывающий ветер пытался поднырнуть под одежду, нес со школьного двора удушающий запах выхлопных газов. Выселенцев выстроили в длинную очередь, повели под конвоем к машинам. Вот так же вели как-то мимо хутора пленных фашистов.
Кто-то из пацанов дурашливо крикнул по-русски:
– Граждане! А чего дают-то? На талоны или за деньги?
– Билеты на тот свет! Бесплатно! – зло откликнулся дядя Очир. – По одному на каждую калмыцкую рожу!
Старший из сопровождающих встрепенулся, потянулся к кобуре.
– Брат, прошу вас! – негромко сказал отец. – Не надо. Не пугайте детей! Это переброска трудовых ресурсов, не более.