В лучшем случае, лгуньей.
— Тогда к чему такое внимание к внешности? — спросила Линдси.
— Наша наружность, оболочка, упаковка — как ни назови — это первое, что мы видим, когда просыпаемся. Первое, что мы предъявляем, вступая во взаимодействие с другими. Люди смотрят. Оценивают. За долю секунды выносится суждение, определяющее, что мы собой представляем и как нас воспринимают окружающие. Внешность человека — визитная карточка его сущности.
— А как же те, кто не вписывается в рамки общепринятых представлений о красоте? В учении Марни этому не дается вразумительного объяснения, не так ли?
Грета наградила Линдси мрачным ледяным взглядом.
— Насколько я понимаю, это вопрос с намеком? То был единичный случай, недоразумение. И было это очень давно.
— Верно. И этот случай едва не уничтожил её.
— Именно поэтому я никогда не стану это обсуждать. На неё я больше не работаю. Продукцию её не продвигаю и не рекламирую. Но, тем не менее, обсуждать это с вами я не стану.
— Из уважения к Марни?
— Из уважения, — ответила она. — И хватит об этом.
После продолжительного молчания Линдси решила, что их разговор действительно подошел к концу, и встала, собираясь уходить.
— С другими женщинами вы тоже намерены побеседовать? — вдруг спросила Грета.
— С Диной я уже встречалась, звонила в офис Хизер, Триш пока не нашла.
— А с Марни?
— Я всегда работаю по принципу от внешнего к внутреннему, — сказала Линдси. — Её припасу напоследок.
Как только внедорожник следователя покинул парковку на вершине холма, Грета немедленно подошла к телефону и позвонила Дине.
— Это я, Грета. Что-то мне неспокойно.
Молчание.
— Ты меня слышишь?
— Слышу. Тебе неспокойно. А в чем дело?
— Сама знаешь.
— Послушай, мы с тобой сто лет не общались, а ты мне вдруг звонишь, потому что у тебя нарисовалась проблема, которую ты не можешь решить. В чем дело? Собака заболела?
— Не смешно, — сказала Грета. — Обязательно быть стервой?
— Видишь, как легко вернуться к старым дурным привычкам, правда, Грета? Только стервой, насколько я помню, была ты.
— Я звоню по поводу следователя. Она что-то вынюхивает. Была у меня, только что уехала. Расспрашивала про Калисту, о том, что с ней произошло. Также упомянула Сару Бейкер, журналистку, с которой ты, я знаю, встречалась. Она мне тоже звонила и сказала, что беседовала с тобой.
В трубке снова наступила тишина. На этот раз Грета дождалась ответа.
— Что ты ей сказала?
— Ничего. Как я могла?!
— Кому-нибудь еще говорила?
Грета смотрела на потемневшее море и всем сердцем желала, чтоб разразился шторм, да такой, чтобы её дом и она сама затряслись от страха.
— Нет, — ответила она. — И не имею таких намерений.
— Ну и ладно. Значит, бояться нечего.
— Ты уверена?
— Да. Только сделай мне, пожалуйста, одно одолжение.
— Какое?
— Не звони мне больше никогда. Что бы ни случилось.
Грета прижимала трубку к уху и, слушая тишину, постепенно погрузилась в размышления. Марни Спеллман ошиблась. Взгляды Греты на себя саму и на других изменились. Они не были непобедимы — так, кучка идиоток, которые думали, что своим молчанием помешают кому-нибудь разобраться в том, что происходило на ферме.
Она пошла в спальню за трикотажным кардиганом из толстой пряжи. Ее обволакивал холодок прошлого — не приятный, а сдавливающий, как ледяные клещи.
Прошлое не прошло.
Глава 24
Июнь 1999 г.
Остров Ламми, штат Вашингтон
Гудение живого улья, усиленное динамиками, подобно рёву приближающегося торнадо или даже грохоту товарного поезда. Пчёлы приносят нектар, украденный из цветов, словно клубы дыма, вздымающихся над ежевичными кустами, что растут по обочинам дорог на острове Ламми. При этом пульсирующие шумы, которые они издают, накладываются один на другой. Бывает, их жужжание действует умиротворяюще, как приглушённый белый шум. У Марни имелась запись, которую она ставила в своей спальне на верхнем этаже большого дома. Динамики, что всюду установил её брат по возвращении из реабилитационного центра, разносили гул по всем помещениям. Однажды, проходя мимо комнаты Марни, Грета увидела, что та лежит на полу между динамиками. Глаза её были закрыты, но губы шевелились. Ноги дернулись и затем схлопнулись вместе.
На секунду Грете подумалось, что у Марни нечто вроде эпилептического припадка.
Открыв глаза, Марни кивнула Грете и одними губами попросила, чтобы та ушла, оставив её одну, и закрыла дверь.
Вечером за столом на кухне Грета всё ждала, что Марни даст объяснение тому, что она увидела, но та молчала, а сама Грета об этом не упоминала: никто не смел спрашивать Марни о её методах.
Они не подлежали сомнению или анализу.
Летняя ночь выдалась теплой. Грета сидела на крыльце. До неё доносилось квохтанье соседских кур, и, судя по тому, какой переполох они устроили, одну-две из них унес енот или койот. Раздался ружейный выстрел, и гвалт стих.
— Составь мне компанию.
К ней обращалась Марни. В футболке и шортах, она держала в одной руке два бокала, в другой — бутылку шираза.
Грета взяла один бокал. Марни налила вина.
— Грета, я хочу поговорить с тобой кое о чём очень важном. Ведь ты слышала о том, как ко мне прилетел пчелиный рой, когда я была ещё девчонкой?
— Конечно. Это всем известно.
— Я когда-нибудь рассказывала тебе, что я услышала?
— Я думала, некую благую весть. Выраженную не словами, конечно. Это было ощущение.
Бокал Марни был уже пуст. Она снова наполнила его, на этот раз почти до краев.
— Именно что словами, — подчеркнула она. — Они разговаривали со мной. Сказали, что конкретно я должна сделать. Нечто важное. То, что ещё никто не делал. Они помазали меня, Грета. Сказали, что моя продукция станет великим даром всему миру.
Грете хотелось верить. Искренне хотелось. Ей всегда хотелось верить. Сидя в церкви рядом с сёстрами, которые, казалось, впитывали всё, что проповедовал пастор, она чувствовала себя неполноценной. Словно упускала некий важный компонент, который вручил Бог, решая, кого какими талантами наградить. Она понимала: то, что говорит Марни, либо большая ложь, либо свидетельство её безумия.
— Я верю тебе, Марни, — сказала Грета.
Марни положила голову ей на плечо.
— Вместе мы будем вершить великие дела. Мир о том пока ещё не ведает, но скоро многое изменится. Эпоха мужчин, диктующих, что нам делать, сколько нам платить, где растить наших детей, миновала.
Они тихонько чокнулись бокалами и продолжали сидеть, потягивая вино.
В это Грете хотелось верить. Больше всего на свете. Хотелось верить, что она вносит большой вклад в великое дело, что она — центральное звено в исканиях, в которых другие потерпели неудачу. Она не знала, как Марни намерена приблизить наступление этой новой эпохи — наверно, сделает то, что велели ей пчелы, — но понимала, что должна принять участие в судьбоносном перевороте. Она верила, что Марни обладает некой сверхъестественной силой, пусть это хотя бы сила её личности, сила её колоссальной веры в собственные возможности.
Остров накрывала стена облаков, надвигавшихся с моря.
— Будь прекрасной, — сказала Марни. — Будь сильной.
В доме шёл очередной ремонт, и Грета спала в той комнате, которую Марни занимала в детстве. Она находилась неподалеку от спальни хозяйки. Странно, думала она. Ничего не изменилось в этой комнате, не считая одного маленького дополнения — изготовленной Калистой декоративной таблички, которая висела под окном, словно это помещение имело историческое значение.
Грета пыталась заснуть. Правда ли все то, что сказала ей Марни? Или дело в чем-то другом? Может, она тронулась рассудком?
Или это какая-то мистика?
Ладно, решила она, утро вечера мудренее.
Глава 25
19 сентября 2019 г., четверг
Грета посмотрелась в зеркало заднего обзора, проверяя, идеален ли макияж, а сама настраивалась на встречу. Я смогу. Раз, два три. С Триш Эпплтон она давно не виделась, много лет. День был роскошный, но Грета этого не замечала. Оставив позади свой стеклянный дом, она ехала по Чаканут-драйв и в пути репетировала предстоящую речь. Тему она собиралась поднять деликатную, а с Триш её связывали не самые добрые отношения.
Грета нашла её дом — невзрачный маленький пригородный коттедж. У двери она сделала глубокий вдох и постучала.
Триш открыла дверь и смерила её неприветливым взглядом.
— Чего тебе?
— Конечно, мне следовало бы прежде позвонить, — отвечала Грета раздраженно-извиняющимся тоном. — Я знаю. Сначала следовало позвонить. Просто я подумала, что ты не захочешь меня видеть.
— Правильно подумала.
Триш стала закрывать дверь, но Грета придержала её ногой.
— Ногу убери, — попросила Триш.
— Не уберу. Послушай, нам правда нужно поговорить. Иначе я бы не приехала.
Триш не сводила с Греты сощуренных глаз. У каждой из них давно была своя жизнь, они не встречались, но Грету она узнала бы где угодно. Та выглядела великолепно. «Если ты при деньгах…» — подумала Триш. Одежда на ней была дизайнерская, но не из последней коллекции. Такую же бело-черную блузку Триш видела на фото одной знаменитости, помещённом в журнале «People» в прошлом году.
— Ты вечно волнуешься, Грета. Только и делаешь, что волнуешься. Наверно, это — твой единственный подлинный талант. Не считая ещё одного — запугивать и подавлять.
— Давай забудем старые обиды? Нам нужно поговорить.
Если Грета протягивала оливковую ветвь, Триш точно знала, что оливки на ней давно протухли.
— Пожалуйста. — В устах Греты это вежливое слово прозвучало как иностранное.
Триш не верила ей ни на йоту. Её и эту женщину, что придерживала дверь ногой, связывали общие воспоминания — не самые счастливые.