— Кейт, что вы увидели? — спросила Линдси. — Что происходило за окном?
— Я не увидела ничего. Абсолютно ничего. В первые мгновения. Словно мой разум отказывался это воспринять.
— Что это было?
Кейт впилась взглядом в лицо Линдси.
— Рой пчёл, — отвечала она. — Они облепили окно Марни, будто колышущийся занавес. Я ощущала вибрацию, исходившую от них. Словно басы включили на полную громкость в детской машине. Или знаете как бывает? Стоишь на светофоре и вдруг чувствуешь удар. Так вот это было нечто подобное, только сопровождалось жужжанием. Гул был завораживающий, гипнотический. Успокаивающий. Пугающий. Одновременно вызывал бурю самых разных эмоций. Ничего подобного я не слышала ни до того, ни после. И хотя я…
Кейт прервала свой рассказ, собираясь с духом.
— Произошло необъяснимое, о чем я не говорила никому, кроме дочери.
— И что это было?
Кейт помедлила с ответом.
— Жужжание, что издавали пчёлы… и вы сочтете меня сумасшедшей… так вот они как будто разговаривали со мной. Не словами. Не какими-то отчетливыми фразами. Я просто чувствовала, что они мне говорят: всё будет хорошо, у твоей дочери всё будет замечательно.
На старое земляничное дерево налетел порыв ветра, сорвав с ветвей желто-зеленые листья, которые попадали на стол для пикника, что стоял под ними.
— Не словами, — повторила Кейт. — Это было просто ощущение. Создавалось впечатление — и вы, я уверена, меня не поймете, — что этот рой не земного происхождения. Что пчёлы говорили мне, будто Марни особенная.
— Все дети особенные, — заметила Линдси.
— Конечно. Но не все являются лидерами. Большинство делают только то, что им велят. Это и сообщили мне пчёлы. Что она превосходит меня, превосходит всё, что наша семья ожидала от неё.
— Благословенна?
— Да… благословенна. Значит, вы все-таки меня понимаете, — заключила она.
Линдси не знала, что сказать, как подбодрить эту женщину и одновременно вытянуть из неё правду. Она ничего не понимала. Совсем. Кейт Спеллман несла полную чушь. А ведь прагматичная женщина — устроила пасеку на ферме дочери, по графику проверяла чистоту уборных в кемпинге. И это она слышала, как пчелиный рой говорит… чувствовала это. И видела, как пчелиный рой затмил свет в окне комнаты дочери, чувствовала, как он гудит, словно уличная банда.
— Не знаю, — наконец произнесла Линдси. — Хотелось бы. Но главным образом я хочу выполнить свою работу. Поэтому для начала мне надо понять, почему Калиста окончила жизнь на берегу двадцать лет назад. Хочу понять, что означает то чувство, которое мною владеет. Хочу понять, как гибель Сары у водопада Мейпл связана с Калистой и теми далекими временами.
— Мы поговорим об этом. — Кейт встала, предлагая Линдси чай со льдом, от которого та отказалась, — Но прежде ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
— Конечно. Спрашивайте.
— Вы веруете?
— В Бога? Да. Я воспитывалась в вере.
— Не в Бога. В мою дочь?
— Как я уже говорила, даже если б хотела… нет. Не верю.
— Но вам она интересна. Давайте говорить откровенно. Вы расследуете дело двадцатилетней давности и копаетесь в жизни моей дочери. Она вызывает у вас интерес? Увлекает?
Линдси энергично тряхнула головой.
— Нет. Не увлекает. Я просто расследую дело, которое до конца так и не было раскрыто.
— Ладно. Как скажете.
— Говорю как есть.
— В любом случае помочь ничем не могу. Про убийство мне ничего не известно. Одно знаю точно: моя дочь к этому отношения не имеет.
— Откуда такая уверенность? Вы ведь с дочерью не общаетесь. Почему вы её защищаете?
— Потому что у меня есть внутренняя убежденность, детектив. Люди, у которых такой убежденности нет, игрушки в руках судьбы. А я знаю, к чему стремлюсь. Я всегда была хозяйкой своей жизни.
— Ваша дочь живет в усадьбе. А вы…
— А я живу в «Виннебаго».
Возникла неловкая пауза.
— Простите. Это было низко с моей стороны.
— Не извиняйтесь. Вы не сожалеете о своих словах. Просто выполняете свою работу. Я это понимаю, и ваши слова меня не задевают. Если вы думаете, что кто-то из сторонников движения дочери причастен к убийству, я надеюсь, вы найдете преступника. Этого хочет Бог. Она ценит любовь и справедливость.
Слова Кейт отражали принципы теологии дочери. Как эта, на первый взгляд, прагматичная женщина, может верить в подобные глупости? Уму непостижимо.
Линдси попробовала зайти с другой стороны.
— Вы рассказали мужу о пчелином рое и о том, что увидели… что почувствовали?
Кейт на мгновение опешила. С интересом и даже с уважением посмотрела на Линдси.
— Нет, детектив, не рассказала.
— Почему?
— По той же причине, по какой, возможно, мне не следовало рассказывать это вам. Вы мне не верите, потому что вы такая же, как он.
— В смысле?
— Вы — скептик, детектив Джекман. Вероятно, потому и выбрали этот свой жизненный путь. Ну и ладно. Жизнь вас научит. И, может быть, наша следующая встреча, если она состоится, будет проходить на новом уровне: мы будем стоять на одной позиции и обладать одинаковыми убеждениями.
— Прекрасно. Тогда расскажите мне про ферму Спеллман. А то она окутана ореолом тайны.
— Так и должно быть. Таково Ее желание.
— Так и должно быть?
Кейт отвела глаза.
— Я и так уже сказала больше, чем нужно, — произнесла она. — Пожалуй, вам пора.
С этими словами мать Марни выпроводила Линдси из автофургона и вместе с ней пошла к её машине.
— Вы уверены, что не можете мне помочь? — спросила Линдси.
— Если не прекратите ворошить прошлое и тревожить тех, кто давно умер и похоронен, как Калиста, окажетесь в плохой компании.
Кейт дождалась, когда машина Линдси, скроется из виду, и вернулась в свой жилой автофургон. Из выдвижного ящика со всякой мелочовкой у крошечной плиты она вытащила клочок бумаги с номером телефона Сары Бейкер, скомкала его и бросила в мусорное ведро.
Глава 32
Возвращаясь из кемпинга, где заправляла мать Марни, Линдси вставила в автомагнитолу один из компакт-дисков, которые дал ей Тедд Макгроу. Это была одна из первых записей Марни Спеллман. Салон заполнил её голос. У Марни был приятный дрожащий тембр, отчего каждое произносимое слово звучало душевно и доверительно. Это вам был не телепроповедник, с пеной у рта доказывающий свою точку зрения. Просто женщина, рассказывающая свою удивительную историю.
«Пчелиный рой и то время, когда Она — Бог — своей любящей десницей залечила ожоги брата, имеют свидетелей и подробно задокументированы. Тем не менее, несмотря на столь неопровержимые доказательства, я стала объектом злобных нападок со стороны прессы».
Забавно, подумала Линдси. Что она сама сказала бы на этот счет Алану, будь у неё такая возможность?
— Почти все очевидцы, которые могли бы подтвердить её слова о пчелином рое, мертвы, — заметила бы она.
— А мертвые молчат, — согласился бы он.
Или сказал бы что-то вроде этого.
«Поэтому сейчас, сидя здесь, где тихо играет классическая музыка, а перед моим взором раскинулось море Селиш, я не боюсь рассказать вам то, о чем никогда не говорила за пределами узкого круга подруг — женщин, которые составляют костяк того, что я называю „Ульем“.
Именно по этой причине я никогда не выходила замуж и ни одному мужчине не позволяла господствовать над собой в повседневной жизни или в постели.
Мне было девятнадцать лет, я училась в колледже, когда пчелиный рой навестил меня во второй раз. Невероятно, но в душе я была уверена, что это те самые пчелы, которые вознесли меня к небесам. На этот раз мы находились не на улице, а — представьте себе — в уборной университетской библиотеки. Что еще более поразительно, дело происходило поздно вечером, когда пчелы обычно не летают».
И опять никаких свидетелей! Умно, подумала Линдси. Обыденные подробности придают её истории достоверность.
«За несколько минут до закрытия я пошла в туалет: весь вечер пила чай, готовясь к экзамену, который мне предстояло сдавать на следующий день. В уборной я была совершенно одна и, сидя в кабинке, вдруг услышала жужжание. Мой взгляд метнулся к флуоресцентным лампам, освещавшим помещение. Одна лампа барахлила, часто мигала. Не гасла, но и толком не светила. Сделав свои дела, я обратила внимание, что шум исходит не от ламп, а из соседней кабинки. Я наклонилась, заглядывая под перегородку, но ничьих ног не заметила.
А жужжание становилось громче.
Я смыла унитаз и пошла во вторую кабинку. Толкнула дверь и увидела пчелиный рой. Тот же самый. Я была в том уверена. Я стояла и смотрела, как скопище пчёл колышется, принимая то одни очертания, то другие. Как будто я смотрела кино. Кадры из собственной жизни. Отец. Сад. Ферма. Пчёлы, разумеется, не владели человеческим языком, но они говорили со мной о моей жизни. Причем не только о прошлом, но и о будущем тоже. Рой трансформировался в форму цилиндра, и в нём я узнала баночку с кремом для лица, которым пользовалась мама. Перемещаясь, пчёлы сообщали мне, что мое предназначение — нести женской половине мира надежду, красоту и процветание. Я не принадлежу ни к одной из традиционных религиозных конфессий, но в существовании Бога никогда не сомневалась. В той туалетной кабинке Она явилась ко мне ещё раз, показывая, что это Она направляет меня по жизненному пути».
В своей речи Марни ловко сочетала природу и религию, ссылаясь на них как на единую высшую силу. И в отношении Бога умышленно использовала местоимения женского рода, подчеркивая влиятельность женщин.
«Я замерла. Оцепенела. Стояла не шевелясь. Не хотела двигаться. Приросла к полу. Превратилась в губку, которую пчёлы насыщали святой водой. Одна за другой они выстраивались в цепь и летели к окну, которое — я только-только заметила — было открыто. Сотни пчёл взвились в ночное небо. Минуты не прошло, как их осталось всего шесть.