— Марни, прежде чем мы перейдем к твоему сегменту, я хотел бы выразить сочувствие твоему горю.
В глазах Марни блеснули слезы.
— Спасибо, Рикки, — поблагодарила она и, сделав глубокий вдох, повернулась лицом к камере. — Мне очень тяжело, — продолжала она. — Как многие из вас знают, мой любимый брат скончался от передозировки лекарств. Кейси многие годы боролся с зависимостью. Побеждал. Проигрывал. Разумеется, он по-прежнему со мной, как был со мной всегда, с самого начала. И собственными глазами видел всё, что происходило. Я не хочу говорить о его кончине, потому что никто из нас на самом деле не умирает. Мы переходим в другую жизнь и там продолжаем быть теми, кем можем быть. Кейси там. Как и наш отец.
Рикки неуклюже обнял Марни и столь же неуклюже перевёл разговор на другую тему.
— Марни, спасибо, что поделилась своим горем, — сказал он. — Воистину душераздирающая история. Мы скорбим вместе с тобой. Все, кто находится в студии, и твои бесчисленные поклонники, все мы разделяем твою боль.
Камера взяла в объектив образцы продукции Марни — желто-черные баночки — символ её бренда, — и Рикки продолжал:
— Давайте поговорим еще о том, что каждый человек может быть тем, кем он хочет быть, и о том, как продукция фермы Спеллман помогает женщинам — да и, надо признать, мужчинам тоже, мне в том числе — достичь внешнего и духовного совершенства.
Марни испустила протяжный вздох.
— За это надо благодарить пчёл, Рикки, — произнесла она. Её бледное лицо снова оживилось. — Пчёлы — инженеры природы, её возлюбленные, опыляющие все растения, без которых мы не можем жить. На генном уровне они знают, что средоточием вселенной является женщина, а не мужчина. Да-да, именно так, Рикки. Не обижайтесь, но Бог — женщина.
— Жена постоянно мне это твердит, — ответил он.
Через неделю после того, как пчелиный рой оторвал меня от земли и поднял ввысь, я очнулась в одной из больниц Беллингема. Я лежала на спине, во рту у меня пересохло. Родители ринулись ко мне. Глаза мои открывались лишь самую малость, но даже через щелочки я различала их. По лицу матери струились слезы. Она поглаживала меня, однако я не чувствовала её прикосновения. Отец тоже плакал. И брат. Я знала, что они плачут от радости.
Что-то было не так.
И это что-то было хуже, чем больница.
К матери подошёл мужчина. В белом халате. Врач? Медбрат? Он похлопывал её по плечу, ласково, но твердо, — видимо, утешал. Я увидела, как мать чуть отпрянула и схватилась за отца. Ее пальцы напомнили мне клешни красного краба. Она вцепилась в отца, прильнула к нему и завыла в потолок, причитаниями оглашая палату. Отец крепко её обнимал.
Никто из них не подошёл ко мне.
Никто не тронул мою обнаженную отёкшую руку.
Потом я увидела у своей постели брата, и он сказал, что всё будет хорошо.
Мы с ним всегда были близки. Даже когда у него были проблемы. Даже в самом конце.
«Неуёмное сердце»
Марни Спеллман
Глава 48
Брату Марни было шестнадцать лет, когда родители отправили его в реабилитационный центр по другую сторону Каскадных гор, в Спокане. Марни, тогда ещё девятнадцатилетняя девушка, вместе с родителями повезла его в клинику. Мать с отцом сидели впереди, брат с сестрой — на заднем сиденье.
Удивительно быстро Кейси переключился с сигарет на марихуану, а потом подсел и на героин. В конце 1970-х годов на острове Ламми нечем было заняться — так, скала в океане. Свою первую дозу кокаина Кейси приобрел у одного из клиентов «Уайлдвуд-Инн», куда он — по настоянию родителей — устроился работать помощником официанта.
Марни была старше и, по правде говоря, на ферме от неё пользы было больше, чем от Кейси. Тот, вместо того чтобы выполнять данные ему поручения, всё больше слушал музыку на своем магнитофоне. В ресторане, рассудили родители, его приучат к дисциплине и он — хочешь не хочешь — выработает характер.
Кейси же, вместо того чтобы характер вырабатывать, только тем и занимался, что прикидывал, у кого из посетителей ресторана и их детей-подростков, можно приобрести наркотики. В предприимчивости сестре он не уступал.
Только вот таланты свои, к огромному разочарованию родителей, применял не по назначению.
Черные вьющиеся волосы Кейси всегда были всклокочены, стояли торчком, чем-то напоминая грязную веревочную головку швабры. Глаза всегда, даже ещё до того, как он увлекся наркотиками, будто затягивала поволока под припухшими веками. Он знал своё место в семье: сначала Марни, потом — он. Его даже маленького редко фотографировали: в семейном альбоме лишь несколько снимков, на которых он запечатлен один. На всех фотографиях на первом плане всегда фигурировала его старшая сестра. Кейт Спеллман однажды призналась ему, что временами забывала, что он — её сын, а не Марни.
— Марни возилась с тобой, как с собственным ребенком. Она была маленькая мама, а ты — ненаглядное дитя, требовавшее её внимания.
Они катили по длинной пустой автостраде, что тянулась от Элленберга к мосту через реку Колумбия. Голова Кейси покоилась на плече у сестры. Марни спала. Подняв глаза к её лицу, он увидел, что зрачки под чуть приподнятыми веками постоянно двигаются. Ей снился сон. Кошмар. Он устремил взгляд мимо сестры на дверцу машины и заметил, что она не заблокирована. Если б он захотел вытолкнуть Марни из автомобиля, это не составило бы труда: стоило лишь отстегнуть на ней ремень безопасности, открыть дверцу и выпихнуть её.
Марни открыла глаза, и его фантазия в ту же секунду рассеялась. Он сознательно изгнал её из воображения. Как будто нужно было дать мыслям обратный ход и подумать о чём-то другом. Причем срочно.
Марни мгновенно определяла, трезв он или пьян. Она обладала коварной нервирующей способностью читать его мысли.
— Кейси, о чём ты сейчас думаешь? — спросила она.
— Ни о чём. Просто пытаюсь представить, как там будет.
— Врёшь, — заявила она.
Вот как она догадалась?
— Марни, не начинай. Не дёргай его, — велела ей мать.
— Я ничего не начинаю. Просто он постоянно врёт. И мы все это знаем.
Кейси отодвинулся от сестры к самому окну. Может, стоит открыть дверцу и самому выпрыгнуть? Так, наверно, было бы лучше для всех.
— Папа, долго ещё? — спросил он.
— Часа два, приятель.
— Ладно. — Кейси посмотрел на сестру. Одно его радовало: в реабилитационном центре он будет на месяц избавлен от Марни.
Наркоманы вроде Кейси Спеллмана не мечтают стать наркоманами. Они не сознательно выбирают для себя такую судьбу. Пройдя курс лечения в реабилитационном центре Спокана и еще один, амбулаторно, в одной из клиник Эдмондса в штате Вашингтон, Кейси понял, что ему никогда не выбраться из трясины, в которую он угодил.
Куда бы он ни поехал, восхождение сестры к славе и богатству было для него как удар под дых. Она выступала на телевидении. Её продукция была выставлена в витрине каждого магазина. Однажды он шатался по кампусу университета Западного Вашингтона, ожидая, когда ему вынесут дозу, и в канаве увидел журнал с фотографией Марни. Кейси поднял его, стал читать.
Наконец к нему подошла студентка, у которой он покупал наркотики. Она была родом из Киркленда. Её взгляд упал на фото Марни, и она сказала:
— Мама считает, что для женщин она — благословение Божие.
— А-а, — только и произнес в ответ Кейси, снова бросая журнал в канаву.
Там ей самое место, подумал он.
Кейси не сомневался, что сам он тоже закончит свой путь в канаве.
— Правда-правда. У мамы записи её есть и прочее. Мне она всегда говорит, что её послание заставляет человека пересмотреть свою жизнь. Деньги принес?
Кейси отдал ей деньги — чаевые, что он украдкой насобирал со столиков кафе, где пытался не потерять работу.
— Это стоит двадцатку. Я же говорила.
— У меня только семнадцать.
— Жаль. Впрочем, ты все равно уже староват для таких вещей.
Она двинулась прочь.
Он схватил её за плечо.
— Мне очень нужно.
Девушка сбросила с себя его руку.
— Лучше бы слушал те дурацкие записи. Глядишь, не был бы таким лузером.
Ему пришлось стиснуть в кулак всю свою волю, — а её было не много, — чтобы не попортить этой девице личико. Она сильно напомнила ему сестру. Тоже советчица.
Обливала презрением.
И из богатеньких.
Паромщик сразу узнал его.
В первых числах марта 1992 года двадцатичетырёхлетний Кейси возвращался на родной остров. Колючий ветер словно иголками впивался в его бородатое лицо.
— Эй, ты ведь сын Спеллманов?
— Он самый, — кивнул Кейси. — Тот, кто отсюда сбежал.
— Сто лет тебя здесь не видел.
— Я переехал в другой штат, — ответил Кейси. Эту ложь он заготовил на тот случай, если кто-нибудь его узнает. Не рассказывать же, что несколько лет он бродяжничал и с упоением ширялся.
Паромщик пристально смотрел ему в глаза. Возможно, он, как Марни, умел читать чужие мысли. Кейси надеялся, что нет. Да, он ненавидел родителей за то, что они постоянно восхваляли сестру и порицали его самого, но ему не хотелось, чтобы кто-то знал его истинные чувства. Оттого что его переполняла ненависть, он особенно остро ощущал себя конченым неудачником, и за это нужно было благодарить Марни: она всколыхнула в нём всё самое дурное, прислав записку с требованием вернуться домой.
— Обними за меня сестру. Здесь она всеобщая любимица, как тебе известно. Построенный ею дворец культуры… он просто замечательный.
Паромщик вернулся в рулевую рубку размером с будку сборщика платы на шоссе и принялся подводить судно к причалу.
— Да. Непременно.
Действующих водительских прав у Кейси теперь не было, и он напросился в машину к женщине с двумя детьми, приехавшими на остров на выходные.
На вид она была ровесницей его сестры, может, на год или два моложе. Водила старенький «фольксваген», где в зажигание вместо ключа была вставлена отвертка. Кейси занял переднее пассажирское кресло, дети сидели в автокреслах сзади.