Хизер влилась в свою группу, и они пошли дальше по вестибюлю. Её каблуки-шпильки оставляли крошечные вмятинки на роскошном ковре.
— Это та, о ком я подумала? — спросила Стефани.
— Мм… ты о ком?
— О женщине, с которой вы только что беседовали.
— О. Да. Марни Спеллман. Она самая.
— Ничего себе. Крупная рыба. Она вносила пожертвования? Откуда вы её знаете?
— Послушай, Стефани, это было очень давно. Нет, пожертвования она не вносила.
Значит, Марни снова объявилась.
Хизер чувствовала это и днём, и вечером, как наступление болезни.
Её тошнило и бросало в дрожь от одной мысли, что ей придется возобновить отношения с Марни. Эту часть своей жизни Хизер давно похоронила в самом дальнем уголке сознания. Воспоминания о том времени просачивались лишь в её сны.
Минуло почти два десятка лет с тех пор, как Хизер прекратила всякое общение с Марни, и она каждый день благодарила Бога за то, что их отношениям был положен конец ещё до эпохи соцсетей. В Интернете не было абсолютно никакой информации о том периоде её жизни, когда она считала своим долгом проводить время на ферме Спеллман, в обществе Марни.
В будние дни она работала в больнице Беллингема, а на выходные ездила на остров Ламми. Она не хотела притворяться, будто делает это через силу. Для неё эти поездки стали потребностью. Дух товарищества и целеустремленности, витавший на ферме Спеллман, действовал на неё подобно наркотику. Равно как и близкое общение с Марни, в присутствии которой она чувствовала себя избранной. Сочетание её сияющей внешности и манеры поведения — доброта, мягкость, — а также бесконечной веры в то, что прямой путь к поставленной цели — это красота человеческой души, которая обретается через красоту наружную. Это была никакая не секта. На острове не отправляли причудливых ритуалов. Учение Марни следовало расценивать скорее как послание миру, находившее отклик в сердцах множества её последователей.
Звучало оно просто: Ты восхитительна. Ты любима. Летай свободно, как пчела.
Хизер как медицинскую сестру не только интриговало, но и вдохновляло то, что Марни делала с продуктами жизнедеятельности пчел. В тех методах, которые использовала Марни, было нечто глубоко притягательное, и Хизер ловила каждое её слово, каждый жест. Позже она со смущением будет вспоминать то, как ревностно служила ей. Она наблюдала, как её наставница молча работала в лаборатории, которую она обустроила в новом амбаре. У Марни была тетрадь, в которой она постоянно что-то яростно черкала, но свои записи она никому не показывала. Эту тетрадь Хизер однажды увидела открытой, однако, из уважения к Марни, поборола порыв заглянуть в неё.
Свои опыты Марни проводила в одиночку, никого в них не посвящала, если не видела в том необходимости. В своей лаборатории она что-то замеряла, дистиллировала, извлекала природные вещества — с той целью, чтобы найти «дар, который мать-природа спрятала на видном месте». Она собирала мох в северной части острова, ягоды, что росли на ферме, усоногих раков, которые водились на берегу. Все это растиралось в густую вязкую массу, в которую затем добавлялись пчелиная пыльца, маточное молочко и мёд.
Порой Марни в ленивой позе часами стояла на лавандовом поле. Стояла, смежив веки, чуть шевеля приоткрытыми губами — словно произносила невнятную молитву. Никто не смел её тревожить, когда она общалась с высшими силами, которые говорили только с ней. Это был глас Божий, объяснила она. Голос женщины.
— Хизер, Она желает, чтобы ты стала такой, какой всегда мечтала быть, — сказала ей Марни. — Ты — одна из тех, кого Она высоко ценит. Тебе предстоит пройти путь, который однажды приведёт тебя к власти. Ты добьешься влияния, и люди последуют за тобой.
Позже у Хизер возникли противоречивые мысли относительно откровений Марни. Поначалу она расценивала это как пророчество, послание небес, предназначенное исключительно для её ушей и, с течением времени, для её сердца. Незадолго до того, как Хизер решила покинуть ферму Спеллман, она пришла к выводу, что Марни каждому человеку говорит именно то, что тот желает услышать.
— Сегодня ты ужасно тихая, — заметил муж Хизер, выводя её из раздумий. После долгого банкета, организованного по случаю открытия конференции по проблемам бездомных, они на несколько минут вернулись в свой гостиничный номер.
— Просто думаю о ней, — объяснила она.
Хизер никогда не называла имя Марни. Не было необходимости.
— Иногда… — начал Ричард и резко замолчал.
— Что? — спросила она. — Что «иногда»?
— Да так, ерунда. Не бери в голову.
Хизер не терпела, чтобы её вопросы оставались без ответа. Не допускала этого ни в Конгрессе, ни в разговоре с членами своей команды. Даже избирателям не позволяла уходить от ответа. И уж тем более Ричарду.
— Если начал, договаривай. Выкладывай.
— Зря я поднял эту тему.
— Какую? Ты пока так и не сказал.
— Ладно. Так и быть, — сдался он. — Иногда ты говоришь о ней с такой тоской в голосе, и я невольно думаю, что вы с ней были… знаешь… больше, чем подруги, что вас связывали более тесные отношения, чем те, что возникают между наставницей и ученицей.
Хизер едва не расхохоталась. С тоской? И впрямь смешно, если учесть, что её охватывает дурное предчувствие от одной только мысли, что Марни снова вползет в её жизнь. Но потом до Хизер дошел смысл слов мужа.
— Ты это серьезно? — спросила она. — Думаешь, у меня с Марни что-то было?
— Да, думаю, — подтвердил Ричард, не моргнув. — Я не говорю, что ваши отношения носили сексуальный характер, но я бы солгал тебе сейчас, если б сказал, что такая мысль раз или два не приходила мне в голову. И, знаешь, если между вами что-то было, мне всё равно.
— Ничего такого не было. И мне, Ричард, не всё равно.
— Извини. Просто… я всегда чувствовал, что она имеет на тебя влияние.
— Глупости. Я сто лет её не видела.
— Вероятно, она решила это изменить. Ты сказала, ей что-то нужно.
Хизер отмахнулась.
— То же, чего хотят все. Получить что-нибудь задаром.
Всякий раз, когда он пытался расспросить её о Марни, о ферме и о том, чем уж таким секретным занимались на острове, Хизер прекращала разговор.
Глава 53
Зима 1997 г.
Остров Ламми, штат Вашингтон
На первых порах три медсестры — Хизер, Триш и Грета — не считали, что они совершают нечто предосудительное: потерпевших нет, значит, не криминал. Их поступки были непозволительными только в глазах тех, кто не понимал всей значимости миссии Марни.
В конце концов плаценты и пуповины, остававшиеся после рождения детей, считались медицинскими отходами.
Всякий раз, когда Марни снова требовался «материал», как она выражалась, Грета, к тому времени дослужившаяся в больнице до должности старшей медсестры, составляла график дежурств таким образом, что она и Триш оказывались в бригаде медиков, принимавших роды. Роженицу привозили на каталке в родильную палату, акушер и анестезиолог помогали новой жизни появиться на свет, а Грета и Триш выполняли свои обязанности — ассистировали врачу, всячески поддерживали будущую мать, — к которым они относились очень серьёзно. А как же иначе? Рождение младенца. Крик. Радость на лице новоявленной матери. И на лице отца тоже, если он присутствовал при родах. После отделения плаценты Грета с Триш вместе взвешивали послед. Однако ещё важнее было заполучить пуповину, которую в считанные секунды, пока все взгляды были сосредоточены на новорожденном и его матери, прятали в отдельный пластиковый пакет.
Транспортное сообщение с островом Ламми осуществлялось не круглые сутки, и потому самыми желанными были роды, проходившие в часы курсирования парома. Свежесть «материала» для Марни имела большое значение. Пуповины, добытые вечером, когда паромных рейсов уже не было, хранили во льду в сумке-холодильнике «Иглу», которую Триш держала в багажнике своего автомобиля.
Грета понимала, что никому нельзя говорить, чем они занимаются и с какой целью. Это не имело смысла. Любой непосвящённый человек судил бы их с позиции собственной недалёкости. А, собственно, что плохого они делают? Позже Хизер с восхищением думала, что их действия абсолютно оправданны, в них нет ничего подозрительного или странного, хотя в глубине души понимала, что это вовсе не так, и потому каждый раз, выступая в качестве курьера, с гулко бьющимся сердцем ступала на паром, отплывавший на остров.
Триш Эпплтон знала, что эмбриональные клетки входят в состав рецептуры косметического средства «Прекрасная шестерка», которое, Марни была уверена, произведет революцию в индустрии косметологии, основанной на применении натуральных продуктов. Одна швейцарская компания уже активно использовала стволовые клетки овец. Также она слышала — от представительницы фирмы, по контракту осуществлявшей упаковку всей продукции фермы Спеллман, — что корейцы разрабатывают косметические средства на основе стволовых клеток человека, которые являются исконно природным эликсиром молодости и возрождения.
Лаборатория фермы Спеллман фактически не функционировала — существовала, скорее, для показухи, чем для проведения научных исследований. Правда, это не означало, что Марни не умела обращаться с приборами. Она кое-чему научилась у соблазненного ею профессора, который руководил научно-исследовательским центром в университете, где она в свое время училась. Марни схватывала на лету, усваивая лишь то, что было необходимо для расширения её империи. Для укрепления авторитета. Когда на ферму наведывались инвесторы — новые сторонники с тугими кошельками, пользовавшиеся влиянием в обществе, — Марни надевала ярко-желтый лабораторный костюм и проводила им короткую экскурсию по лаборатории, располагавшейся в глубине амбара: демонстрировала спектрометр, центрифугу, микроскопы и разные сосуды, стоявшие там, главным образом, в качестве экспонатов. Переходя от прибора к прибору, она завораживала их своей теорией о том, что не надо изобретать ничего из того, что нужно женщине для достижения совершенства; природа все придумала за человека.