— Да не хочу я быть медсестрой, — заявила им Грета. — Я собираюсь стать врачом.
В семье Свенсенов к благим намерениям всегда относились с пониманием; однако любые решения принимались исходя из реальных возможностей.
В 1978 году Грета окончила медучилище в Линкольне и стала работать медсестрой в одной из больниц в Омахе. Она злилась на родителей, отдалилась от сестёр, насквозь была пропитана негативом. Словно испытывала глубокую ненависть к собственной судьбе, но не имела сил бороться с положением «середнячка», которое её поедало.
Всё изменилось, когда однажды в субботу она впервые увидела на телеканале «Магазин на диване» прекрасную блондинку. Да, эта женщина рекламировала какой-то лосьон и медовый бальзам, но каждое её слово было мантрой, вызывавшей отклик в сердце:
— Вы особенная женщина. Вы достойны лучшей доли. Ваша судьба — в ваших руках. Будьте прекрасной и смелой.
Грета была очарована этой женщиной и её посланием. Сказать, что оно привлекло её — значит, ничего не сказать. Душа её резонировала, как камертон, будто слова блондинки пульсировали в её крови. На обратной стороне счёта за электроэнергию она записала фамилию женщины и название её компании. Грета была убеждена, что эта женщина обращается именно к ней, и она вдруг исполнилась оптимизма.
Взглянула на записку и улыбнулась. «Марни Спеллман. Ферма Спеллман».
Неделю спустя все встало на свои места. Грета решила переехать в штат Вашингтон. Родителям о том она сообщила не по телефону, а письмом:
«Мама, папа,
Передайте содержание этой записки моим сёстрам. Пусть знают, что для меня они всегда были лишь подпорками, зажимавшими меня с двух сторон. Элли — младшая, Эми — самая старшая из нас. Ну а я — всегда между ними. Помните её, ту, что не улыбалась от всей души, когда вся семья фотографировалась на фоне того искусственного дерева, которое вы все так любили».
Наконец Грета нашла то, что искала. На сером архивном коробе, прямо перед собой, на уровне глаз, она увидела наклейку с надписью, выполненной четким рукописным шрифтом. Она сразу же узнала собственный почерк: «А. Артур, истории болезни пациентов, 1967–1995».
Она спустила короб на пол и принялась осторожно его открывать, как будто обезвреживала бомбу. В каком-то смысле, так оно и было. В коробе хранились папки со старыми заплесневелыми медицинскими картами, в которых каждое слово было написано от руки.
А вот и нужная папка: «Салливан, Калиста У.».
Грета облегченно выдохнула и только потом осознала, что долгое время задерживала дыхание. Она больше не слышала тиканья собственного сердца, которое сопровождало её, пока она шла по парковке, затем по вестибюлю до регистратуры, спускалась в подвал.
Грета вытащила медицинскую карту Калисты, сунула её в сумку для лэптопа, а остальные документы вернула на место, поставив короб так, чтобы скрыть след от упавшей пыли, который остался на полке, когда она его снимала.
«Вот и слава богу. Я поступаю правильно. Делаю то, что необходимо, потому что я всё могу. Всё! Я сильная. Я — это я».
Она услышала, как открылась дверь и кто-то крикнул:
— Здесь кто-нибудь есть?
Женский голос. Молодой. Немного дрожащий.
Грета застыла на месте, словно лань. Замерла. Дышала, но очень неглубоко, бесшумно.
— Эй! — окликнул тот же голос.
Грета присела до самого пола.
Она не шевелилась, судорожно соображая, как будет оправдываться, если женщина пройдет вглубь помещения и обнаружит её. Может, все-таки отозваться? Пожалуй. Это будет означать, что она здесь по делу. Объяснит, что не очень хорошо слышит, потому и ответила не сразу, или придумает что-то ещё.
А если ей не поверят?
Как скрыть истинную причину своего вторжения в архивное помещение, где ей вообще не положено находиться?
Женщина что-то пробормотала себе под нос, даже выругалась.
— Черт возьми! Неужели так трудно выключить свет?
И тут же огромное помещение окутала темнота. Кромешный мрак. Ни проблеска света, только красные лампочки противопожарных датчиков мигали на потолке, — как будто взлетно-посадочные полосы, ведущие в никуда. Дверь закрылась, щелкнул кодовый замок.
Грета немного выждала, затем включила сотовый телефон, и, светя фонариком перед собой, направилась к выходу.
Как ни странно, от того, что она едва не попалась, у нее поднялось настроение. Она чувствовала себя так же, как много лет назад, когда только-только приехала на остров Ламми. «Неуязвимая». Именно это определение употребила Марни Спеллман во время выступления в книжном магазине, где с ней и познакомилась Грета, только недавно приехавшая из Небраски.
«Неуязвимая» — хорошее слово.
Её никто не заметил.
Её никто не остановил.
Она взяла то, за чем пришла.
Глава 65
Грета уезжала из больницы. Папка с медкартой Калисты Салливан, лежавшая на пассажирском сидении «Теслы», казалось, беседовала с ней. Грета словно наяву слышала голос Калисты. Та рассказывала ей, как она оставила мужа, детей и поехала на север, на остров Ламми, чтобы начать новую жизнь.
— Как ты думаешь, я поступаю правильно? — спросила однажды Калиста, когда они вместе работали в амбаре.
— Ты говоришь о своей личной жертве? — уточнила Грета.
— Да, пожалуй.
— Только ты, ты одна вправе решать, как строить свою жизнь, Калиста. Причем это подразумевает и хорошее, и плохое. Наши жертвы — это плата за то, что мы живем так, как предначертано нам судьбой.
Калиста кивала, словно понимала, что она ей пыталась внушить.
Грета знала, что жертва её подруги куда более существенна, чем её. Сама она оставила родную ферму, родителей, сестёр. А Калиста бросила мужа и детей — именно потому, что больше не могла быть просто матерью и супругой.
И Грета сознавала, что это — действительно великая жертва. Другие члены «Улья» отказались от увлечений и взаимоотношений, которые со временем всё равно угасли бы.
— Я скучаю по детям, — наконец вымолвила Калиста.
— Думаю, это нормально. — Грета подняла глаза от компьютера, стоявшего на большом столе из древесины сосны, который специально принесли в амбар, чтобы устроить дополнительное рабочее место. Пространство наполнил шум принтера, который распечатывал этикетки на товары, предназначенные к отправке во второй половине дня. — Не забывай, они привязаны к твоему мужу. И это нельзя не учитывать с точки зрения законов и процедур, регулирующих жизнь женщин.
Калиста положила руку на живот.
— Марни говорит, что этот ребёнок будет мой, — сказала она. — А не Рида. Он даже о нём не знает.
Они улыбнулись друг другу и вновь принялись упаковывать товар, предназначенный для отправки.
Возвратившись в свой стеклянный дом, Грета бросила папку на кухонный стол и позвонила Триш Эпплтон.
— Кто-то узнал нашу тайну, — сообщила ей Грета.
— Я же просила: отстань от меня, — тихо произнесла в трубку Триш.
— Если одна из нас попадется, мы все пропадем.
— Я же умерла. Забыла, что ли?
— Ах, да, — театрально вздохнула Грета.
— Грета, оставь меня в покое, — сказала Триш. — Мы не совершили ничего предосудительного.
— Формально нет, — не сдавалась Грета. — Но это как посмотреть.
— Ну хорошо, выкладывай, что там у тебя, — уступила Триш.
— Я забрала из больницы папку с медкартой Калисты.
— Зачем?! Что за глупости?! С ума сошла?! Это же преступление!
— Следователь, Линдси Джекман, расспрашивает о ней.
— Уверяю тебя, ей ничего не известно.
— Возможно. Не уверена. Но кто-то что-то знает. Тебе не любопытно, что я обнаружила в этой папке? Вернее, чего я в ней не обнаружила?
— Ладно, рассказывай.
Грета раскрыла папку, разложила на столе документы.
— Здесь только результаты анализов и копии оплаченных счетов в связи с обращением по поводу сыпи, появившейся от соприкосновения с ядовитым плющом во время турпохода на гору Бейкер.
Триш молчала.
— Ты должна что-то предпринять. Я не могу всё это делать одна.
— Ты что — угрожаешь мне?
— Пока нет, но если придется…
— Кто за всем этим стоит? Ты? Марни? Грета, я тебя умоляю. Не надо втягивать меня в ваши игры.
И Триш повесила трубку.
Глава 66
14 ноября 1997 г., суббота
Беллингем, штат Вашингтон
Триш присоединилась к «Улью» четвертой.
В больнице Уотком Мемориал она познакомилась с Хизер и Гретой. Все трое работали там медсёстрами. Выбор профессии Триш был обусловлен семейной трагедией. Её младшие брат и сестра внезапно умерли во младенчестве, когда им еще даже не исполнилось полгода. В обоих случаях мёртвыми своих детей первой обнаружила мать: посиневшие и бездыханные они неподвижно лежали в своих кроватках. Триш было семь лет, когда умерла её сестренка Кит, девять — когда скончался братик, Уилл. Она тяжело переживала их смерть.
Когда ей было двенадцать, мать родила четвёртого ребенка — дочку Жасмин, и жизнь Триш изменилась безвозвратно.
Самым чудовищным образом.
В тот день у Триш в школе было меньше уроков, чем обычно, но мама забыла отметить это в календаре, что висел на кухне. Когда она вернулась домой, телевизор работал, но ни мамы, ни сестрёнки нигде видно не было. Её это удивило. Она пошла в комнату Жасмин, где её взору предстала страшное зрелище: мама прижимала подушку к личику сестрёнки.
Застывшая картина, будто изображение на фотографии. А потом мама резко обернулась к ней. Их взгляды встретились.
Триш кинулась через комнату к детской кроватке, схватила на руки сестрёнку.
— Ты что?
Мама стояла, моргая.
— Не знаю. Она все время плачет.
Триш затаила дыхание, осмысливая увиденное.
— Зато я знаю, мама.
У матери в глазах читался страх, как у зверя, угодившего в капкан.
— Прошу тебя, никому не говори, — шёпотом попросила она.