А Атанарих вовсе не свихнулся. Хоть и пережил большой страх, но ясного соображения не утратил. Гунны и в самом деле ему на пятки наступали. Только одно их держало – столько награбили, что отяжелели и передвигались медленно. Потому и не появлялись у Стенара, где Атанарих со своими везеготами засел, что телеги по самые оси вязли, до того добычей нагружены были.
И вот, пока Атанарих градостроительством взвинченные нервы целил, среди его народа наступил голод. Этого следовало ожидать: на новом месте ни полей еще не распахано, ни охоты толком нет.
И стали люди понемногу от Атанариха уходить. Иссякла удача твоя, князь, сам видишь, а нам еще жить. Атанарих молчал, мрачнел, но уходящим не препятствовал. Доконали его-таки, не ромеи, так гунны, не гунны, так голод.
Знал, конечно, куда подались.
К Фритигерну.
Фритигерна тоже тревожили известия о гуннах. Слышал уже о том, что на Днепре случилось. А об атанариховом бегстве в верховья Алута донесли оголодавшие люди, что к Фритигерну с Алавивом уже после разгрома прибились. Кстати, и незадачливый Мундерих с ними пришел и был принят.
И стал Фритигерн думать, размышлять и ломать себе голову.
Гуннов еще не видел и каковы из себя, не знал. Мундериха послушать (а тот едва ли не в первый день был допрошен во всех подробностях) – так подобны они снежной лавине, несущейся с гор, разливу Дуная, безудержному степному ветру. Не в силах смертный человек их остановить, как не в силах удержать в кулаке бурю. Словом, либо под копыта их коней ложись да помирай, либо же склонись перед их дикими вождями и вместе с ними беги.
Помирать под копытами Фритигерну совершенно не хотелось. Гуннское владычество над собой признавать тоже не входило в его расчеты.
Куда ни кинь, а одно получается: придется, пусть и временно, идти под руку более сильного владыки. И владыкой таким был ромейский император.
Почва для подобного шага была уже подготовлена. Вези Фритигерна – с Валентом одной веры. Мирный договор с Империей скреплен и, можно сказать, ненарушим вовеки. Во всяком случае, на ближайшие пару лет – точно.
Да и тропинка в Империю протоптана. Разве Ульфила не увел в Мезию своих христиан? Тогда спасались от гонения – и сейчас то же самое. Вот, несутся варвары, дикие и неукротимые, хотят христиан-вези погубить. Приюти же единоверцев своих, император ромейский, спаси нас от верной смерти.
Такая сладкая трава для нашего скота растет в подвластной тебе Фракии, такая черная там почва льнет к лемехам плугов, чтобы выросла наша пшеница, так широк Дунай, отделяющий дивную эту землю от ужасных гуннов.
Словом, положили вези глаз на Фракию, которая им очень подходила для жизни, с какой стороны ни посмотри.
И стали большими лагерями на берегу Дуная, лицом к Империи, спиной к степи, и все ежились и лопатками дергали – гуннских стрел в спину ждали.
К Валенту посольство отрядили.
Ульфила в то время при Фритигерне находился. Считал своим долгом приглядывать за новой паствой.
И вот призвал Фритигерн епископа своего и все соображения насчет Фракии ему высказал. И про черную землю, и про пастбища, и по поводу дорожки, для везеготов в Империю им, Ульфилой, много лет назад проложенной.
– Съезди, епископ, с моими людьми к императору. Они-то косноязычны, могут брякнуть что-нибудь не то, а ты ему все правильно втолкуешь.
Ульфила, конечно, не мог не понимать, что Фритигерн попросту использует его. Но сейчас Ульфилу не занимало истинное отношение к нему Фритигерна.
Каждый день он видел, как бесконечным потоком шли и шли на берег Дуная люди. По вечерам их костры пылали так далеко, насколько видел глаз. Все были голодны и испуганы. От лагеря к лагерю в надежде поживиться шныряли дети. Если ловили на краже, то били, невзирая на малолетство, – другой раз не попадайся.
Среди беглецов было немало христиан, но в утешении нуждались не только они, но и язычники.
Впервые гордым вези было страшно. Что-то увидели они в степи такое, чего не бывало прежде.
И потому согласился Ульфила помочь Фритигерну.
Император Валент сидел в Антиохии и все его помыслы были заняты персами. О царе Шапуре думал неотрывно, как жених о девственной невесте.
А тут его донимать начинают россказнями о новом, прежде не слыханном неприятеле. Откуда взялся? Что за гунны такие?
Так, мол, и так – от извращенного соития злых духов с ужасными ведьмами народились…
Тут Валент руками замахал и велел поскорее комнату окурить благовониями – благо в Сирии их было много разных – от сглаза и порчи.
Боялся Валент колдовства, хоть и любопытствовал. Замирая от ужаса, книги магов читал, не оторвать его было, а после плевался, от страха трясся и жег их публично.
Окурили комнату, императора успокоили. И он расспросы продолжил.
А как у нас-то они появились?
Через непроходимое болото Мэотийское перешли. Им волшебная лань, теми духами посланная, дорогу показала. Шли за ней по чудесному броду, шли – вот и…
Опять курения потребовались.
Затем Валент объявил, что все эти гунны – бабьи сказки, зловредные суеверия и вымысел. Другое дело – Шапур…
Но забыть о гуннах Валенту не дали. Спустя неделю опять доложили: гунны-то остроготов из плодородной долины Днепра выперли, Германарих, бельмо это на ромейском глазу, через них злой смертью помер. А еще, ваше величество, гунны крепко намяли бока Атанариху.
Очень хорошо, сказал на это Валент. И опять успокоился.
И вот тогда, как снег на голову: посольство от варваров.
Глава седьмаяАдрианополь377 – 378 годы
И тако готы с нашими сарматы непрестанно набеги на римлян чинили, начав от Августа, сусче дотоле, как гуны, народ татарский, из тех мест их изгнали, которым утекаюсчим император Валенс позволил в Миссии и Фракии поселиться и креститься им повелел. Чрез сие они неколикое время были ему, яко своему государю, верни, обаче как их римляне стали презирать, собравшись пошли на римлян и дву воевод римских, Люпицына и Мариуса, убили. Валенс, хотя то отомстить, но несчастливо оружие противо их поднял, ибо поражен и скрывшись в хижине спален, потом жену ево в Константинополи осадили и принуждена мир купить.
Аще которые сопричислились к варварам, и с ними, во время своего пленения, участвовали в нападении, забыв, яко были понтийцы и христиане, и ожесточась до того, что убивали единоплеменных своих или древом, или удавлением, такожде указывали не ведущим варварам пути или домы: таковым должно преградити вход даже в чине слушающих…
Гунны напали на алан, аланы на готов, готы – на тайфалов и сарматов, а готы, вынужденные отступить, в свою очередь, оттеснили нас в Иллирию, и это еще не все. Нам угрожает голод, и среди людей и животных распространяется чума… наступает конец света.
Везеготское посольство к Валенту в Антиохию Сирийскую возглавлял Алавив – вот кто с ромеями разговаривать умел. Если не понимал чего, если смеяться над ним, варваром, пытались высокомерные имперцы, если на лжи ловили Алавива – не терялся; замолкал и в глаза смотрел холодно, точно такое ему открыто, о чем лучше и не спрашивать. И смущались ромеи под этим взглядом.
Фритигерн об успехе миссии почти не беспокоился. Где Алавив невнятной угрозой своего не добьется, там почтенный старик епископ веским словом убедит.
Вместе с остальными вошел Ульфила в антиохийскую резиденцию властителей Восточной Римской Империи. Все так же прекрасны были ее сады за высокими белокаменными стенами, все так же богаты дворцы, никуда не исчезла изысканная красота фонтанов и статуй. Если подумать, не так уж много времени прошло с того дня, как был здесь Ульфила впервые. Человеческая жизнь – не срок для большого города.
И все же как будто меньше размерами сделалась Антиохия; не так уже режет глаз ее великолепие. Списал сие Ульфила на свой возраст и усталость. Стал за Алавивом смотреть.
Вот кто растерялся, так это готский вождь. Не ожидал. Какая роскошь вокруг, как все изящно устроено. И тревожно Алавиву было. Слишком много закоулков, чересчур обильны занавеси, колонны, мебель всякая. Повсюду чудится засада.
Но смущение удачно прятал Алавив под личиной холодного высокомерия.
Так, задрав нос повыше, и обратился посланник к Валенту со «смиренной просьбой» – позволить везеготам переправиться через Дунай и сесть во Фракии, где есть у ромеев свободные земли. (А что земли такие есть, то мы, вези, доподлинно выяснили во время последнего нашего набе…)
Слушал их Валент, храня суровый вид, который так шел к его облику бывалого солдата. На самом деле лихорадочно прикидывал. Если то, что про гуннов говорят, правда, то представляют они страшную угрозу для Империи. Кто нас-то, ромеев, от напасти оборонит? Легионы были – как бы это помягче?.. – «расслаблены». Да и жаль бросать природных римлян прямо в огнедышащую глотку Левиафана.
Высказал эти соображения советникам. Те, как по команде, глаза закатили и запели: сколь обширен ум императорский, какая мысль удачная. Пусть варвары воюют с варварами, а уж мы за ними, как за каменной стеной, схоронимся.
Алавив охотно подтвердил: не сомневайтесь, ваше величество. Нужно – будем стеной. Каменной.
И тут же торговаться начал: как будем мы федераты, добровольные и свободные союзники Рима, то, во-первых, чтоб с нас налоги не брали; во-вторых, чтоб стипендию нам назначили…
Тут уж оба, и император, и вождь готский, в родной стихии оказались. И советчики им не нужны. Обсуждали, деньги считали, по рукам били; потом велели принести карту Дунайских провинций и начали Фракию делить.
Но вот и Фракию поделили. Вроде бы, всем довольны остались. Алавив еще раз клятвенно обещал, что вези будут смирны, как овечки, и никаких грабежей. Ни-ни. Вот и святой отец подтвердит: все мы христиане, одной веры с имперцами.