И купаются в ней лебедями двойки,
И квадраты превращаются в круги.
А потом она дотянется до койки
И забудет про зарплаты и долги.
Ах, Нина, Ниночка, Нинель…
Страна направит и заплатит.
Есть три пути: один на паперть,
Другой — на сирую панель.
А третий, Ниночка, Нинель?
Душа кричит истошно: «Хватит!»
Но дети празднуют капель…
Ах, Нина, Ниночка, Нинель.
У учительницы младших классов Нины
Все — от ласточки до певчего сверчка.
И доска за ней черней, чем гуталины,
Пишет: «С днем рожденья, Ниночка!»
И когда к груди притянет все букеты
И расставит в банки все до одного,
Вдруг захочется давиться сигаретой —
Не хватает только от него.
Ах, Нина, Ниночка, Нинель…
Страна направит и заплатит.
Есть три пути: один на паперть,
Другой — на сирую панель.
А третий, Ниночка, Нинель?
Душа кричит истошно: «Хватит!»
Но дети празднуют капель…
Ах, Нина, Ниночка, Нинель.
1999 год
«Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва…»
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
Ее метла пинками мечет в кучи.
Но, глянь, один листочек злополучный
Еще не брошен ветру в жернова.
Не постарел еще? А может, страшно —
вниз?
И оттого трясет, как в лихорадке?
В кору вогнав по щиколотку пятки,
В последний раз — его эквилибрис.
Попридержись, циркач осенний, не сорвись,
Дождись, когда арена станет белой.
Я, как и ты, мечусь осатанелый
И без конца заглядываю в высь.
Когда же снег? Когда пожухлые цвета
Накроет залп снегов, и с них — довольно?
Тогда, пожалуй, можно добровольно
Слететь замерзшей бабочкой с куста.
Чтоб кувырком, как шут, барахтаясь —
крутясь,
В ее окно ударить и с досадой
Вдруг заорать: неужто вы не рады,
Что выпал снег, что я не втоптан в грязь!
Что я лечу, что я покуда не упал,
Ведь завтра мне до окон не подняться —
Седая хмарь меня запишет в святцы,
Освищет ветер мой осенний бал.
И понесет меня с карниза на карниз,
И будет бить о каменные стены,
Крича мне: ты — простой, обыкновенный,
Бессовестно прорезавшийся лист!
Ложись же в снег, циркач бульварный,
дворовой,
Не доводи старуху до падучей! —
Листва давно послушно сбилась в кучи,
Попряталась, укрылась с головой.
Довольно с них. Пускай судачит воронье.
Давай, листок, в стекло к ней постучимся.
Минуту, две… Простимся и умчимся,
Разбросанные, каждый за свое.
А после нас замрут ледяшками слова,
Что нынче — снег. Что вовсе нам
не грустно.
Решим на том, что в этом доме — пусто.
Все сожжено до углей, как дрова.
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
1986 год
Одно собрание 1970 года
Коллектив здоровый мутим, травим мы,
Как мы смели, подлецы!
Взвился с места комсомолец правильный,
Закивали одобрительно «отцы».
— Вот, слыхали, воют «быдлов-роллингов»,
Нам ни спать и ни учить под вой! —
И президиум сверкнул очами кроликов,
И, казалось, выкрикнул: «Конвой!..»
Замер сход. Застыли оборванцами
Трое мы — бродяги на балу.
И, вчера еще довольный танцами,
Факультет в пылу клеймил «хулу».
Конница идейной жандармерии
С шашками речевок наголо
Вырубала нас, чтоб не намерились
Повторить подобное падло.
Господи, да вы ли это, девочки?
Мужики, да вы ли это тут?
Кто он вам? В припадке к небу вздев очки,
Тыча в нас, командует: ату!..
Кто он, наставляющий так истово
Нас заткнутся впредь и вас — смолчать? —
С расстоянья пушечного выстрела
Мастер выявлять и обличать.
Нас тогда оставили, не выгнали.
Видно, нам написано на лбу.
Руки все согнули, руки выгнули —
И решили, стало быть, судьбу.
Мы потом давились дымом «шипочным».
Был осадок горек и тяжел.
Узнаю с тех пор я безошибочно
Всех, кто на собранье не пришел.
1984 год
Она — не моя
Бокал все полней и полней,
А в стенке бокала я с ней отражаюсь. Я с ней.
Она — не моя.
Она убежала от мужа. Ушла, уползла, как
змея.
Она положила себя,
Как битую карту, рубашкой помеченной
вниз.
Она — не моя.
И ночь для нее на сегодня не больше чем
просто каприз.
Громко и неслаженно
Оркестрик про любовь проголосит.
Зачем она со мной — неважно.
Зачем я с ней — поди, спроси.
Про завтра не хочется знать.
Ей хочется сладкого — надо в него поиграть.
Она — не моя.
Ей надо вернуться назавтра, не зная, не помня,
кто я.
А я не хочу потерять,
И взять насовсем я ее не могу, не хочу.
Она — не моя.
А все-таки виснет рука и плывет у нее
по плечу.
Громко и неслаженно
Оркестрик про любовь проголосит.
Зачем она со мной — неважно.
Зачем я с ней — поди, спроси.
1995 год
Осень
Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.
Но в казенных гостиничных шторах
Уцепилась и прячется лень.
В них расплачется осень так скоро
На стекле. На стекле.
А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.
Как усталыми звездами шают
Отслужившие службу слова.
Их, конечно, сотрет и смешает,
Если выудит, злая молва.
Отзвенит и ударится оземь
Шепелявое слово «прощай»,
И расплачется желтая осень
На груди у плаща.
А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.
Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.
И всезнающий ветер хваленый
Не собьется к зиме на пути,
И любовь, как горящие клены,
На душе облетит.
1999 год
Пароходишко
Вот он — пароходишко бумажный,
Ходит он от берега ко дну.
В луже, там, где дом многоэтажный,
Где она пройдет, перешагнув.
Флагом всполохнет ей или дымом
И гудит-дудит во все гудки.
А она опять нарочно мимо,
Прячется в кудряшки-завитки.
Рвется, будто пес, порвав ошейник,
Голос, осмелевший от темна.
Полночь. И мы терпим с ним крушенье
В луже, где распрыгалась она.
К трапу мне! И прямо на восходе
Прочь уплыть в далекую страну!
Надо бы. Да только пароходик
Ходит вдаль от берега ко дну.
А потом, когда просохнут лужи
И наступит зной, того гляди,
Станет он сухим листком ненужным
И на первом ветре улетит.
Близко ли, далеко ли — неважно.
Где никто его не узнает…
Белый пароходишко бумажный
Вдоль по борту с именем ее.
1998 год
Пароходишко колесный
Пароходишко колесный —
Сто заплат на оба борта —
Катеров папаша крестный
В семь часов уйдет из порта.
И, как боцман дым табачный,
Монотонно и привычно,
Станет воду чавкать смачно
И гудком прощаться зычно.
А портовые зеваки
Посчитают: киносъемка.
И потянут слухи-враки,
И развяжут рты-котомки.
Посмеется хором пристань,
Потолпится и позлится:
Мол, катаются артисты,
А вот нам не прокатиться!
А еще на шлейф из сажи
Берег вылупит бинокли,
И малец в панаме скажет,
На кулак мотая сопли:
— «Когда вырасту я взрослый,
Я в такой не сяду даже —
Пароходишко колесный —
Мало хода, много сажи!»
Даст затрещину мамаша
Малолетке кипешному
И ресницами помашет
Пароходику смешному.
А малец, с обиды плача,
Впредь усвоит быстро-просто,
Как решаются задачи
В интересах пароходства.
Только я в молчанье стисну
Ржавый поручень причальный —
Я один на всю на пристань
Знаю: рейс его — прощальный.
Не к актерам и актрисам
Тащит латаное днище —
Он отплавал, он приписан
К корабельному кладбищу.
А еще сквозь мысли-блудни