Палачам команда: «Сечи!..»
Прокатилось эхом: «А-а-ах…»
И хрипел он, пропадая:
— Так и быть, за всех страдаю… —
Муку стиснувши в зубах.
А за дальнею слободкой
Поминают смерды водкой
На последний на пятак:
Был вожак в лихом заделе.
Не один ты, чай, Емеля, —
Может, сыщется смельчак!..
1984 год
Пьяный
Стены ходуном ходят по ночи,
А вдоль них, гляди — царем!
Пьяный, покачайся, в голос покричи, —
Может, вместе что с тобой сорём?
Вот такая жизнь — некуда спешить.
Пряник бы — ан нет — палка.
От того душа лопнула — не сшить.
А ведь вещь была. Жалко.
Золото — душа. А ее, как лом,
Без клейма-то ценят в грош.
Холодом от всех, а стакан — с теплом,
Оттого к нему прильнешь.
А людей просить — боже упаси! —
Нрав-то у людей рьяный.
Уж лучше горлохвать, лучше голоси,
Горьконалитой пьяный.
Вот такая жизнь — страшно протрезветь.
День с утра такой дрянной.
Дома — хоть шаром. И в карманах — медь.
А дороги все — к пивной.
Стены ходуном ходят по ночи,
Разевают рты ямы.
Пьяный, покачайся, в голос покричи.
Горьконалитой пьяный…
1990 год
Пять минут ходьбы
Пять минут ходьбы. Солнце спину лижет.
В клумбы пала шерсть лисья.
Церковка звонит, и город снова рыжий.
С жалостью топчу листья.
А раньше было так: зеленый и упрямый,
Грудью нараспах, мне все в поклон столбы.
Да навеселе к рыжей и кудрявой —
Пять минут ходьбы. Пять минут ходьбы.
Пять минут ходьбы. И вот он, переулок —
Фонарям глаза повыбили.
Тих да гладок был, а нынче всклочен, гулок.
Выпью этот гул, пока не выпили.
А раньше было так: здесь загалдят вокзалом,
И родственники все встанут на дыбы.
— Ну, что же ты пришел? Ведь я же все
сказала…
— Так пять минут ходьбы. Пять минут
ходьбы.
Пять минут ходьбы. И сирые собаки
Тычутся в ногах мордой.
И город мой — босяк в расписной рубахе,
Пьян, бедов — и тем гордый.
А раньше было так: и праздники — от бога,
И золото погон, и золото трубы.
А теперь одна вот в золоте — дорога.
Пять минут ходьбы. Пять минут ходьбы.
Мне еще по струнам можется наотмашь,
По ветру слова бросая.
Да и сам в какую ни оденусь роскошь,
Голосит душа босая.
И раньше было так: лишь через пальцы
свистнуть —
И мир перед тобой… Ах, если бы кабы
Каждому из нас прожитое втиснуть
В пять минут ходьбы. В пять минут ходьбы.
1990 год
Родня
Сосед Антоныч жил пока, собой не донимал.
Под солнцем место — девять метров
в коммуналке.
Костыль под левую с утра, в пальто —
и похромал.
Соседи звали за глаза: «зипун на палке».
А к ночи тихо — щелк замком,
Пахнёт в прихожей табаком,
Вздохнет на панцирной — и в храп
До самого утра.
Где ногу потерял старик — бог весть.
Бог весть еще какие раны есть.
И воевал — не воевал,
Никто вопрос не задавал.
Так жил и обрастал смешно щетиной
и быльем.
По мелочам ко мне, случалось, обращался:
— Такое дело, Александр, ссуди до пенсии
рублем,
Через неделю возвращу, как обещался.
Он мог бы мне не возвращать —
Я был готов ему прощать.
Он бедно жил, он тихо пил,
И я б не то ему простил.
Родных его никто не знал и не узнал бы
впредь.
Полсотни пенсии — вот все, что слала почта.
Он до последней не дожил три дня, и вышло
умереть.
Соседи видели из скважины замочной.
И вот на кухне у кастрюль,
Где чистят лук, где парят тюль,
Где только знали, что бранить,
Собранье: как похоронить?
Куда весь хлам его девать, куда?
Кто завтра въедет проживать? (беда!)
И есть ли кто-то из родни? —
Вот и хоронят пусть они!
Так день прошел и — вот те на! — вприпрыг
и семеня,
Бочком в прихожую, прикашливая скорбно,
По одному, по два, по три, как с неба грянула
родня,
Так ненавязчиво и по-собачьи сворно.
И здесь же (не из хвастовства!)
Склоняли степени родства,
Сыскался даже брат родной
С сынком и первою женой.
Составлен перечень, где скарб наперечет.
(А то, не дай бог, что к соседям утечет!)
И по согласию сторон:
Дележка — после похорон.
А через день еще старик в последний слег
приют,
Вороны справили поминки сиплым карком.
На стены новые жильцы известку
с дихлофосом льют
И сокрушаются: «Ах, как полы зашаркал!..»
На дверь — табличка, новый шрифт,
Последний стул запихан в лифт,
Родным гора как будто с плеч,
Острят над поводом для встреч.
Машина «Мебель» у подъезда тарахтит,
А женка брату: «Мебелишка-то не ахти…»
Галдит-гадает детвора:
— Кто переехал со двора?
1985 год
Рояль
Аккорд… И вспомнилось: как жаль,
Тогда вы не были.
И не для вас играл рояль,
Играл для мебели.
В усмешке выбелив оскал
Сквозь дым презрительно,
Он за Бетховеном таскал
По нотам зрителя.
Мешалась фальшь у потолка
С ликерным запахом.
А им хотелось гопака
Вразмешку с Западом.
Чтоб три аккорда на ура
Всех в ряд поставили.
Пассаж по линии бедра
К фигурной талии…
И на локте, ко мне лицом,
Рыжеволосая
Глазела пасмурным свинцом
Над папиросою.
И, подпирая инструмент
Пудовой похотью,
На вдох ловила комплимент
В гитарном хохоте.
Она права, на что ей Бах,
Орган прославивший —
Ей ближе соло на зубах
Рояльных клавишей!
Она с собой не унесет
Ни ноты, к сведенью.
И я в отместку ей за все
Лупил в соседние.
Пошла в цыганский перепляс
«Соната Лунная»,
И загорланили: «Эх, раз,
Да семиструнная!..»
Полез частушечный мотив
Из-под прелюдий,
Хлестались к танцам на пути
Носы о груди,
Пошла паркету по спине
В галоп гимнастика,
И восхищались в стороне:
«Вот это — классика!»
Я бил злорадно, от души,
Тряслись берцовые.
В упор шептали: «Ну, спляши!..» —
Глаза свинцовые.
Хватали воздух кадыки,
И бусы бряцали,
И скалил белые клыки
Рояль с паяцами.
И вдруг завыл магнитофон
Протяжно, споено,
И все рванули на балкон:
«Вздохнуть с Бетховена!..»
Аккорд… И вспомнилось: как жаль,
Тогда вы не были.
И не для вас играл рояль —
Играл для мебели.
1986 год
Русские матросы
Удар тугого гонга —
И солнечный закат
На улицы Гонконга
Прольется, как мускат.
Фонарь таверны косо
Стреляет по клешам:
Ах, русские матросы —
Добыча хороша!
Матросы «оф зе рашн»
Пьют в усмерть и до дна.
Здесь девочки все — «Маши»
Сегодня как одна.
Их груди, что кокосы —
Ты бей, не расшибешь!
Ах, русские матросы,
Душа — широкий клеш.
Под знаком Зодиака,
Прибитого в зенит,
«Комаринский» и драка
Так девочек пьянит.
Осилю — не осилю —
Раздам все до гроша.
Ах, родина, Россия!
Ах, добрая душа!
Серебряные склянки
Тилинькают: пора б…
Не всякий из гулянки
Поднимется на трап.
Кому-то альбатросом
Летать за кораблем.
Ах, русские матросы, —
Гульнем, гульнем, гульнем!
1988 год
Рыжая
Бывают дни, как сны хорошие
В разгар осеннего тепла,
В которых женщины из прошлого
Встают в пути, как зеркала.
И все, что стерлось и померкло,
И затерялось при ходьбе,
Они вернут тебе, как в зеркало,
И все узнаешь о себе.
Ведь это ты, ты же
Легко, как дважды два,
Дарил стихи рыжей,
Позолотив слова.
Ведь это ты рыжей
Легко и в унисон
Шептал во сне: «Ближе…» —
И забирал сон.
А сегодня все так и вышло —
Я на улице встретил ее.
Эти волосы — та же крыша,
Над которой солнце встает.
И легко так, и без умолку
Между нами кружила пурга.