Армяне шьют фартовые сапожки,
А я б пришил кого-нибудь из них.
Искать судьбу — отвалятся подметки,
В Ташкенте дыни сладкие растут,
Снимают чурки тонну с каждой сотки
За свой нелегкий мусульманский труд.
А мы воруем в час по чайной ложке
В безмерно нищей средней полосе,
И на трамваях ездим на подножке,
И крутимся, как белка в колесе.
Вокруг народ безденежный до свинства.
Калекам здесь почти не подают.
Зато национальные меньшинства
На улицах тюльпаны продают.
Воткнешь налево — голые карманы.
Воткнешь направо — тощий портмонет.
Менты уже обшарили всех пьяных,
А у не пьяных денег просто нет.
Куда ни глянешь — всюду «голый вася»
Идет домой измучен и разбит,
И если утром трешка завелася —
Под вечер, смотришь, шар его залит.
Я понял, надо делать ноги к югу,
Менять и широту, и долготу —
Кавказ прокормит вора и подругу,
Мы не забудем эту доброту!
Приеду, заживу на новом месте,
Ловить не стану жалкие рубли.
Родной Кавказ, мы снова будем вместе
Встречать в портах большие корабли!
Батуми, Поти, Сочи, Ялта, Хоста…
Там отлежусь под знойным солнцем всласть.
Под солнцем юга жить легко и просто —
Там море баб и есть чего украсть.
Морская синь, знакомая до боли,
Передо мной свою откроет ширь,
И я отныне (век не видеть воли!)
В гробу видал проклятую Сибирь!
1983 год
Меня еще не раз посадят в лужу
Меня еще не раз посадят в лужу
И будут бить еще по голове,
И в половине тех, кому я нужен,
Останутся тогда надежные вполне,
Останутся надежные вполне.
О мой хребет сломали столько палок
И сколько, сколько вывезли воды.
Но все равно не крив он и не жалок,
У нас теперь во всем с ним полные лады.
У нас теперь с ним полные лады.
Кому, когда и чем я был обязан —
Лишь батогам. Их выкушал сполна.
Спасибо вам — вы отпустили разом,
И к ним теперь моя привычная спина.
И к ним теперь привычная спина.
За соль, и боль, и сломанные зубы
Еще не все получено сполна.
И в честь мою не все сыграли трубы —
Точнее говоря, пока всего одна.
Точнее говоря, всего одна.
Я прям и зол без всякого притворства.
Уже полжизни где-то позади.
Но вдруг в горбах кончается упорство,
И некогда уже напиться на пути.
И некогда напиться на пути.
Но сколько дней пройдет в борьбе и скуке,
И что вокруг изменится, как знать?
И лучше, может быть, в жестокой муке
Спалиться, чем совсем без мук
существовать.
Спалиться, чем без мук существовать.
1983 год
Помнишь, девочка?.
Помнишь, девочка, гуляли мы в саду,
Я бессовестно нарвал букет из роз?
Дай бог памяти, в каком это году,
Я не чувствовал ладонями заноз.
Надрывались от погони сторожа,
И собаки не жалели в беге сил.
Я бежал, твоим букетом дорожа,
И, запутавшись, в заборах колесил.
Кровь хлестала из разодранной щеки,
А рубаха развалилась пополам.
Оставались чудом целы лепестки,
А штаны ползли бессовестно по швам.
Ты сидела на скамейке далеко
И считала в мыслях медленно до ста,
Я ж заборы перемахивал легко,
И версту сменяла новая верста.
Убежал я. И собак перехитрил,
Завершая полуночный марафон.
А потом опять бежал, что было сил,
За тобой по темной улице вдогон.
Хохотали до упаду фонари.
Я в окно твое погасшее глазел.
Комары в меня вонзали волдыри,
А букет в руках беспомощно редел.
Мы столкнулись, — видно, есть на свете
бог.
И шарахнулись, как серые коты.
Помнишь, девочка, я веник приволок?
Это были твои первые цветы.
Я неважный вид имел как кавалер,
И язык во рту ворочался немой.
Надрывался в упоенье каждый нерв,
Но пора уже, пора было домой.
Но домой мы не добрались — вот беда,
Дружно рваную рубаху обвиня.
Затуманила рассудок резеда,
И букет ей вторил, запахом пьяня.
А потом качалась ночь на каблуках,
И кувшинки глупо путались в пруду.
Помнишь, девочка, занозы на руках?
Дай бог памяти, в каком это году…
1983 год
Похороны Абрама
По улице жмуром несут Абрама,
В тоске идет за ящиком семья,
Вдова кричит сильней, чем пилорама,
И нет при нем ни денег, ни «рыжья».
Тоскливо покидая синагогу,
Завернутый в большую простыню,
Абрам лежит в сатин на босу ногу,
Руками налегая на мотню.
Его котлы уже примерил шурин
И стрелки переводит втихаря,
А на людях божится, что в натуре
Не видел красивей богатыря.
Уже с утра в духах утюжат лепень,
Который был покойному пошит —
Евоный брат в Москве имеет степень,
Но не имеет надлежащий вид.
Пока процессия шагает,
На хате делится шмотье,
И душу лабухи вынают,
И пьет халяву шнаранье.
На третий гвоздь, пока вдова рыдала
И швыркала заморский кокаин,
Назрела предпосылка для скандала —
Покойный подал голос из руин.
(Построилась, как есть, немая сцена,
Со страху Хаим челюсть проглотил,
Сподобился лицом в олигофрена
И мочевой пузырь ослобонил.
В момент исчезло множество скорбящих,
Вдове вдруг стало сразу не смешно.
Она кричала: «Господа, забейте ящик,
За все уже уплачено давно!»
И сразу на совковые лопаты
Возник всеобщий спрос и дефицит —
Кидали землю, будто три зарплаты
За этот труд на каждого висит.
Идут шикарные поминки.
Родные мечут колбасу.
Покойный ежится в простынке
Перед дверями в Страшный Суд.
1983 год
Развязать бы мой язык
Развязать бы мой язык,
Да завяжут руки.
Думал, в голос — вышло в крик
Под стальные звуки.
Думал, нет, не для меня
Каменные стены.
Думал, быстрого коня —
Конь обыкновенный.
У ворот пустых Троян —
Адская находка.
Думал, ветром буду пьян,
Оказалось — водкой.
И, пропившись в пух и прах,
Лихо расплатился
Самой лучшей из рубах —
Той, что я родился.
Не считал потом рубцов,
Да хватал их грудью.
Свечку жег от двух концов —
Думал, ярче будет.
Думал, нет, не до седин
Тянутся потери.
Думал — люди, верил им.
Оказалось — звери.
Думал — в плач, а вышло — в смех.
От испуга, верно.
Думал, к плахе после всех —
Оказался первым.
Наплевать, на ком теперь
Ты, моя рубаха.
В самой горькой из потерь —
Лишь минута страха.
Из груди — унылый стон
От смертельной скуки.
Думал — явь, а вышло — сон.
Вот такие штуки.
1983 год
Рублики-копеечки
Рублики-копеечки халявныя,
ой-ё-ё-ё-ёй,
Потерял я вас, а главное —
потерял покой.
Хуже водки — стерва подлая,
ай-я-я-я-яй,
Ах ты, Зойка, телка модная,
только подавай!
А глаза твои раскосыя,
ой-ё-ё-ё-ёй,
Как останусь голым-босым я —
ты тогда не вой.
А твои холены пальчики,
ай-я-я-я-яй,
Лазят мне в карманчики —
только подавай!
Выйду-ль я с тобой на улицу —
ой-ё-ё-ё-ёй,
Ты украдкой станешь жмуриться
на лопатник мой.
Ах ты, Зойка, баба шустрая,
ай-я-я-я-яй,
Паразитка, тля капустная,
рот не разевай!
Эх, лучше бы я жил с горбатою,
ой-ё-ё-ё-ёй,
Денежки бы греб лопатою
да носил домой.
Но с тобой потратил времечко,
ай-я-я-я-яй,
Щелкал я рубли, как семечки —
только подавай!
1983 год
Улица Восточная
Рестораны шумные — колдовское зелье,
Юное, безумное, пьяное веселье.
Софочки да Любочки, а впридачу к ним
Кофточки да юбочки — сигаретный дым.
Улица Восточная — горе и отрада.
Годы мои юные вдаль по ней текли.
И теперь о прожитом сожалеть не надо,
Про забавы первые, дерзкие мои.
Не о том жалею я, что промчалось тройкой,
Вдаль по этой улице прогремело бойко.
Мне вдогонку броситься поздно за тобой,
От меня уносится колокольчик твой.
Улица Восточная — как стрела прямая.
До тебя по улице мне подать рукой.
Мы по этой улице столько лет шагали,
А сошлись на улице, улице другой.
1969 год
Фаэтон
Вот здесь, на этой шумной площади