В давно ушедшие года
Ругались пьяные извозчики,
И улыбались господа.
Кивая гривами облезлыми,
Мелькая крупами коней,
Как докатились вы, болезные,
До современных «жигулей»?
Вас смяла жизнь неумолимая,
Жестокий, бешеный прогресс.
Кому дорога ваша длинная
Пришлась как раз наперерез?
И с облучками антикварными
Вы оказались невпопад —
Ни одиночными, ни парными
На километрах автострад.
Колеса хрупкие со спицами —
Да не боялись мостовых.
Не знали: радоваться, злиться ли
На жесты глупых постовых.
И в гонках, вам совсем не свойственных,
И даже в поисках гроша,
Всегда хранили вы спокойствие
И чинный шаг. И чинный шаг.
Вы золочеными каретами
Доступны были не для всех.
Не украшали вас портретами —
Тогда еще считалось — грех.
И лошадиного упряжкою,
Себе поблажки не прося,
Тащили ношу вашу тяжкую
На подогнувшихся осях.
Вы боевыми колесницами
Кому-то виделись во сне,
И люди с царственными лицами
Вас погоняли на войне.
Вы пролетали тройкой свадебной,
Кому-то счастье подарив,
Хрипели вы с невестой краденой,
Узду до боли закусив.
Менялись вы. Менялись всадники.
Сменился камень на бетон.
И нынче в будни или в праздники
Уже не встретишь фаэтон.
Сбылось великое пророчество:
Вас грубо вытеснил мотор.
И всем теперь до боли хочется
Скакать на нем во весь опор.
Как просто стать музейной редкостью,
Однажды выбившись из сил.
И удивлять столетней ветхостью
За пять копеек — гран мерси!
И что в музеях вы наплачете
Под взгляд зевающих повес?
Вы через сотню лет проскачете,
А «мерседес» уйдет под пресс.
1983 год
Я вышел родом
Я вышел родом из еврейского квартала,
Я был зачат за три рубля на чердаке.
Тогда на всех резины не хватало,
И я родился в злобе и тоске.
Когда подрос, играл в лапту и прятки,
Кидал ножи в обшарпанную дверь.
А у отца давно сверкали пятки,
И я не знаю, жив ли он теперь.
Моя семья блюла свободу нравов,
И я привык к тому в конце концов:
Моя маман беспечно и по праву
Меняла часто мне моих отцов.
Из них последний был мне всех роднее,
Хотя меня он вовсе не любил,
И отличался тем, что, не краснея,
На крышу баб по лестнице водил.
Со мной росли еврейские детишки,
Все, как и я, одетые в тряпье —
Мои по папам сестры и братишки —
В душе потенциальное ворье.
Пришла война, отцы их дали драпа,
Не дожидаясь сумрачных годин,
И мой любимый, незабвенный папа
Окрестных баб обслуживал один.
Он изводил на них рубли и трешки,
Что приносила в дом моя маман,
И мы со страху прятались в ладошки,
Когда он утром лазил ей в карман.
Мы через день питались черствым
хлебом,
А папа блуд чесал на чердаке —
Он отдыхал душой под синим небом,
Зажав трояк в мозолистой руке.
Прошли года, я вырос, даже очень,
И стал тайком захаживать в кабак.
И сладострастный мой беспутный отчим
Ловил частенько глазом мой кулак.
Я позабыл свое больное детство
И стал тайком глядеть на женский пол.
Досталось мне чудесное наследство —
В пятнадцать лет я бабу в дом привел.
А денег мне, конечно, не хватало,
Я вам скажу об этом не тая.
И стали мы с дружками из квартала
Набеги делать в дальние края.
Но воровать мы толком не умели
И день за днем сидели на мели.
И как-то раз менты на хвост насели
И всю контору скопом замели.
Там били больно кованою пряжкой,
Но я молчал, как рыба, верь — не верь!
И наконец, со звездами на ляжках
Я был ментами вышвырнут за дверь.
Тогда я просто чудом отвертелся,
А остальным повесили срока.
Я с ними столько страху натерпелся,
Что за неделю выучил УК.
Теперь я знаю, что и сколько весит,
И я не лезу больше на рожон.
Я поменяю тысячу профессий,
Как папа мой менял когда-то жен.
Родитель мой, блатной и незабвенный,
Меня ты сделал, сделал просто так.
Во мне гудят твои дурные гены,
И я с тоской взираю на чердак.
1983 год