Но били слова, как кнут,
Что все золотые чувства
Когда-нибудь опадут.
Я думал совсем иначе.
И мир — золотой богач,
И осень — что нет богаче —
Дождями пускались в плачь.
Я в этом золоте топил луну
На дне твоих печальных глаз…
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю
сейчас.
Но что-то сменилось в выси —
На север умчался юг —
И все золотые кисти
Ненужными стали вдруг.
И сор золотой облезлый
Слетел под веселый свист.
А девочка та исчезла,
Как с ветки кленовый лист.
Я в этом золоте купал струну
И выставлялся напоказ.
А еще я так любил тебя одну,
А впрочем, все еще люблю
сейчас.
2007 год
Мариночка
Учились мы с Мариночкой, когда при слове
«рок»
Со страху залезали под кровати.
Ей школа образцовая открыла сто дорог
И выгнала ее за вырез в платье.
Кричал директор что-то о бедламе
И, тыча зло в Мариночкину грудь,
Публично оскорблял ее «битлами»,
А под конец вдогонку крикнул: «Блудь!»
Тогда словцо «эротика» считалось матерком,
А первый бард считался отщепенцем.
Катилась жизнь веселая на лозунгах верхом
И бряцала по бубнам да бубенцам.
Храня тебя, Марина, от разврата,
И миллион таких еще Марин,
Упорно не хотел кинотеатр
Показывать раздетую Марлин.
Ты нам тогда, Мариночка, мерещилась
во сне —
Совсем как из нерусского журнала,
Где не регламентированы юбки по длине —
Как ты была права, что бунтовала!
Коль целый хор лысеющих мужчин
Кричал: «Длинней подол и круче ворот!..»
И миллион таких еще Марин
Ему назло с ума сводили город.
Бежали мы, Мариночка, на выставки картин
В аллеи, где художник чист и беден,
Где не сумеет высокопоставленный кретин
Угробить скрипку глупым ором меди.
Там на маэстро клифт с потертой фалдой,
Но сколько ты ему ни заплати,
Не нарисует женщину с кувалдой
На стыках паровозного пути.
Ты выросла. Все вынесла. А мой гитарный бой
Сыграл поминки дикостям запретов.
Мариночка, как нужен был твой с вырезом
покрой
Для первых бунтовщических куплетов.
Прости меня теперь великодушно —
Я ни один тебе не подарил,
Хотя б за то, что самой непослушной
Была среди бунтующих Марин.
1986 год
Маэстро
Посвящается А.Я. Якулову
Я дома у Маэстро
Пью чай и дую сгоряча.
И рухну ниц на кресло,
Когда смычок сорвется от плеча.
И скрипка, за три века
Не раскричавшая души,
Луне поднимет веко
И тишину растормошит.
Я дома у Маэстро
Из трубки пробую табак.
Молчит, не скрипнет кресло,
И кольца дыма вязнут на губах.
Смычок все чаще, чаще,
То плача, то смеясь, то злясь…
Маэстро — настоящий.
И настоящий князь.
Я дома у Маэстро
Гоняю водку над столом.
Я с ним, как в ходе крестном,
За скрипкой этой лезу напролом.
Склоняюсь над гитарой,
Смычком его крещен.
Маэстро ведь не старый,
Мы поживем еще!
Я в полночь по столице
Уйду, сжимая воротник,
Чтоб в тишину ввалиться,
Как в бухту после шторма бриг.
Простимся на улыбках,
Он в гости снова позовет.
И горько мне, что скрипка
Его переживет.
1998 год
Милосердная сестра
Милосердная сестра,
Излечи нас, иже спятим.
Словом Веры и Добра
Поднеси нам крест с распятьем.
Дай нам Слово. Слово — бог.
У казенной койки нашей
Не заглушит стук сапог
Тихой поступи монашьей.
Да отвадит боль от ран
Жест послушницы всесильной,
Чья душа — уже есть Храм,
Лучший Храм на всей России.
И раскаянья искра,
Может, вспыхнет в нас, как пламя.
Милосердная сестра,
Дай нам Веру. Веруй с нами.
1989 год
Монашенка
Постригалась тихо, без апломба,
Без благословения в миру.
С корочками вузова диплома
Из полнометражки — в конуру.
— Монастырский хлеб, опомнись,
пресен!..
— Чур! Сутана — вечно! Не фата!..
Постригалась натрезво. Без песен.
Грешная все это суета.
Скорбное, без лейбл, сукно сутаны
Терто пересудами до дыр.
Приведись удариться в путаны —
Словом не обмолвился бы мир!
Ксения, послушница теперь уж,
Грех земной поклонами отвесь.
Поступай, как знаешь, если веришь.
Впрочем, смысл жизни в том и есть.
Бог тебе, монашенка, указка.
С легкой, значит, все Его руки.
Мы — другие, мы не верим в
сказки —
Гордые без веры дураки.
Мы дерзаем, бьемся и воюем
Что-то в этом мире изменить:
То в огонь свечи истошно дуем,
То истошно силимся звонить.
С левого колена да на право —
Нам не до камней монастыря!
От роду безбожная орава.
В теменище. Без поводыря.
Ксения… Послушница всего лишь.
Безфамильна — имя в мире — тлен.
Может, часть и нашего отмолишь?
Если так, дай Бог тебе колен.
1986 год
Монета
Брошу, брошу я монету —
Вдруг да выпадет «орел», —
Полетаю с ним по свету,
Где ногами не добрел.
Полетаю, полетаю,
Ворочуся из степей
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
Белых-белых, слава богу,
Что никто не изловил,
Что живут через дорогу
От любви.
Если выпадет мне «решка» —
Я не стану вешать нос.
Сяду я в тюрьму, конечно —
Понарошку, не всерьез.
Поворчу и поругаю —
Мол, судьбина — хоть убей!
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
Белых-белых, слава богу,
Что никто не изловил,
Что живут через дорогу
От любви.
Брошу, брошу я монету,
Будто по ветру перо.
Ну а вдруг монета эта
Да и встанет на ребро?
Значит, будет жизнь другая,
Без полетов и скорбей,
Значит, я не распугаю
Ваших белых голубей.
Белых-белых, слава богу,
Что никто не изловил,
Что живут через дорогу
От любви.
Я вчера монету бросил
Из открытого окна
И заждался на вопросе:
Чем вернется мне она?
Из небес она мигает:
Мол, терпения испей.
И летает, и пугает
Ваших белых голубей.
2007 год
Мы с тобой увидимся не скоро
Мы с тобой увидимся не скоро.
Может так случится — никогда.
Дни твои бегут, дай бог им, в гору,
А мои — под гору, вот беда.
Прожит день — он крестиком на стенке.
Час еще — прогулка во дворе.
Я живу, где все вокруг — оттенки.
Ты — в большом цветном календаре.
Все мое богатство — папиросы.
Все мое имущество — тетрадь.
И допросы, долгие допросы.
Я б соврал, да нечего соврать.
И так жаль, что мне уже не 20.
Если б так — от счастья бы завыл.
Я умел, ты помнишь, улыбаться,
А теперь, вот, начисто забыл.
От того и маюсь, видно, лишку,
То ругаясь грубо, то грозя.
Я одной тебе скажу, малышка:
Я б поплакал, да ведь тут нельзя.
Где ты, поезд, пролетевший мимо —
По холодным рельсам не догнать?
Я не называл тебя любимой,
А теперь, вот, начал называть.
И когда за полночь мне не спится,
И мечтаю, ручку теребя,
Сотни строк, как бешеные спицы,
Водят хоровод вокруг тебя.
На душе свербит сверчок запечный —
Зря бедняга силится заснуть.
И к тебе отсюда только Млечный,
Самый долгий и неясный путь.
1984 год
На Восточной улице
На Восточной улице
На карнизах узких
Сизари красуются
В темно-серых блузках.
Тень ложится под ноги,
Я шагаю дальше,
Где клаксоны-окрики
Горло рвут до фальши.
Не спешу, как было, я
Два квартала выше,
Где такие милые
Три окна под крышей,
Где ронять мне выпало
Вздох обиды тяжкий,
Там сирень рассыпала
Белые кудряшки.
А еще два тополя
В побрякушках лунных
Мне листвой так хлопали
За лихие струны!
И в лады потертые
Вдавленное слово
Ветер мне развертывал
В переборы снова.