Старый рыбак поседел от тоски и печали:
«Дочка, опомнись, твой милый — бродяга и вор, —
Так ей сказал, — берегись, берегись, Катерина —
Лучше убью, но не выдам тебя на позор!»
Девушка петь и смеяться совсем перестала,
Пала на личико светлое хмурая тень,
Пальцы и губы она себе в кровь искусала,
Словно шальная, ходила она в этот день.
Как-то отец возвратился из города поздно:
«Вот и конец, — он сказал, — молодцу твоему.
В краже поймали. Пойди посмотри, коли любишь.
Там и убили. Туда и дорога ему».
Девушка Катя, накинув платок, убежала.
Город был близко, и возле кафе одного
Толпы народа… Она их с трудом растолкала,
Бросилась к трупу, лаская, целуя его.
Чудный красавец лежал там уже бездыханный,
Словно заранее чувствовал смертный свой час,
Руки скрестивши, как крылья подстреленной птицы,
Злая улыбка скользила на нежных устах.
Девушка встала — и, бросив проклятья народу,
Не дожидаясь той новой, печальной зари,
Белое платье надела и, словно невеста,
Бросилась в морс с ближайшей высокой скалы.
Шутки морские порою бывают жестоки…
Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей.
Дочка угроз от отца никогда не слыхала
Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.
Судили девушку одну
Друзья, я песню вам спою,
Своими видел я глазами:
Судили девушку одну,
Она дитя была годами.
Она просилась говорить,
И судьи ей не отказали.
Когда ж закончила она,
Весь зал наполнился слезами.
«В каком-то непонятном сне
Он овладел коварно мною,
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.
И долго я боролась с ней,
Но чувств своих не победила,
Ушла от матери родной…
О судьи, я его любила!
Но он другую полюбил,
Стал насмехаться надо мною.
Меня открыто презирал,
Не дорожил, коварный, мною
Однажды он меня прогнал…
Я отомстить ему решила:
Вонзила в грудь ему кинжал.
О судьи, я его убила!
Прощай, мой мальчик дорогой
Тебя я больше не увижу.
А судьи, вас, а судьи, вас,
А судьи, вас я ненавижу!»
Девчонка серые глаза
Свои печально опустила.
Никто не видел, как она
Кусочск яда проглотила.
И пошатнулася она,
Последний стон ее раздался.
И приговор в руках судьи
Так недочитанным остался.
Друзья, я песню вам пропел,
Своими видел я глазами:
Сгубили девушку одну,
Она дитя была годами.
Есть по Чуйскому тракту дорога
Есть по Чуйскому тракту дорога,
Ездит много по ней шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирев.
Он трехтонку, зеленую АМО,
Как родную сестренку, любил.
Чуйский тракт до монгольской границы
Он на АМО своей изучил.
А на «форде» работала Рая,
И так часто над Чуей-рекой
Раин «форд» и трехтонная АМО
Друг за дружкой неслися стрелой.
Как-то раз Колька Рае признался,
Ну а Рая суровой была:
Посмотрела на Кольку с улыбкой
И по «форду» рукой провела.
А потом Рая Кольке сказала:
«Знаешь, Коля, что думаю я:
Если АМО мой «форд» перегонит,
Значит, Раечка будет твоя».
Как-то раз из далекого Бийска
Возвращался наш Колька домой.
Мимо «форд» со смеющейся Раей
Рядом с АМО промчался стрелой.
Вздрогнул Колька, и сердце заныло —
Вспомнил Колька ее разговор.
И рванулась тут следом машина,
И запел свою песню мотор.
Ни ухабов, ни пыльной дороги
Колька больше уже не видал.
Шаг за шагом все ближе и ближе
Грузный АМО «форда» догонял.
На изгибе сравнялись машины.
Колька Раю в лицо увидал.
Увидал он и крикнул ей: «Рая!»,
И забыл на минуту штурвал.
Тут машина, трехтонная АМО,
Вбок рванулась, с обрыва сошла
И в волнах серебрящейся Чуй
Вместе с Колей конец свой нашла.
На могилу лихому шоферу,
Что боязни и страха не знал,
Положили разбитые фары
И любимой машины штурвал.
И теперь уже больше не мчится
«Форд» знакомый над Чуей-рекой
Он здесь едет как будто усталый,
Направляемый слабой рукой.
Есть по Чуйскому тракту дорога.
Ездит много по ней шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирев.
Чайный домик
Чайный домик, словно бонбоньерка,
Палисадник из цветущих роз…
С Балтики пришедшей канонерки,
Как-то раз зашел туда матрос.
Там ему красавица японка
Напевала песни о любви.
А когда за горы скрылось солнце,
Долго целовалися они.
Утром уходила канонерка.
Трепетал на мачте гордый флаг.
Отчего-то плакала японка,
Отчего-то грустен был моряк.
Незаметно годы пролетели.
Мальчик в доме быстро подрастал.
Серые глаза его блестели.
Он японку мамой называл.
«Где мой папа?» — спрашивал мальчонка,
Не скрывая детских своих слез.
И ему ответила японка:
«Папа твой был с Балтики матрос».
Чайный домик, словно бонбоньерка,
Палисадник из цветущих роз…
С Балтики пришедшей канонерки,
Как-то раз зашел туда матрос.
Сероглазый
Ночами лунными с гитарой семиструнною,
Глазами серыми пленил ты сердце мне.
Когда впервые шла к тебе я ночкой лунною,
Сирень шептала мне о ласке и весне.
Гитара плакала, а мы с тобой смеялися.
Нам было весело в ту ночь, как никогда.
Я лишь тобой, мой сероглазый, любовалася,
И я не знала, что разлюбишь навсегда.
Не ожидала до последнего мгновения,
Что радость прежнюю придется позабыть,
Что на любовь мою ответишь ты презрением,
Захочешь сердце мое бедное сгубить.
Лишь об одном тебя прошу я, как безумная:
Ты уезжай скорее в дальние края,
Чтоб глазки серые, гитара семиструнная
Ночами лунными не мучали меня.
В одном прекрасном месте
В одном прекрасном месте,
На берегу реки
Стоял красивый домик,
В нем жили рыбаки.
Отец уже был старый,
И мать была стара.
У них было три сына —
Красавцы хоть куда.
Один любил крестьянку,
Другой любил княжну,
А третий — молодую
Охотника жену.
Любил ее он тайно.
Охотник тот не знал,
Что жизнь его разбита
И он совсем пропал.
Однажды он собрался
В лес дальний пострелять.
И встретил он цыганку,
Просил он погадать.
Цыганка молодая
Умела ворожить,
Все карты разложила —
Не смеет говорить.
«Твоя жена неверна —
Десятка так легла,
А туз виней — могила», —
Она произнесла.
Охотник взволновался,
Цыганке уплатил,
А сам с большой досадой
Домой поворотил.
Подходит ближе к дому
И видит у крыльца:
Жена его, злодейка,
В объятьях молодца.
Раздался громкий выстрел —
Младой рыбак упал.
За ним жена-злодейка,
Потом охотник сам.
В одном прекрасном месте,
На берегу реки
Стоял красивый домик,
В нем жили рыбаки.
У меня под окном
У меня под окном расцветает сирень,
Расцветает сирень голубая.
А на сердце моем пробудилась любовь,
Пробудилась любовь молодая.
Отчего я вчера не дождалась тебя?
Оттого что нашлася другая.
А другая твоя чем же лучше меня,
Разве тем, что косу распускает?
Так иди же ты к ней, к той красотке своей,
Наслаждайся ее красотою!
Про меня позабудь, позабудь навсегда.
Позабуду и я, но не скоро.
Ты плачь, гитара моя
Ты плачь, гитара моя,
Сердцу больно в груди,
Грущу по дому я,
Родная, жди.
Зачем разлука пришла
Туда, где радость была,
Разбила сердце мое,
Весенним днем?
Я помню глаз синеву
И голос родной.
Под старым кленом в саду
Сидел с тобой.
Плыла по небу луна,
От счастья пела струна.
Коснулся локон кудрей
Щеки моей.
Тебя я нежно обнял,
К груди прижал