– Хочу спросить вас про фотографов.
– С чего это вдруг? – удивилась костюмерша.
– Фотографы часто снимали в театре?
– Время от времени. В кабинете директора фотографируют артистов на портреты.
– Те, что висят в фойе?
– Ну да.
– Часто?
– А как приспичит, так и снимают. Труппа-то обновляется.
– Ну а спектакли часто фотографируют?
– Бывает и такое.
Стерхова собралась с мыслями, чтобы задать правильный вопрос.
– Если вспомнить те времена, когда была жива Теплякова, такое тоже бывало?
– А как же! Может, и чаще, чем теперь. Особенно под Новый год и на утренниках.
– Среди фотографов были знакомые лица? Скажем, один и тот же человек, снимавший несколько раз подряд?
– Я не обращала на них внимания. Пришел и делай свою работу.
– Значит, не помните…
– Нет, милая, не помню.
– А кто из ныне работающих может хоть что-то вспомнить?
– Кроме меня? – Мария Егоровна задумалась. – Лаврентьев Николай Петрович, Комагорова, Раечка, наша кладовщица. Может, Сан Саныч, хотя я не помню, в каком году он устроился на работу. Лучше спроси у Красноперовой. Она – директор, все должна знать.
– У нее я уже спросила. – Стерхова встала, собираясь уходить, но костюмерша ее остановила:
– А ты не спеши, попей чайку с конфетами. Скоро придет Комогорова на подбор обуви. Вот и поговоришь.
Такой расклад вполне устраивал Анну. Ей нравилось бывать в костюмерной, вдыхать этот запах детства и волшебных фантазий.
Она не успела допить чашку чая, как в дверях появилась Комогорова.
– Вы снова тут? – Она присела на табуретку и стала примерять пару туфель, которую подала Кочеткова. – Как продвигается ваше расследование?
– Хотелось бы лучше, – ответила Анна.
– Жизнь слишком непредсказуема, – заметила Альбина Борисовна и обратилась к костюмерше: – Дайте другую пару, эти мне маловаты.
Мария Егоровна забрала у нее туфли и спросила у Стерховой:
– Чего ж не расспросишь?
– О чем это вы? – заинтересовалась актриса.
– Хотелось бы знать, – начала Анна. – В те времена, когда Теплякова была жива, и в театр приходили фотографы. Помните хоть одного?
– Да вы смеетесь, деточка, – улыбнулась Комагорова. – Столько лет прошло, кто ж упомнит.
– Их было много? Или кто-то постоянный?
– Да кто на них обращал внимание? Пришел и снимает. А что до портретов: моему, что висит в фойе, лет тридцать пять. Мне нравится. Предложат пересняться – откажусь.
– Благодарю вас, Альбина Борисовна. – Прощаясь, Стерхова обняла Кочеткову. – Ну, я пойду.
Следующим местом, куда она зашла, была бутафорская, в которой царствовал Сан Саныч. Она имела замысловатую конфигурацию: комната при входе соединялась узким, заставленным шкафами, проходом с другим, более просторным помещением. Кроме этого был небольшой склад, в котором и застала Сан Саныча Стерхова.
– Оладушка… – Он, кряхтя, поднял ящик и поставил его на стеллаж. – Что-то к нам зачастила. Чайку или кофе?
Она ответила:
– Пила в костюмерной.
Они прошли в комнату с его рабочим столом и сели друг против друга.
– У меня к вам есть один вопрос, – предупредила Анна.
– Давай, говори.
– В каком году вы пришли работать в театр?
– Я же говорил в прошлый раз – в девяносто пятом. До этого работал в провинции, в Ярославле.
– В театре Федора Волкова? Бутафором?
– Единственное, что умею делать, – улыбнулся Сан Саныч. – А почему ты об этом спросила?
– Кое что надо выяснить. Но теперь совершенно ясно, что вы ничего об этом не знаете.
В это время дверь распахнулась, и в бутафорскую вплыл Николай Петрович Лаврентьев.
У Стерховой вырвалось:
– Вы?!
– А что вас удивляет? – Лаврентьев прошел к столу и положил перед Сан Санычем походную сумочку.
– Спасибо, не пригодилась.
– Не порыбачилось? – спросил бутафор, убирая сумку.
– Два дня проливных дождей с моим здоровьем непереносимы. Пришлось вернуться. Сегодня вечером играю спектакль.
– Николай Петрович, – Стерхова тронула его за рукав, – нам бы поговорить.
– Что еще вам нужно, голубушка? Желаете продолжить мои мучения?
– Это никак не касается лично вас.
– Где будем говорить? – Лаврентьев взглянул на дверь, словно вопрошая: выходим?
– Нет, пожалуй. – Анне было совестно оскорблять Сан Саныча недоверием. К тому же, проработай он в театре лет на пять больше, она бы задала ему тот же вопрос. – Когда Теплякова была еще жива, помните фотографа, который снимал ваш портрет для фойе или же работал на спектаклях и новогодних утренниках?
– Побойтесь Бога! – воскликнул Лаврентьев. – Меня никогда не интересовала обслуга. Прошло достаточно времени, чтобы всех перезабыть.
– Значит ли это, что фотографов было много, а не кто-то один?
– Я не знаю! Меня эта тема никогда не интересовала. Узнайте в администрации.
– Видите ли, Николай Петрович, есть показания свидетеля, что, по крайней мере, одного фотографа вы хорошо знали.
– Что за блеф! Снова пугаете или ловите на живца?
Стерхова с улыбкой покачала головой:
– Как вижу, вас не отпускает рыболовная тема.
– Не водите меня за нос! – прикрикнул на нее Лаврентьев. – Говорите напрямую, что там у вас есть?
– Вчера я дозвонилась до Анны Тубеншляк. Она подтвердила ваши слова.
– Вот видите, я всегда говорю правду.
– Она так же сообщила, что в момент гибели Тепляковой за кулисами вы говорили с каким-то мужчиной.
– Бред! Ни с кем я не говорил.
– Сидя в карете, она четко видела, что он стоял рядом с вами.
– Ну так пусть она вам и скажет, кто это был. Я ничего не помню!
– В том-то и дело, что Тубеншляк видела только его рукав и плечо. Но я уверена в том, что это был фотограф. Сначала он снимал новогодний утренник, а потом ваш спектакль. Я видела фотографии, которые подтверждают, что он стоял рядом с вами.
– Не помню никакого фотографа, даже если он там и был. У меня своя работа, у фотографа – своя. И пожалуйста… – Голос Леонтьева зазвучал спокойно и миролюбиво. – Давайте с этим закончим. Все, что вспомнил, я рассказал.
В машине, когда Стерхова ехала домой, она сказала самой себе:
– Фотографов-призраков я еще не ловила.
Глава 21Поджог
В дверь квартиры позвонили, когда не было и восьми. Стерхова заглянула в глазок и спросила:
– Кто там?
В ответ раздался усталый, глухой голос:
– Это я, Семенов.
Отперев замок, она распахнула дверь и, увидев его серое с темными глазницами лицо, испугалась:
– Что с вами, Игорь Петрович?
– Просто не выспался, всю ночь работал.
– В театре?
– Мне разрешили остаться на ночь.
Анна посторонилась, чтобы пропустить Семенова в прихожую, но он не двинулся с места.
– Я звонил по телефону, вы не ответили.
– Вероятно, была в ванной. Есть какой-нибудь результат?
Он тряхнул головой:
– Второй пункт вашего поручения выполнен. Сосредоточился на нем, поскольку в руки попалось несколько журналов учета.
– Говорите же, Игорь Петрович.
– Означенное вами платье с инвентарным номером ПД–87698 было списано второго сентября тысяча девятьсот девяносто первого года.
– Это значит, что в восемьдесят восьмом году оно вовсе еще оставалось в распоряжении костюмерного цеха?
– По-моему, это очевидно, – устало сказал Семенов.
– Попрошу с еще большим усердием искать упоминание об аренде этого платья. И хорошо бы вам выспаться, – предложила Стерхова.
– Да-да, только что хотел попросить.
– Езжайте в гостиницу, сегодня на работу не выходите.
– Благодарю, – улыбнулся Игорь Петрович. – Завтра с утра снова поеду в театр.
– Удачи!
Анна закрыла дверь и отправилась варить себе кофе, но прежде завернула в гостиную и подошла к буфету, на котором стояла фотография тетушки Руфи.
– Рада, что ты здесь ни при чем, – проговорила она и прикоснулась к фотографии пальцами. – Люблю тебя, дорогая.
Но, как только Стерхова оказалась на кухне и поставила турку на огонь, в дверь опять позвонили.
– Семенов что-нибудь забыл… – пробормотала она, выключила печку и вернулась в прихожую. Не заглядывая в глазок, открыла дверь и застыла от удивления.
На пороге стоял не кто-нибудь, а Денис Аксенов.
– Здравствуй, Аня.
Чуть помедлив, она отступила в сторону:
– Проходи.
Сопроводив Дениса в гостиную, она предложила ему сесть.
– Что привело?
– Хотелось бы объясниться.
– А стоит ли?
– Стоит.
– Прошу извинить, но мне некогда, собираюсь поехать в Комарово. Если хочешь, успеем выпить по чашке кофе.
Аксенов стоически вынес ее отстраненный тон, выпил предложенный кофе и вместе с Анной вышел на улицу. Но, когда она подошла к своему автомобилю и уже собралась попрощаться, Денис забрал у нее ключи от машины и безапелляционно заявил:
– В Комарово едем на моей.
Взяв Анну за руку, он повел ее к своему джипу. Стерхова обронила:
– Не драться же с тобой…
– По крайней мере, теперь будет время поговорить, – ответил он.
Уже в начале пути зарядил мелкий дождь. Он стучал по крыше машины, как метроном, отсчитывая время до неизбежного разговора. Мимо проплывали мокрые пейзажи. Оба ждали объяснения, но слова не рождались.
Анна первой нарушила тишину, предупреждая любые оправдания Дениса.
– Ты ни в чем не виноват, – проговорила она, глядя в окно. – Все дело во мне.
Аксенов вздохнул, его пальцы крепче сжали руль.
– Анна, послушай, – начал он, но Стерхова перебила:
– Дай мне договорить. Теперь я знаю, что ты разводишься и у тебя есть дети. Я думала, что смогу с этим справиться, но ошиблась.
Аксенов посмотрел на нее, и в его глазах отразилась усталость.
– Екатерина – мое прошлое. У нас двое детей, и я не могу их оставить. Но это не значит, что у нас с тобой нет никакого будущего.
Стерхова с горечью покачала головой.