испута, хотя, по правде сказать, так и оставаясь в сомнениях насчет voglio, отчетливо слышным голосом заметил своему протеже апропо великой баталии на улице, которая бушевала с неостывающим жаром:
– Прекрасный язык. Для пения, я имею в виду. А почему вы не пишете свои стихи на этом языке? Bella Poetria[1864]! Он такой звучный и мелодичный. Belladonna voglio[1865].
Стивен, одолеваемый отчаянною зевотой и вообще смертельной усталостью, отозвался на это:
– Для услажденья слуха слоних. Они базарили из-за денег.
– Неужели? – спросил мистер Блум. – Да, конечно, – задумчиво присовокупил он, про себя подумав, что вообще языков существует больше, чем требуется, – может быть, тут просто некое южное обаяние.
Нарушив их тет-а-тет, хозяин заведения водрузил на столик кипучую и пловучую чашку изысканного пойла, носившего титул кофе, а также весьма допотопный образчик булки или чего-то, по виду близкого, после чего ретировался к себе за стойку. Мистер Блум, положив себе как следует его разглядеть, но только поздней, чтобы это не показалось… по каковой причине взглядом пригласил Стивена приступать, а сам начал распорядительствовать, постепенно и осторожно пододвигая к нему чашку того, что в данный момент предполагалось называть кофе.
– Звуки обманчивы, – сказал Стивен после некоторого молчания, – точно так же как имена. Цицерон, Подмор, Наполеон, мистер Гудбоди, Иисус, мистер Дойл[1866]. Шекспиров было не меньше, чем Мэрфи. Что значит имя?
– Да, конечно, – искренне согласился мистер Блум. – Разумеется, это так. Наше имя тоже менялось, – добавил он, транспортируя к Стивену так называемую булочку.
Тут рыжебородый моряк, который не спускал глаз с вновь вошедших, особое внимание уделяя Стивену, атаковал последнего лобовым вопросом:
– А вот твое имя как?
В тот же миг мистер Блум коснулся ботинка своего спутника, однако Стивен, явно не сделав выводов из этого теплого прикосновения в неожиданной области, отвечал спокойно:
– Дедал.
Моряк тяжко уставился на него заплывшими сонными глазами, мешки под которыми выдавали неумеренное потребление алкоголя, с предпочтением доброго голландского джина с водой.
– А Саймона Дедала знаешь? – осведомился он наконец.
– Слыхал про такого, – ответил Стивен.
Какой– то миг мистер Блум находился в полной растерянности, заметив к тому же, что окружающие явно прислушиваются.
– Он ирландец, – объявил бравый моряк, по-прежнему не отводя взгляда и энергично кивая головой. – Настоящий ирландец.
– Даже слишком настоящий, – поддержал Стивен.
Что же до мистера Блума, то он совершенно перестал что-нибудь понимать в этой истории и как раз задавался вопросом какая же возможная связь когда моряк словно по внезапному наитию обернувшись к слушателям сообщил им:
– Я видел, как он с пятидесяти ярдов через плечо расстрелял два яйца на двух бутылках. Садит с левой без промаха.
Одолевая икоту и помогая себе жестами непослушных рук, он постарался как можно лучше им объяснить:
– Гляди, вот, скажем, сюда бутылки. Отмеряем пятьдесят ярдов. На бутылках яйца. Этот наставляет пушку через плечо. Целится.
Он изогнул туловище вполоборота, закрыл плотно правый глаз. Потом перекосил все черты лица как-то вбок и с отменно гадкой гримасою вперил взгляд в ночь.
– Бабах! – гаркнул он один раз.
Слушатели застыли в ожидании следующего бабаха, поскольку оставалось второе яйцо.
– Бабах! – гаркнул он еще раз.
Яйцо номер два было заведомо разнесено в прах. Он подмигнул, кивнул и кровожадно продекламировал:
Буффало Билл бьет всегда между глаз.
Промаху он не давал и не даст[1867].
Воцарилось молчание, покуда мистер Блум из чистой вежливости не решился его спросить, происходило ли это на каких-то стрелковых соревнованиях, вроде тех, что в Бизли.
– Звиняюсь, – сказал моряк.
– Как давно? – настаивал мистер Блум, не отступая на дюйм.
– Ну чего, – отвечал моряк, слегка смягчаясь в силу известного эффекта, когда коса находит на камень, – ну каких-нибудь там лет десять. Он ездил по всему свету с Королевским цирком Хенглера. При мне он эту штуку делал в Стокгольме.
– Любопытное совпадение, – заметил вскользь мистер Блум Стивену.
– А звать меня Мэрфи, – продолжал моряк. – У.Б.Мэрфи из Кэрригей-лоу.
Знаешь, где это?
– Куинстаун Харбор, – отвечал Стивен.
– Точно, – сказал моряк. – Форт Кэмден и форт Карлайл[1868]. Вот мои где места. Все корешки оттуда. У меня и женушка там. Ждет меня не дождется, знаю. За Англию, дом и красу. Законная верная жена, а я ее уж семь годков не видал, все по морям, по волнам.
Мистер Блум без труда вообразил себе сцену его появления: моряк возвращается в свою придорожную хижину, удачно надув всех морских чертей, темной дождливой ночью. Вокруг света в поисках жены. Масса историй на эту тему Бен Болта[1869] с его Алисой, тут и Энох Арден, и Рип ван Винкль, а может кто-нибудь еще вспомнит и Кривого О'Лири, излюбленный, хотя и довольно трудный номер для декламации, сочинил, кстати, бедняга Джон Кейси, и в своем роде, без претензии, разве не подлинная поэзия? Причем нигде и ни разу про возвращение жены из скитаний, как бы там она ни была предана тому, с кем в разлуке. Лицо в окне[1870]! Вообразите его изумление, когда он наконец коснулся финишной ленточки, и тут ему открывается горькая истина о его прекрасной половине, крушение его лучших чувств и надежд. Ты уже не ждала меня но я вернулся, и я хочу начать все сначала. Вот она сидит, соломенная вдова, у нашего прежнего очага. Думает, я умер, качаюсь в бездонной колыбели. Тут же и дядюшка Крепыш или, может, Худыш, уж это как вышло, хозяин «Якоря и Короны», снявши пиджак, поедает ромштекс с луком.
Стула для папы нет. У-у-у! Ветер! На коленях у нее последний малыш, посмертное произведение. На дрожках, на дрожках, по кочкам, по кочкам, в яму бух! Склонись перед неизбежным. Усмешка со стиснутыми зубами. С любовью и с разбитым сердцем остаюсь твой супруг У.Б.Мэрфи.
Моряк, который совсем не походил на жителя Дублина, отнесся к одному извозчику с просьбой:
– Слышь, а у тебя не найдется жвачки угостить, а?
У спрошенного таковой не нашлось, однако хозяин добыл кубик жевательного табаку из своей добротной куртки, висевшей на гвозде, и просимое передали из рук в руки.
– Спасибо, – сказал моряк.
Отправив добычу в пасть и жуя, он продолжал медленнее и с паузами:
– Мы нынче утром пришли, в одиннадцать. Трехмачтовый «Роузвин»[1871] с грузом кирпичей из Бриджуотера. Завербовался, чтоб добраться сюда, нынче же и списался. Гляди, вот свидетельство. У.Б.Мэрфи. Матрос первого класса.
В подтверждение своих слов он вытащил из внутреннего кармана и протянул соседу сложенный документ, не слишком чистый на вид.
– Уж верно, довелось тебе повидать свет, – заметил хозяин, облокотившись о стойку.
– Что говорить, – отвечал моряк после размышления, – как стал плавать, знатно поколесил. На Красном море я был. В Китае я был, в Северной Америке был, в Южной тоже. Айсбергов перевидал тьму, ледяных гор этих самых. Ходил и в Стокгольм, и в Черное море через Дарданеллы с капитаном Долтоном, это лучший рассукин сын, какому только приводилось угробить судно. В России был. Гоусподьи поомилью. Это русские так молятся.
– Небось, насмотрелся разных диковин, – вставил извозчик.
– Что говорить, – подтвердил моряк, двигая во рту жвачку, – диковин вдосталь и таких, и сяких. Я видел, как крокодил откусил лапу у якоря, все одно что я эту жвачку.
Он вынул изо рта жеваный комок и, поместив меж челюстей, яростно кусанул.
– Хряп! Вот так вот! А в Перу видал людоедов, так те жрут трупы и лошадиную печенку. Во, гляди. Вон они самые. Дружок мне прислал.
Порывшись во внутреннем кармане, который, как видно, служил ему кладовой на все случаи, он вытянул оттуда почтовую открытку и кинул на стол. Напечатанный на ней текст гласил: Choza de Indies, Beni, Bolivia[1872].
Вниманием всех завладела сцена, являющая группу туземок в полосатых набедренниках, которые, окруженные роем детворы (ее там было многое множество), дремали, щурились, кривлялись, кормили грудью, сидя на корточках перед убогими шалашами из прутьев.
– С утра до ночи коку жуют, – пояснял словоохотливый мореход. – Как будто жернова в брюхе. А когда не могут больше рожать, так они себе отрезают сиськи. Вон они тут, как есть голые, жрут сырую печенку от дохлой кобылы.
В течение нескольких минут, если не более того, открытка вызывала живейший интерес господ ротозеев.
– А знаете, отвадить их чем? – вдохновенно вопросил он.
Никто не рискнул высказать догадку, и он, хитро подмигнув, открыл:
– Стеклом. От этого у них душа в пятки. Стекло.
Мистер Блум, не выказав удивления, словно ненароком перевернул открытку, чтобы рассмотреть полустертый адрес и штемпель. Там значилось:
Tarjeta Postal, Senor A.Boudin, Galena Becche, Santiago, Chile[1873]. Особое его внимание привлекло то, что никакого сообщения явно не было.
Хотя он не спешил принимать на веру мрачную услышанную историю (как равно и яйцепалительный эпизод несмотря на Вильгельма Телля и на известное по «Маритане»[1874] приключение Ласарильо – Дон Сезар де Базан когда пуля первого пробила шляпу второго) обнаружив расхождение между его именем (если и вправду он был тот кем представлялся а не плавал под чужим флагом в строгом секрете сделав где-нибудь полный поворот оверштаг