По окончании работы уже не имело смысла возвращаться домой, поэтому он зашел в кафе неподалеку от «Монарха» и, сидя там, старался, насколько позволяли приличия, растянуть свой обед. Все же, когда он подошел ко входу в «Монарх», часы показывали еще только половину восьмого. Но его это не смутило. Было приятно стоять тут, наблюдать толпившихся вокруг людей и сознавать, что каждая прошедшая минута приближает встречу с Линой. За дешевыми билетами стояла длинная очередь. Тарджис не раз стаивал в такой очереди. А сегодня он смотрел на нее со смешанным чувством жалости и презрения. Она казалась картиной далекого прошлого. В вестибюле под красновато-золотистыми шарами контролеры и капельдинеры в ливреях шоколадного цвета с золотом передавали друг другу посетителей с рук на руки и направляли их быстротекущими темными потоками вверх по двум широким мраморным лестницам. Первые десять минут Тарджис слонялся по всему вестибюлю, затем, помня, что Лина может прийти каждую минуту, он заботливо выбрал себе место посередине, откуда ему видны были все двери на улицу, так что он никак не мог прозевать Лину. Входили сотни девушек со своими кавалерами, но ни одна из них не была так хороша, как Лина. Еще несколько дней назад он завидовал бы их спутникам, а теперь он имел право жалеть их. Они не знают, какие бывают девушки на свете! «Погодите, вот увидите Лину», — говорил он им мысленно в то время, как они проходили мимо, улыбаясь, ничего не подозревая.
Без пяти минут восемь он напомнил себе, что и вчера тоже Лина опоздала в «Колладиум» на десять минут. Женщины всегда заставляют себя ждать, это всем известно. В восемь он начал беспокоиться. Он спрашивал себя, не ошибся ли он, не ждет ли его Лина в другом месте, и торопливо обошел весь вестибюль. К четверти девятого он уже ощущал жгучую боль в глазах. Время так медленно ползло до восьми, а теперь оно не шло, а летело. Фильм с Рональдом Мальбро давно начался. У Тарджиса подступил комок к горлу, сгусток горя и отчаяния, и катался там, грозя задушить его. Раз десять он стремительно бросался вперед, но отступал перед взглядами незнакомых женщин и обманывал себя, мысленно твердя, что стоит подождать еще немного. Последние полчаса были просто жуткой комедией. Он знал, что теперь уже Лина не придет, но ноги его отказывались двинуться с места. Было уже девять часов, когда он наконец вышел на улицу с двумя теперь ненужными билетами в кармане. Он мог бы использовать один для себя, но ему это и в голову не пришло. Он шел сюда, чтобы видеть Лину, а не Рональда Мальбро.
Он придумывал для нее сотни оправданий. Может быть, она внезапно захворала, это часто бывает с девушками. Или что-нибудь случилось дома. Или неожиданно вернулся ее отец. Одного он не допускал — что вышло какое-нибудь недоразумение. Ведь она сама назначила время и место встречи. Все еще борясь с разочарованием, он мчался по улицам сквозь ненавистные, идиотские толпы людей и вскочил в первый автобус, шедший на Мэйда-Вейл. Волнение его возрастало с каждой минутой. Наконец он свернул на улицу, где жила Лина. Он почти бежал, чтобы поскорее взглянуть на дом. Окна верхнего этажа не освещены — значит, ее нет дома. Но он предположил, что в квартире кто-то есть, потому что после первых минут ожидания ему показалось, что водном окне мелькнул свет. Решив проверить это, он, не медля больше, подошел к двери и позвонил. Затем вспомнил, что звонок, вероятно, все еще испорчен. Но все-таки позвонил вторично.
— Кто тут? — спросил голос из-за двери. — Что надо?
— Скажите, пожалуйста, мисс Голспи дома?
Девушка, по-видимому, та самая служанка, которая отсутствовала во время его первых двух посещений, теперь распахнула дверь и вышла на порог, чтобы посмотреть на посетителя.
— Нет, ее нет.
— А вы не знаете, куда она ушла?
— Не знаю.
— Не знаете… — повторил Тарджис жалобно. — А я надеялся увидеть ее сегодня.
— Понимаете, — сказала девушка конфиденциальном тоном, — я думаю, она уехала в театр с каким-то своим знакомым, потому что она в восьмом часу уже была одета и сказала мне, что вернется очень поздно, а потом — так, примерно в половине восьмого, за ней заехал в автомобиле молодой человек. Вот. Больше я ничего не знаю. Может, хотите оставить записку?
— Нет, спасибо.
Он медленно прошел через садик за ворота, перешел улицу. На углу пришлось остановиться. Он кусал носовой платок, свернутый в комочек. Наконец, немного успокоившись и спрятав платок, пошел прочь от дома, куда-то вперед, в беспросветную тоску ночи.
Мистер Пелумптон сидел один, докуривая последнюю трубку и допивая свое пиво, когда Тарджис ворвался в комнату.
— Вы не можете одолжить мне чернила? — спросил он.
— Могу, у меня где-то есть немножко. Но неужто вы собираетесь писать письма в такой поздний час? Если бы я, как вы, работал весь день в конторе и писал без передышки, я не стал бы еще и ночью писать письма. Нет, верьте слову, не стал бы…
— Ах, дайте ради Бога чернил, если у вас есть, и перестаньте болтать, — прикрикнул на него Тарджис.
— Ого! Вот как теперь разговаривают! — Обиженный мистер Пелумптон с достоинством принес бутылку чернил, поставил ее на стол и немедленно повернулся к ней спиной. — Человек должен соблюдать приличия и вежливо просить то, что ему нужно, — продолжал он через плечо, не оборачиваясь. — В нашем мире невозможно получать все в ту же минуту, когда захочется. И что тут хорошего, если вы…
Но Тарджис уже захлопнул за собой дверь и поднимался по лестнице. В своей комнате он уселся с пером в руке, положив шапку на колени, но за полчаса сумел написать только две-три неуклюжие фразы, между тем как в голове его бушевал настоящий ураган слов, гневных, укоризненных, полных горечи, умоляющих. Наконец он в отчаянии скомкал листок, швырнул на пол перо и уныло подошел к окну. Мрак за стеклом кишел молодыми красавцами, высокими, стройными, с волнистой шевелюрой, в смокингах, — и все они держали в объятиях Лину. Они издевались над ним, и Лина тоже. Он отошел от окна, утешая себя мыслью, что Лина, может быть, не смеется над ним, может быть, она теперь сожалеет о своем поступке. Напрасно он не подождал на улице у дома ее возвращения, как бы поздно это ни было. Он расправил бумагу и задумался над вопросом, какое лучше написать письмо — короткое и суровое или длинное и умоляющее. Ах, что толку в письме? Он увидит Лину, поговорите ней, скажет ей прямо в глаза, что он думает о ее поведении. Он ей покажет, что она имеет дело не с мальчишкой, а с мужчиной.
Он разделся и по привычке стал вынимать все из карманов. Два билета в кино по четыре с половиной шиллинга каждый… Ведь она сама предложила идти в «Монарх», а потом не потрудилась даже предупредить его, что не придет, а просто отправилась развлекаться с другим! Нарядилась, села в автомобиль и смеется над ним или просто забыла о его существовании. Он выключил свет, лег в постель и очутился в темноте. Горячие соленые слезы жгли ему глаза.
Глава восьмаяМисс Мэтфилд встречает Новый год
1
За день или два до возвращения мистера Голспи мисс Мэтфилд, сидя в автобусе № 13 с каким-то скучным романом в руках и чувствуя, что у нее зябнут ноги, вспомнила вдруг, как от толчка, что Рождество совсем близко. Магазины на Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, мимо которых она каждый день проезжала в автобусе, уже давно возвестили о празднике. Еще несколько недель тому назад витрины покрылись ежегодной малиновой сыпью ягод остролистника, снегирей, рождественских дедов. Магазины, а за ними иллюстрированные журналы так рано начинали трезвонить о наступающем Рождестве дружным хором объявлений и убранством витрин, что, когда оно наконец действительно наступало, о нем уже никто не помнил. Так думала мисс Мэтфилд и вспомнила затем, как ее мать неизменно каждый год восклицала: «Боже, ведь Рождество на носу! А я и не думала, что оно так близко! В этом году оно меня прямо-таки застало врасплох!» Да, каждый год она говорила это, и дочь так же неизменно подтрунивала над ней. «А теперь, — вздохнула про себя мисс Мэтфилд, — и я начала говорить так, как мама. Можно подумать, что и я уже становлюсь забывчивой и глупею от старости. Боже, как все ужасно!» Она неподвижно смотрела в окно. На протяжении двух миль мимо все мелькали витрины рождественских подарков, щедро залитые электрическим светом, убранные искусственными ветками остролистника и снегом из ваты. Начинается предпраздничная суета, спасайся, кто может! Проделана огромная работа, чтобы заставить каждого потратить деньги на покупку бесполезных вещей для всех окружающих.
Мисс Мэтфилд опять принялась читать свой роман:
«Проходил месяц за месяцем, а от Джефри не было вестей. Он не простил ее. С отчаяния Джинифер приняла приглашение Мэйнуорингов приехать к ним на Мадеру, по возвращении оттуда лихорадочно веселилась две недели в Челси (где за ней повсюду следовал Джон Андерсон), а затем появилась в Антибах, по-прежнему веселая, по-прежнему задорная, но с какой-то смутной тоской в глазах. И здесь-то она узнала, что Джефри встречали в Майами. „И не одного, дорогая моя, а с Глорией Джадж“».
Нет, с нее довольно! Кого интересует судьба Джефри и Джинифер, этой пары идиотов? И почему в романах пишут всегда о людях, которые только разъезжают по модным курортам и решают вопрос: с кем жить? В этих романах никто никогда не работает.
Мисс Мэтфилд опять вернулась к мыслям о Рождестве и решила, что «все это, в общем, безобразие». Вы дарите людям всякую дребедень — альбомы, календари и тому подобные лишние вещи или вещи полезные, но ненужные тем, кому они подарены, — перчатки не того размера, чулки не того цвета. (Кстати, пора и ей подумать о подарках, а с деньгами у нее сейчас очень туго!) На праздниках поневоле объедаешься (даже такой сторонник диеты, как ее отец, утверждал, что на Рождество все разрешается) и сидишь в гостях, притворяясь веселой, на самом же деле осовев от еды и скуки, сонная, с головной болью, и ощущаешь настоятельную потребность выпить соды. А когда сидишь дома, то зеваешь, стараешься убедить мать, что у тебя нет от нее никаких тайн, и от нечего делать разбираешь домашнюю библиотечку. Если идешь куда-нибудь, потом приходится дома врать, что чудесно повеселилась, а веселье состоит в том, что надеваешь бумажные колпаки, извлеченные из хлопушек с сюрпризами, или играешь в разные игры («Название реки на букву „В“. Постойте-ка!»). И самое обидное то, что легко вообразить себе подлинно веселое Рождество, которое может заменить взрослым волшебные праздники детства, такое Рождество, какое всегда ожидают люди и каким оно никогда не бывает.