И слова напишу
солнца жарче:
Пред глазами лежит
тело сына,
Развороченное
глупой миной.
Шепчет он мне:
«Спаси меня мама!»
Я к нему —
между нами – яма.
Помоги, помоги же, о Боже,
То спаси мне,
что жизни дороже!
Помогите же, добрые люди,
Что же с нами со всеми будет?!
То не жизнь, а сплошное страданье,
И, как сын, я теряю сознание.
Ничего мне в жизни
не надо,
Коль схоронена
сердца отрада!
И лежит теперь сын
на кладбище,
А в душе моей
пепелище.
А вокруг лишь войны пожарище.
Сколько гибнет людей, товарищи!
И не будет нам счастья-покоя,
Пока кровь сынов
льется рекою.
В 2024 году Зое Александровне 86 лет. Она продолжает встречаться с учениками школы номер 5 и рассказывать детям о Диме.
Сразу после 24 февраля 2022 года я ощутила желание просто не быть, прямо как в детстве и юности. Моя знакомая поэтесса и писательница Оксана рассказывала, что тоже думала о самоубийстве. Невыносимо и непонятно существовать без осознания своей субъектности, без возможности повлиять на свою жизнь, как в детстве. Я лежала несколько недель. От меня никто ничего не требовал, мои коллежанки и коллеги находились в таком же состоянии и просто остановили наши общие дела. Потом тихо я/мы встали и начали пытаться жить дальше. Думать, уезжать, оставаться, работать, провожать друзей. Но меня заприметила Война. Нас всех заприметила война. Мое тело начало убыстренно стариться. Мое зрение упало за последние два года на два минуса. Но главное, что со мной сделала эта беда, – она отняла у меня способность мечтать. Раньше я всегда была хороша с мечтами. Я мечтала уехать из Климовска, заработать много денег, стать журналисткой, дальше стать лучшей в стране придумщицей, получить «Каннского льва», дальше устроиться в другой стране, написать сценарий, написать книгу, вторую-третью, опубликоваться, путешествовать по России и по всему миру, получить какую-нибудь хорошую литературную премию, купить квартиру, быть экранизированной, получить «Каннскую пальмовую ветвь», погасить ипотеку, перевестись на другие языки. Сейчас я совсем не мечтаю.
Рассказываю своей московской подруге, что «кроме меня» из Климовска еще этот молодой актер, который играл в «Грузе 200» и «Морфии» Балабанова, художница и иллюстраторка Вера, изобретатель Владимир Красноухов, автор логических головоломок, и, конечно, Холодов. Подруга отвечает, знаешь, для Климовска вас вполне достаточно. Я думаю, что нас, наверное, гораздо больше. Почему-то мне важна эта плотность вынужденно пришедших из моего города к рефлексии – рисующих, играющих, пишущих, придумывающих – из опыта одного общего пространства, ежедневного дыхания, топтания в одних и тех же учреждениях, перекрестках, платформах, транспортных единицах. Общая мука места или радость места. Кому как в разное время. Общий показатель давления станка одного и того же штамповочного завода.
До моей школы мы с родителями жили вместе с бабушкой и дедушкой в одной двушке на проспекте 50-летия Октября, то есть фактически через дорогу и два дома от Холодовых. Останься мы там, я бы отправилась учиться в гимназию номер 4. В старом своем дворе я дружила какое-то время с дочерью музыканта, который пел «У меня нет жены». Забыла перечислить его своей московской подруге. Дочь звали Татьяной, она снималась в клипе на эту песню с каре и в темных очках и выглядела как Матильда в «Леоне». У дочери музыканта была настоящая Барби, у Барби была яхта. Когда я увидела эту Барби, я впервые ощутила социальное неравенство.
Мы с родителями разъехались с бабушкой и дедушкой по разным адресам, в нашу бывшую квартиру вселились сильно пьющие люди, чей сын только что вернулся из тюрьмы. Там произошел пожар. Музыкант и его дочь уже к тому времени перебрались в Москву. Потом он стал продюсером Алсу. После переезда я приходила в свой старый двор, и мои прежние раннедетские друзья упрекали меня в том, что я не сумела уговорить родителей остаться здесь и новые жильцы подожгли квартиру. Много лет она стояла с подкопченными подоконниками и откосами и без занавесок. Внутри проглядывалась обгорелая пасть комнаты, той самой, где мы жили вместе с родителями. Это я видела, двигаясь мимо своего бывшего дома по проспекту 50-летия Октября.
Про местных музыканта и актера в Климовске, возможно, кто-то слышал. Про Холодова в городе знают. Пусть даже тридцать пять процентов людей среднего возраста. Есть же еще выпускники школы номер 5, которым рассказывают о Диме его мама и учителя. Если бы Холодов стал детским писателем, как он мечтал, его именем вряд ли бы назвали улицу и не попытались бы назвать нашу с ним школу. Но если бы он работал журналистом сейчас и был убит при таких же обстоятельствах, его смерть, возможно, мало бы кого задела кроме родных, коллег и ряда неравнодушных людей. Улица его имени могла появиться только в девяностых.
Те люди, которые несколько лет находились под следствием, подозревались в организации и исполнении убийства Холодова, были оправданы судом дважды. Все они – профессиональные военные, некоторые высшего класса, прошедшие горячие точки с суперсложными заданиями, Рэмбо, как бы написал Холодов. Министр обороны допрашивался по делу как свидетель. Сразу после известия об убийстве журналиста Грачев сказал, что журналист подорвался на чем-то, что привез с Кавказа. Этот же генерал произнесет совсем скоро фразу про девятнадцатилетних пацанов – российских солдат, которые идут на смерть со счастливыми глазами. Холодов погиб за два месяца до начала Первой чеченской. Он чувствовал, к чему все движется, он писал, что нельзя начинать эту войну. Есть версия, что в чемодане с Казанского вокзала журналисту обещали документы не о ЗГВ вовсе, а о плане ввода российских войск в Чечню. И что Холодов хотел остановить ту войну. Правда это или нет, мне неизвестно.
Кураторке, художнице, сотруднице «Гаража» и выпускнице нашей литературной школы Ильмире Болотян было 14 лет в 1995 году, когда убили тележурналиста Владислава Листьева. Она вела дневник и сделала после этого события запись, в которой упоминается Холодов:
Точно так же получится, как получилось с Дмитрием Холодовым, журналистом «Московского комсомольца». Его убийцы до сих пор [не] найдены. Я читала в газете, что Д. Холодов был очень хорошим, что от него никто не слышал ни крика, ни недовольства, он не пил и не курил, даже не имел не только семьи, но и девушки. Думаю, что он сейчас в раю.
В одной из своих лекций фольклористка Светлана Адоньева говорит, что павший солдат после смерти в народном понимании продолжает делать то, что он делал до гибели, то есть воевать. Дмитрий Холодов, воевавший при жизни за правду солдат, я надеюсь, где-то там, в чистом небе, все же не воюет, не печатает статьи из горячих точек и не расследует коррупцию в Российской армии, а продолжает писать сказки о Мике и Шуме.
Я/Мы Дмитрий Холодов
Рита Логинова – женщина из Сибири. Мы виделись раз пять в жизни, но она одна из самых моих любимейших людей на свете. Рита много лет занимается социальной журналистикой. Она работала в «Тайге. инфо», «Таких делах», «Верстке»[18]. Мы познакомились, когда Рита брала у меня интервью про «Калечину-Малечину» перед книжным фестивалем в Иркутске. Худая девочка в очках и с татуировками на руках. В Иркутске мы встретились вживую, разговорились, и я постепенно начала узнавать, что это за девочка передо мной. Рита – одна из главных ВИЧ-активисток в Сибири и ведущая подкаста о ВИЧ «Одни плюсы». На протяжении десятилетия Рита пишет истории ВИЧ-инфицированных людей региона, отслеживает ситуацию с доступностью терапии. Помимо этого она рассказывает про воспитанников ПНИ, про людей с особенными потребностями, про доступную среду, про пациентов с редкими заболеваниями и лекарствах для них. Рита играет на укулеле, на правой руке у нее татуировка с драконихой, держащей в когтях расколотое яйцо, на левой – голубь мира, на спине – обширное дерево, на плече лисенок (потому что Рита была когда-то влюблена в человека, который любил стихотворения Теда Хьюза про лисенка на Чок-Фарм-Бридж, Рита даже ездила на этот мост).
Я не знаю, откуда у Риты столько сил. У нее двое сыновей, первый – подросток, второй еще совсем маленький, его отец – Ритин парень Серега, с которым они познакомились на конференции, посвященной ВИЧ. Серега – бывший наркозависимый и человек с ВИЧ. Он принимает терапию, поэтому у них с Ритой родился здоровый сын Сава. Посмотреть на Риту и Серегу вы можете в передаче Дудя[19] про ВИЧ.
Раньше по выходным Рита садилась в машину и развозила эту самую ВИЧ-терапию по малым населенным пунктам Новосибирской области тем людям, у которых нет возможности забрать лекарства лично (нет машины, нет денег на транспорт, нет возможности оставить детей или пожилых родственников), или тем, которые из-за проблем со здоровьем не могут доехать до СПИД-центра. Я спрашиваю, когда мы встречаемся, как Рита не устает от того, о чем она пишет. Она говорит, бывает, что устает. Рассказывает, как ее выбила история парня из Омска, бывшего воспитанника интерната для инвалидов, теперь живущего в квартире самостоятельно. Парень родился без рук, Рита брала у него интервью, и он рассказал, что не принимает никогда горячий душ, потому что воспитательница в интернате подвешивала его за ноги и окунала в горячую воду. Рита слышала и видела гораздо больше жести за свою профессиональную жизнь, но именно эта история опрокинула ее на недели.
Я спрашиваю ее, почему она решила стать журналисткой. Рита говорит, что была книжным червем, любила читать и писать, ходила с постоянной пятеркой по русскому. На журфак был огромный конкурс, а на платном дорого учиться, поэтому Рита поступила на филологический. Она жалеет, что не отправилась работать в какую-нибудь газету сразу после школы, но в 2010-х человек без диплома о вышке считался пропащим. Рита училась, читала книги по античной литературе, тихо мечтала стать журналисткой. На третьем курсе ее подруга вдруг устроилась работать в журнал без опыта. Рита поняла, что так можно, и попросилась