Письма Поленова и Чайковского с упоминанием станции Климовка (теперь Гривно). Карты и старые фото, заверстанные в информационные постеры. Фрагмент рельса станции Гривно 1906 года. Пофамильная схема-перепись деревни Климовка 1940-х годов, по обеим сторонам железки, на Весенней домов и людей меньше. Предметы и украшения крестьянского быта: самовары, рушники, фрагмент кровли деревянного дома, кочерга, тряпичные и соломенные куклы-обереги. Много фото климовчан из второй половины XX века. Когда я вижу почти любые фото того времени, мне кажется, что в Советском Союзе все были счастливы. Стенды с историей заводов и предприятий Климовска. Фигурки зверей из соединенных между собой на резинках деревянных крашеных овалов с фабрики игрушек. Ткацкий станок – последний образца 1974 года. Образцы патронов. Фотографии образцов автоматов. Пароварка, холодильная камера, магнитный сепаратор клеток костного мозга – оборонные инженеры время от времени должны были проектировать что-то мирное.
В музей вваливаются две семьи. Кажется, без мужчин, матери с детьми. Они говорят, что специально приехали в наш город в музей фабрики игрушек, но тот закрыт, и вот они направились сюда, в краеведческий. Я очень удивляюсь, что кто-то захотел приехать в Климовск с туристическими целями. Сотрудницы счастливы. В их маленьком музее аншлаг.
Фото Гагарина, рядом образцы пиропатронов ДП-1, с которыми он полетел в космос и которые делали на КСПЗ. Фотографии начальников и изобретателей КСПЗ, ЦНИИточмаш и КБАЛа им. Кошкина. Мне обидно, потому что не нахожу среди них своего дедушку, а он проработал в КБАЛе 50 лет, и у него было несколько изобретений. Герб Климовска из мозаики, где ткацкие челноки обведены сусальным золотом. Сумка-лакомка для мелких предметов и сладостей конца XIX – начала XX века, истертая, вышитая бисером, ужасно красивая. Ее подарила музею Зоя Александровна Холодова. Сумка принадлежала ее родственнице. Зоя Александровна как никто другой понимает важность сохранения памяти.
Никому не рассказываю, что хочу стать журналисткой. Это странно в городе и семье инженеров. Весь мой маленький мир вокруг думает, что никакой мечты у меня нет. Родители определяют меня в технический институт, из которого мой отец набирает себе сотрудников на работу. Он никогда не нанимает девушек, хотя они, видит он на собеседованиях, лучше понимают предмет, чем мальчики. Девушки не смогут зайти в цех и поговорить с работягами, объясняет мне он. Я не знаю, зачем мне тогда учиться на инженерку, если я обречена не найти работу по специальности. Потом становится ясно – в технических вузах штампуются браки и дипломы о вышке. Я тихонько все же пытаюсь заговаривать про журфак или исторический, но стратегия уже выбрана. Родители честно мне объясняют, что у них нет денег на взятку в гуманитарный вуз. Год я езжу в избранный технический и сдаю за деньги математику раз семь. Можно засчитать лучший результат в качестве вступительного экзамена. Мои максимальные баллы не пересчитываются даже на тройку.
С русским языком у меня тоже нелады. Я пишу сочинения на 5/3–, 5/2, 5/1. Считается, что у меня лень и невнимательность. Про то, что у меня дислексия, я узна́ю только в 25 лет в Англии. Мать находит мне в Климовске репетиторку по русскому. Еще я занимаюсь английским и снова русским и математикой на курсах экономического вуза в Москве. Я не люблю все это, кроме маленького кусочка литературы, который достается мне в рамках уроков по русскому. Только в литературные моменты я лучшая в группе. Но литература в тех моих реалиях – предмет второго сорта. Не знаю, к чему эта раздирающая гонка, я не мальчик, меня не утащат в армию, взять бы эти деньги, что родители тратят на мою подготовку к экзаменам, и поехать путешествовать. Мне нужен gap year, но в постсоветском обществе такого понятия нет. Отец говорит, что отправит меня работать продавщицей в ларек, если я не поступлю в вуз. Я почему-то этого очень боюсь. Хотя сейчас я понимаю, что это был бы очень неплохой gap year.
Москва летом распухает от синих абитуриентов и их бежевых родителей. Я, как и все, сдаю экзамены в четыре вуза одновременно. Со мной возятся, это моя привилегия и несвобода. Еще я привилегированная потому, что мне не нужно жить в общежитии или снимать жилье, я приезжаю сдавать экзамены из Подмосковья. Вижу у одного из вузов парня, который ночует на траве в спальнике между экзаменами, он совсем один в Москве. Моя тревожность слипается с моей усталостью. Мне все равно, поступлю я куда-то или нет. Хочу, чтобы вся эта нелепость скорее закончилась. Реальность расслаивается луком. Я засыпаю в метро, сидя рядом с матерью. Она держит мою голову за подбородок, пока я сплю. Я проваливаюсь в сон, проваливаю английский, предмет, который вроде бы знаю лучше всего. Кое-как сдаю русский. Еле пробиваюсь через математику.
С трудом прохожу в избранный технический на вечерний. Меня приглашают в комнату декана. Он круглеющий человек в очках и со светлой бородой. Похож на моего отца. Декан просит выбрать кафедру, по сути, мне нужно выбрать металл. Это очень далеко от журналистики, далеко от литературы. Говорю правду, говорю, что мне все равно. Он глядит на меня устало и раздраженно, как математичка из роно. Решаю, что мне надо выбрать слово. Выбираю красивое сильное прилагательное: драгоценные. Он вписывает меня в журнал в один из столбиков. Отныне я собираюсь прожить не свою жизнь.
Дима и Война. Часть 5
Когда Дима не ездит к войне, он продолжает воевать в Москве, в которой официально мир. Путы крепки. Дима чувствует себя мушкетеро-красноармейцем, вместо шпаги-штыка или ружья у него печатная машинка. Дома у него есть компьютер, который он сам собрал, прямо как новый Питер Паркер, а как прежне-прежний Питер Паркер, Холодов сам фотографирует, когда с ним в командировки не отправляется фотокор. Он же не просто пишуще-воюющий, он инженер, он супергерой в квадрате. Паркера укусил радиоактивный паук, Холодова укусила война.
Дима отправляется работать в редакцию своей газеты каждый день. У него очень много сил. Путешествует на электричке до Москвы и обратно. Никогда тут не сядешь, только, может, на обратном пути, и то если на Курской. Когда он возвращается, заходит в магазин за продуктами, если тот еще открыт, приходит к родителям и бабушке с авоськой. Ему нравится его город, его пятиэтажка на проспекте 50-летия Октября. Дима обожает своего кота. Шум и Мик ревнуют. Дима всегда приносит свою зарплату в дом, а самую первую отдает своему отцу, на науку. В институте при предприятии платят почти ничего. Дима уезжает каждое утро на электричке воевать.
Дима воюет с теми, которые должны профессионально защищать родину или быть готовыми к ее защите, но делают это плохо и на этом плохом зарабатывают деньги. Это делают те, кто наверху и иногда посредине армии. Войне все это ужасно нравится. И ворующие, и воюющий с ними Дима. Он совсем недавно на этой своей священной службе, но уже знает многих, даже тех форменных людей, которые сидят ближе к вершкам. Они очень недовольны происходящим, может быть даже страдают, но боятся потерять на плечах звезды и поэтому сами не высказываются напрямую, а рассказывают Диме разные истории. Он все услышанное, нарасследованное соединяет в свои статьи. У двадцатипятилетнего пишущего солдата своя рубрика в самой популярной постсоветской газете. Рубрика называется «Караул». Война смеется, ее все устраивает, ей ничего больше не надо делать. Люди все сделают сами.
Дима на карауле, и ему ничего не страшно. Он рассказывает обо всем том, что его возмущает. Он пишет о том, что у военных малых и некоторых средних званий нет еды, оружия, обмундирования, чтобы служить и защищать. Что солдаты вместо заботы о родине строят дачи генералам.
Дима пишет о том, как воздушное защитное кольцо Проржавевшей теряет свою силу. Он, очевидно, переживает утрату всего военного-советского. Морские железные монстры войны не плавают – он переживает. Дима видит распад, Дима пишет – караул.
Дима волнуется за судьбу всего военного и космического на землях отделившихся теперь от Бывшего советского царства отдельных царств. Он много пишет про металлические единицы, про цифры в рублях и долларах. Про то, сколько таких единиц пропало. Про то, сколько теперь Проржавевшей будет стоит брать в аренду свой космодром.
Дима пишет о том, как войска уходят из немецкого полцарства и с северных морей, принадлежавших раньше Проржавевшей, и вместе с ними уходит все оружие, танки и прочие средства войны. «Зэ-Гэ-Вэ». Западная группа войск. Люди, бывает, доходят до цели, если они не мертвые души, а оружие исчезает тоннами своего железа, которое переплавляется в золото, или чаще всего превращается в денежные бумажки, и не рубли. Вокруг этого путешествия Бывших советских войск с запада на восток и их опасных железяк домой появляется целая торгующая компания. Входящие в нее генералы и их помощники становятся очень богатыми с заграничными счетами. Это все известно на вершках. Об этом всем Дима рассказывает особенно много и особенно зло. Он так и пишет – «мафия».
Идет великое воровство всего того, что строили-делали-проектировали-придумали-конструировали-сваривали тонны советских людей в шарашках, лагерях, тихих закрытых и полузакрытых военных городах, на закрытых предприятиях. Того, что делали Димины родители.
Военные малых и средних званий, выведенные из западного полцарства или из более бедных бывших территорий Проржавевшей, обнаруживают, возвращаясь домой, для себя ничего. Их селят в бараках с деревянными перегородками между семьями, с одной кухней и туалетом на множество человек. Охраняющие или воюющие на окоемках, возвращающиеся с бывших земель Бывшего советского царства, военные люди малых и средних званий начинают сами слать Диме письма и рассказывать о неправильных, нечестных, возмутительных вещах. Дима слушает голоса «простых» военных. Они доверяют ему.