Уже и подвиг! Ну анекдот! Ну анекдот! Надо же так вляпаться! Еще назовут собачьим спасителем, пойдут сочинять всякие издевательские анекдоты. У нас народец – дай только повод!
– Аннуш! – с упреком, но и улыбаясь, произнес, глядя мне прямо в глаза, долговязый юноша в уже виденном мною новеньком рабочем комбинезоне. – Сколько раз я просил тебя не называть меня «сиятельством» и «графом»! Я покончил с прошлой жизнью, – это уже явно предназначалось для меня, – отрекся от своих родителей-эксплуататоров, даже фамилию другую принял, порвал со своим сословием и являюсь теперь полезным и равноправным членом общества, Вы живете со своей супругой в моих бывших комнатах, как сказала мне Аннуш. Так откройте, пожалуйста, шкаф, выньте из гнезда нижний ящик и под ним вы обнаружите переписанные моей рукой отрывки из «Капитала» Карла Маркса и из «Происхождения семьи, частной собственности и государства» его единомышленника и сподвижника Фридриха Энгельса. Еще тогда, в то проклятое время, я тайком изучал эти книги, рискуя ежеминутно оказаться в руках…
И тут он вдруг исчез, как фокусник в цирке. Вот только что стоял рядом и говорил вдохновенно. И испарился вроде бы на полуслове.
Что за чудо!
Я оглянулся. Из наших ворот выходил, четко печатая шаг чугунными сапожищами, майор Афанасьев. Он улыбался, скаля крепкие желтые зубы. От него разило самым дешевым в мире одеколоном. Каждое утро, вместо того чтобы умываться, он выливал на себя флакон трофейного одеколона, которого у него было припасено несколько ящиков.
– Что за шум, а драки нет? И почему это вдруг бьют в ладоши, как на выступлении рыжего в цирке? Какую такую речугу ты толкнул им, старшой?
Подполковник Гуркин отнесся ко всему происшедшему у ворот отделения гораздо серьезнее, чем можно было ожидать.
– Значит, никуда он не делся, этот юный граф Зай, по-прежнему кружит вокруг отделения, – он в задумчивости легонько постукивал концом карандаша по стеклу на столе. – И не он ли сюда навел собачников, преследуя какие-то свои цели?
– Говорит, порвал с родителями, фамилию другую принял, – объективности ради вставил я.
– Это только свидетельствует о том, что законспирировался графенок серьезнее, чем можно было предполагать. Значит, причина тоже основательная.
– Еще бы! Три с половиной центнера серебра! – скрипнул зубами майор Афанасьев. – Что ж ты мне сразу не указал на него, старшой? Я бы его тут же из-под земли достал.
– Да я и глазом моргнуть не успел, как он испарился.
– Надо успевать! А то видишь, как некрасиво зевнул.
– Оставьте старшего лейтенанта в покое, товарищ майор. Как выяснилось, Аннушка утром прибежала прежде всего к вам, своему непосредственному начальнику, а вы и не подумали шевельнуться. Где же ваша собственная хваленая бдительность?
– Да кто ж знал, что это связано с графенком?
– Вы не знали, а старший лейтенант тем более.
Майор Афанасьев хмыкнул, не решаясь возражать.
– А дежурных по двору из рядовых и сержантов на ночь ставите?
– А то как же! – он смущенно откашлялся. – С сегодняшнего вечера будут как штык, товарищ подполковник!
И опять покашлял в кулак.
– Вот видите! А ведь я вам две недели назад говорил… И еще с Аннушкой надо поговорить. Молодой граф, видать, ей еще в те времена голову кружил. Вот она ему и выбалтывает по прежней привычке, что у нас тут происходит.
– Я ее сейчас же уволю! – взвился майор Афанасьев. – С волчьим билетом. А то еще и под трибунал подвести? А?
– Вот-вот, как раз подходящий случай… Нет уж, отставить! С Аннушкой я сам поговорю.
– Сердце у вас больно мягкое, товарищ подполковник. Она, можно сказать, как самый настоящий изменник родины. А вы будете с ней цацкаться, разговоры разговаривать. Нет, под трибунал, самое милое дело!
– Я сказал! – слегка повысил голос Гуркин. – Пришлите ее ко мне. И без угроз, пожалуйста. Просто скажите – начальник вызывает. А сами выполняйте то, что вам приказано.
– Слушаюсь!
Майор Афанасьев торопливо вышел, опасаясь, очевидно, схлопотать еще какую-нибудь неприятность. Нет, он ничего не говорит. Подполковник Гуркин начальник не из самых дурных. Но уж если взъестся на тебя за микроскопическую оплошность, то уж лучше побыстрее закатиться за горизонт.
А со мной подполковник Гуркин повел гораздо более серьезный разговор.
– У вас в районном отделе народной полиции, кажется, есть знакомые?
Я в который раз удивился информированности своего начальника. Вот сидит, казалось бы, по целым дням у себя в кабинете. Ездит, да и то нечасто, только по всяким начальникам да по вечерам в театры. А вот знает все про всех и каждого.
– Есть кое-кто, – сдержанно подтвердил я. – И в конторе Петера Габора тоже.
Он поморщился:
– Не уподобляйтесь майору Афанасьеву… Нет, Петера Габора оставим на сей раз в покое. А вот народная полиция могла бы нам слегка помочь. Словом, надо попытаться высветить, хотя бы для внутреннего употребления, личность их молодого сиятельства. Может быть, затеваем фронтовую операцию, а окажется – пшик!..
Народной полицией я занялся в то же утро. Ребята рекомендовали мне старого опытного сыщика, работавшего в отделе по уголовным делам еще чуть ли не с первых лет регентского правления Хорти, но вполне порядочного человека. Носил он кличку Усач и я почему-то представлял себе полноватого старичка с аккуратно подстриженными под Гитлера усиками.
Оказалось, он гораздо больше подходил бы под другую кличку – Дон Кихот. Тощий, высоченный, с костлявыми конечностями, жидкой седоватой бороденкой и воинственно торчащими ухоженными усами, которые он на ночь, чтобы не смять, по всей вероятности, упаковывал в специальные жесткие футляры. Сходство с рыцарем печального образа удачно дополняла редко встречающаяся шляпа типа сомбреро, с непомерно скромной тульей, почти не видной за широченными полями.
Но сыщик весьма толковый. Он ничего не записывал, ничего не спрашивал. Внимательно выслушал меня и произнес только два слова:
– Этого знаю.
И уже на другой день нарисовал четкий портрет интересующего меня лица в двух измерениях.
Измерение первое. Ученик механика в известной автомобильной мастерской Дьердя Фаркаша. Получает весьма скромное, соответствующее его должности жалованье. Снимает маленькую клетушку для прислуги в доме на улице Дохань, у вдовы Кардош Каройне, восьмидесятилетней старухи. От родителей действительно отрекся, написав в официальном заявлении, что классово прозрел под влиянием прочитанной марксистской литературы и не хочет иметь ничего общего с эксплуататорами трудящихся людей. Образ жизни, по словам квартирной хозяйки, безупречен. Не пьет, женщин к себе не водит, в свободное время разгуливает в одиночестве по улицам. Квартплату за комнату вносит всегда вовремя. Дважды занимал небольшие суммы «до жалованья», но аккуратно отдавал в назначенный срок.
Второе измерение. Владелец автомастерской Дьердь Фаркаш ряд лет обслуживал четыре легковые машины отца интересующего нас лица. Жалование получает гораздо большее, чем официально считается, из денег, оставленных механику в этих целях его близкими. На работу является неаккуратно, особенно по утрам. Под псевдонимом «клетушки для прислуги» скрывается большая, шикарно обставленная гостиная. Между прочим, Кардош Каройне лет десять назад была управительницей в резиденции графа. Интересующее нас лицо имеет собственный автомобиль – черного цвета «вандерер», держит его в престижном гараже. Любит злачные места, небезуспешно приударяет за популярными артистками оперетты и варьете. В настоящее время – за Дери Шари, звездой опереточных шоу, почти ежедневно шлет ей дорогие букеты цветов, гуляет с ней в самых шикарных будапештских ресторанах. Часто навещает район своего родового особняка, избегая появляться вблизи. Но его засекли, когда он наблюдал за двором здания в бинокль из окон лестничных клеток близлежащих домов. С родителями, проживающими теперь в Вене, письменной связи действительно не имеет. По телефонам, к которым у него есть постоянный доступ (например в автомастерской или на квартире Кардош Каройне), тоже разговоры с Веной не зарегистрированы. Однако неоднократно замечен на окраинных телефонных станциях, откуда можно без помех связаться с различными городами, в том числе и с заграницей…
Да, Дон Кихот свое дело знал блестяще.
Теперь оставался еще разговор с Дери Шари, пышнотелой дивой опереточных шоу.
До нее я добрался через знакомого, чрезвычайно популярного комика оперетты Кальмана Латабара. Поняв меня по-своему и заговорщицки подмигивая, он сразу предупредил, что чем меньше с ней церемоний, тем больше надежды на успех. После спектакля завел меня в ее артистическую уборную и представил коротко и четко, в свойственной ему комической манере:
– Поздравляю, Шари, новый поклонник. Русский полковник!
– О!
– Из ГПУ, – добавил он и сразу смылся.
Дери Шари, уже не первой свежести, но все еще красивая моложавая женщина, обладала, как тут же выяснилось, еще и острым логическим умом.
– Если из ГПУ, Латабар не сказал бы. Значит… Погодите, погодите, попробую угадать… Комендатура?.. Нет, они в одиночку не ходят… Уж не из так благосклонно относящегося к нашей братии-лицедеям учреждения на улице Королевы Вильгельмины?
Пришлось, улыбаясь, подтвердить.
– Спасибо! – и привычно приняла букет цветов, который я до сих пор, согласно местным правилам этикета, держал за спиной. – О, шикарный букет! Спасибо… На свои деньги куплены? Или на казенные?
– Как вам сказать? У нас все деньги считаются народными.
– И услуги за подаренные цветы оказываются тоже всему народу?
Остра на язычок, ничего не скажешь!
Наконец, отпустив еще несколько двусмысленных колкостей, она унялась.
– Если вам от меня ничего более существенного не требуется, то начинайте задавать свои вопросы. Вы ведь за этим пришли, не так ли?
– Честно говоря, я хотел пригласить вас в ресторан на ужин.
– И задавать свои вопросы там? Признаться, я не склонна соединять приятное с полезным, тем более, что на сегодня я уже приглашена, – и посмотрела на часы. – Через полчаса за мной придут. Вернее, приедут.