Акилина Яковлевна принесла Шустову и мальчикам обед, всячески старалась угостить их получше и всё спрашивала, чего бы ещё им хотелось покушать. Она так рьяно оберегала покой разведчиков, что даже самые любопытные понемножку отстали от них. Только партизанские ребята Жора Емелин и Вова Лазарев, подобравшись к столу, за которым обедали разведчики, опершись на него локтями, завороженно смотрели на Володю и Толю и двигали ртами, словно помогали разводчикам жевать, а иногда, когда отходила в сторону тётя Киля, тихонько спрашивали:
— А вы того фашиста убили, который каменюгой лошадь зашиб?
— А чем его нам убивать было? — объяснял Володя. — Сухарями, что ли? Когда разведчики наверх выходят, им оружия не полагается. Ничего, пусть только тот фашист к нам сюда сунется — мы ему Орлика припомним!
После обеда разведчиков вызвали в штаб. Узнать о данных разведки пришли все командиры. Дело в том, что штаб ещё вчера разработал план ночной операции. Решили устроить вылазку наверх, внезапно напасть на немецкий штаб, разгромить его и отвлечь тем самым на себя силы, которые фашисты собирались подбросить к Керчи. Но чтобы лучше узнать обстановку в Старом Карантине, надо было сперва выслушать донесение разведчиков.
Зябрев приветливо встретил Шустова и Володю, поздравил их с благополучным возвращением, а потом спросил:
— А где же ещё один разведчик?
— Тётя Киля повела его в санчасть, — ответил Володя, вставая с табуретки.
— Что это, животик у разведчика заболел, что ли? Перекормила, верно, его тётя Киля.
— И совсем не так, — пустился торопливо объяснять Володя. — Толик от фашиста пострадал. Там гад один в Орлика… ну, то есть в лошадь, в Лыску шахтёрского… камнем запустил, а Толик заступился и хотел того фашиста тоже камнем… А фашист как даст ему ногой с размаху…
— Эге, — сказал Зябрев, — это у вас, выходит, была разведка с боем! Здóрово! Орлы!
Комиссар скрыл улыбку, появившуюся было у него на лице, и обратился к Володе:
— С камнем против Гитлера воевать глупо, ты бы это как командир группы объяснил своему Толе. Такой нелепой выходкой можно всю разведку провалить…
— Есть объяснить, что нелепо, товарищ комиссар! — отчеканил Володя. — Только мы первые того фашиста и не трогали, он сам… в коня…
— Александр Фёдорович, — вмешался Шустов, — вы лучше с ним не связывайтесь, а то он опять два часа про того мерина будет рассказывать. Я уж с ним тут бился, бился… Позвольте, я вам сам доложу.
— Правильно, товарищ Шустов, — сказал Зябрев. — Ты давай докладывай об итогах разведки… А ты, Володя, слушай и вникай. Учись, как о разведке надо докладывать. А потом, когда Иван Гаврилович доложит, может быть, и ты что-нибудь прибавишь.
И Шустов коротко, деловито доложил обо всём, что успели узнать он и мальчики во время разведки. Володя с удивлением слушал, как старый разведчик сообщал такие подробности, увиденные им, мимо которых, совершенно не замечая их, прошли ребята.
— В домике этом, несомненно, штаб, — говорил Шустов. — Всего вернее, надо думать, командный пункт батальона, усиленного артиллерией. Батарея расположена в четырёхстах метрах от главного входа. Батальон — номер четвёртый. Это я на номерных знаках мотоциклистов заметил. Телефонная связь идёт через посёлок. Оборвать будет лёгким делом…
Когда Шустов кончил докладывать о разведке, Зябрев и комиссар ещё раз подробно расспросили Володю обо всём, что он успел рассмотреть в домике с проводами, велели нарисовать на бумажке расположение пулемётных гнёзд и где стоит часовой.
После этого Володе заявили, что он свободен.
Когда он вышел из штаба, его нагнал Корнилов.
— Пойдём в санчасть, наведаемся, как твой спутник себя чувствует, — сказал политрук. — Молодцы вы, ребята, — задание выполнили. Ну, а завтра я примусь выполнять своё обещание: будем с вами заниматься в тире. Сделаю из вас снайперов на славу, если только у вас терпения хватит.
В санчасти слышались какие-то крики и возбуждённые голоса. Оказалось, что две фельдшерицы и Нина Ковалёва никак не могли удержать на койке пострадавшего во время разведки Толю Ковалёва. Ему надо было положить свинцовую примочку на кровоподтёк, а он молча отбивался, дрыгая ногами, и не давался. Увидев вошедшего политрука, он сел на койке и пробормотал жалобно:
— Товарищ политрук, скажите им, чтоб они меня не лечили. У меня уж прошло всё… только с виду осталось. Им делать нечего, вот они на меня и навалились для упражнения.
Но Корнилов, взглянув на огромный фиолетовый, местами зелёный, словно растушёванный химическим карандашом, кровоподтёк на боку у Толи Ковалёва, строго приказал ему лежать смирно и подчиняться всем требованиям военной медицины. Услышав, что лечить его будут по правилам не простой, а военной медицины, Толя сдался.
— Ну, а мне надо в штаб обратно, — объявил Корнилов, — у нас совещание. Завтра… — Он на мгновение задумался и потом продолжал быстро: — Завтра, если, конечно, всё будет благополучно, утром встретимся в тире. Отдыхайте нынче, ребята.
…День 12 ноября 1941 года подходил к концу.
Наверху, на поверхности земли, где сегодня впервые побывали юные разведчики-партизаны, было почти так же темно, как внизу, в глубине каменоломен. С моря задувал холодный нордовый ветер. Зябко ёжились немецкие солдаты, поставленные в караул у входа в подземелье.
А глубоко внизу, в медицинском пункте подземной крепости, где всё уже пропиталось аптечными и больничными запахами, а стены были завешаны белыми простынями, у койки, куда насильно уложили Толю Ковалёва, дежурила сестра его, Нина Ковалёва. Ей было очень скучно. Братишка уснул. Она вынула из-под подушки свой школьный дневник, куда недавно ещё записывала задания на дом, а теперь заносила все события подземной жизни, подсела поближе к фонарю, стоявшему на белой тумбочке, и стала писать химическим карандашом на разграфлённых страницах, где было напечатано сверху: «Предметы», «Что задано», «Оценка (отметка) успеваемости», а внизу «Подпись учителя».
Она писала, старательно выводя буквы, прикусив кончик языка, порой сникала над тетрадкой пригорюнившись. Иногда тяжёлая слеза вдруг падала на страницу. Тогда девушка, спохватившись, осторожно снимала её промокашкой.
Потом она положила карандаш, задумалась надолго и, привалившись к холодной каменной стене, незаметно задремала.
Братишка её проснулся вскоре и увидел возле своего изголовья на табурете дневник сестры. Мальчишкам уже давно хотелось вызнать, о чём пишет каждый вечер Нина Ковалёва. Толик присел на койке и, заглянув через плечо сестры, прочёл:
«Сегодня в Старый Карантин выходили наши разведчики: Володя Дубинин и Толик. От них узнала о том, что наш Камыш-Бурун горит. Как обидно! Разве плохо жилось нам в этом городе, в таких прекрасных новых домах, созданных во время пятилетки! Горит завод. Неужели и школа наша, носящая имя Максима Горького, тоже будет разрушена? Как все мы любили это чудесное здание! Все приезжие, кто его видел, говорили, что такой школой гордилась бы и Москва. Но настроение у наших партизан сейчас боевое. Так хочется отомстить Гитлеру за кровь наших братьев и отцов! Наверху немцы, а мы будто живём в другом государстве — под землёй. Наши готовятся отомстить врагу, нанести удар… Немец зашиб во время разведки ногой Толика. Он в медпункте. Сижу у его койки, скучаю».
Толя, как и другие мальчики, был уверен, что Нина пишет в свой дневник разные глупости. Он был сейчас удивлён, что сестра его каждый день записывает в тетрадь такие серьёзные и важные слова. К тому же Толя был польщён, что в записях сестры нашлось место и его истории с немцем. Он ещё раз осторожно взглянул на открытые страницы дневника. Ай да Нинка! Кто бы мог подумать — какая стала сознательная!
В это время из-за занавески, отделявшей медпункт от проходного штрека, донёсся тихий шёпот:
— Толик, не спишь?
— Нет, — также шёпотом, отвечал Толя.
Из-за занавески высунулась голова Володи Дубинина.
— Всё у тебя действует?
— Всё.
— Ходить можешь?
— Сколько хочешь.
— Ну тогда иди сюда, только тихо.
Толя тихонько слез с койки, на цыпочках обошёл сестру и выскочил за занавеску.
— Слушай, — сказал ему Володя и ударил товарища кулаком по плечу. — Слушай, что я вызнал. Сегодня наши ночную вылазку сделают, будут у немцев штаб взрывать, который мы разведали. Я уже целый час везде бегаю — командира или комиссара найти хотел. Их не разыскал, к начальнику штаба подкатился, чтобы нас тоже на вылазку взяли.
— Ну, а он что?
— Ну, он сперва рассуждать начал, говорит: оружие разведчика — это глаза и уши, вам ночью наверху делать нечего. А потом как будто согласился, только велел с командиром договориться окончательно. Вот я и зашёл за тобой. Идём командира уговаривать. Ваня Гриценко там уж возле штаба… Сторожит…
Ребята поспешили к штабу. Навстречу им то и дело попадались партизаны и бойцы с фонарями. Они молча, не оглядываясь, проходили мимо и, разминувшись, шагали дальше, пропадая за поворотами штреков, и только качающийся свет фонарей ещё некоторое время шарил по каменным стенам, а потом растворялся в темноте. Несмотря на поздний час, в каменоломнях сегодня не замирала жизнь. Гудели телефонные сигналы. Вдалеке стучали чем-то металлическим. Слышался негромкий говор. Голоса звучали сурово и сдержанно; да и в самой походке людей появилась какая-то особая подобранность.
Чувствовалось, что в подземной крепости готовится серьёзное дело.
Командир, которого ребята изловили у входа в штаб, сперва и слышать не хотел о том, чтобы брать мальчиков на вылазку, но мальчишки так напирали на него, так слёзно умоляли, что он в конце концов как будто сдался.
— Ладно, орлы! — Он лукаво поглядел своими зоркими глазами в лица ребят, осветив их фонарём. — Если вы не очень утомились, возьмём вас. Только нам выступать ещё не скоро. Вы отправляйтесь сейчас к себе, ложитесь все вместе, чтобы вас потом искать не надо было, и хорошенько выспитесь. Вам сегодня за день досталось — я вижу, вы носами клюёте. Что глаза таращите? Осовели? Мне нужны орлята, а не совята. Операция у нас предстоит крайне утомительная. Ложитесь спокойно. Я за вами пришлю, когда выступать будем. Я считаю, что мы с вами договорились. Верно? Ну, давайте ва