— Нет, — отвечал Лазарев, — вот, можешь убедиться.
В штаб вошёл Володя Дубинин.
— Ну как, цел, копчёный? — спросил Котло.
— Цел, товарищ комиссар. Угорел чуток. Теперь прошло. Я могу быть свободным?
— Можешь, можешь. Иди свободно спать, — проговорил Котло и, когда Володя вышел, вдруг порывисто, всем крупным своим телом повернулся к Лазареву: — Какие ребята растут, Лазарев! Народ у нас какой!
— Люди у нас, комиссар, золотые! — сказал Лазарев.
— И не было ещё таких никогда ни на земле, ни под землёй!
Комиссар откинулся назад и, вытянув усталые, пожжённые руки, медленно поставил на стол ребром свои крепко сжатые кулаки — словно приложил к сказанному две тяжёлые круглые печати.
Глава XIV. «Глаза и уши»
Пинь!.. там!.. пом!.. пинь!.. пом!.. тень!..
Володя проснулся в обычной темноте от странного звука, которого он никогда ещё не слышал в каменоломнях. За пять недель, проведённых под землёй, Володя научился распознавать любой звук, возникавший в подземных коридорах каменоломен. Звуки делились на добрые и злые. Они доносились из глубин непроглядной тьмы. Глаза здесь были беспомощны, но привычное ухо улавливало всё, что нужно было знать партизану. И Володя уже мог безошибочно узнавать не только по голосу, но и по походке любого из своих начальников. Вот, уверенно шагая в полной темноте, чтобы зря не тратить карбида в фонаре, прошёл в боковую штольню Владимир Андреевич Жученков. Старый шахтёр, он и под землёй чувствовал себя нисколько не хуже, чем на земле. Володя узнал его по особому пошлёпыванию: Жученков на ходу ладонью касался каменных стен, где каждый выступ, каждая неровность были ему хорошо знакомы. Медленно и увесисто ступая, прошагал в подземную пещеру, где помещался штаб отряда, комиссар Иван Захарович Котло. А вот это по-строевому чёткий, прочный и в то же время удивительно лёгкий шаг политрука Георгия Ивановича Корнилова. Володя мог бы среди тысячи шагов различить поступь своего боевого наставника, к которому он страстно привязался.
Потом Володя услышал, как прошли в штаб ещё несколько партизан, и каждого из них узнал в темноте.
Должно быть, командир отряда Семён Михайлович Лазарев собрал к себе в штаб всех командиров для совещания.
Где-то внизу, на третьем горизонте каменоломен, уже раздавались глухие выстрелы. Звук сперва быстро доходил до Володи через толщу камня-ракушечника, а потом несколько раз повторялся эхом, бродя и затихая в коридорах подземелья. Там, на глубине каменоломен, партизаны вели учебную стрельбу в подземном тире. Всё это были звуки добрые, успокоительные, свои. Ухо привыкло к ним, механически отмечало в сознании услышанное, и они не вызывали тревоги.
Но Володя знал и другие звуки: они мгновенно насыщали душную тьму каменоломен острой тревогой. Володя хорошо запомнил треск автоматов, бесконечно повторенные подземным эхом раскаты взрывов, рокочущий грохот обвалов. От них, казалось, окружавшая партизан подземная тьма внезапно твердеет, сама становится сплошным чёрным камнем, который всё раздавит, всё задушит и сплющит.
Так было недели две назад, во время памятного боя, когда немцы пытались ворваться в каменоломни. И все эти недели в каменоломнях — и в штабе, и в столовке, и засыпая на узких, вырезанных из камня-ракушечника топчанах-лежанках — люди оплакивали Ивана Гавриловича Шустова, тихо поминали Пантелея Москаленко и томились горькой тревогой за него.
Да, это был тяжёлый бой! Дорого далась партизанам победа. Погиб бесстрашный Шустов. Подорвался сам, упав с гранатой, Ваня Сергеев, лейтенант, комсомолец, белокурый, складный, весёлый человек. Он лежал теперь в госпитальном отсеке каменоломен. Володя слышал его стоны в темноте, тихонько подбирался к слабо освещённой койке, подолгу молча смотрел в осунувшееся лицо, которое становилось всё менее и менее знакомым. И казалось, что черты Ваниного лица медленно растворяются в тяжёлой, глухой темноте.
Уже второй месяц держалась подземная крепость. Никто не знал, сколько ещё предстоит выдерживать эту немыслимую осаду. Положение партизан с каждым днём становилось всё более гибельным. Они были теперь полностью замурованы в камне — в сущности, заживо погребены. Все выходы из штолен и шурфов на поверхность немцы заминировали. Каждую лазейку, всякую мало-мальски подозрительную расщелину гитлеровцы залили сверху бетоном или зацементировали. Присутствие невидимых партизан под землёй не давало покоя гитлеровцам, жгло им пятки. И фашисты решили задушить камнем законных хозяев захваченной земли, ушедших в недра её, но не сдавшихся.
Всё труднее и труднее становилось дышать под землёй, куда теперь почти не было доступа свежему воздуху. Изводила палящая жажда, и неизвестно было, на что ещё пустится враг, раздражённый упорством партизан.
Надо было непременно разведать, что творится на поверхности. Был один небольшой, очень далёкий выход, которого как будто не заметил враг. Зная, что всех мужчин, появляющихся вблизи каменоломен, гитлеровцы без предупреждения расстреливают на месте или, в лучшем случае, арестовывают, командование отряда решило попытаться отправить в разведку кого-нибудь из девушек. Сначала подумывали, не послать ли пионеров, показавших себя отличными разведчиками, но комиссар запротестовал, считая, что ещё раз решиться на это можно только в случае самой крайней необходимости. Нина Ковалёва и Надя Шульгина, явившись в штаб по вызову командира, с полной готовностью вызвались идти наверх в любую минуту. Девушки, очень сдружившиеся под землёй, где они совместно работали в санчасти, просили послать их вместе. Их подготовили как надо и сделали попытку выпустить наверх через тот ход, который оставался ещё как будто свободным. Но едва разведчицы приблизились к поверхности, как гитлеровцы подняли тревогу: должно быть, они через звукоулавливатель услышали что-то. Девушки едва успели соскользнуть вниз и укрыться в камнях, как наверху раздались взрывы гранат, зачастили автоматы. Должно быть, гитлеровцы оставили этот лаз незакрытым нарочно.
Обе девушка были в отчаянии, что им не удалось выполнить задание. Они проплакали весь вечер, и сам комиссар ходил утешать их…
Пинь!.. там!.. пом!.. тень!..
Проснувшись от этого непонятного, ни разу ещё не слышанного под землёй, как будто птичьего звука, Володя сразу почувствовал, что лютая жажда, которая долго не давала ему заснуть, стала сейчас ещё более жгучей. Всё пересохло у него во рту. Першило в горле, скрипела на зубах копоть. Повернувшись на своём каменном топчане лицом к стене, Володя стал языком жадно слизывать налёт сырости, выступивший на ракушечнике. Этому пришлось научиться за последнюю неделю. Когда мучительная сухость во рту немного прошла, Володя опять прислушался. Пинь!.. тинь!.. пом!.. пинь!.. Что бы это было? Володя легонько ткнул в бок спавшего рядом Ваню Гриценко:
— Эй, слушай!
— Ну чего тебе? — Ваня заворочался в темноте и чихнул от копоти.
— Тише ты! Очнись да послушай.
Ваня сел на лежанке. Из разных концов каменоломен — и где-то совсем рядом, и в отдалении, то звонко, то еле слышно — что-то тенькало разноголосо, настойчиво и аккуратно: тинь!.. пинь!.. пень!.. Мальчики затаили дыхание.
…Между тем в штабе подземной крепости, устроенном в специально вырубленной широкой штольне, комиссар Иван Захарович Котло заканчивал своё сообщение.
— Делаем выводы, товарищи, — медленно, неспешно говорил он, вкладывая какой-то особый, увесистый смысл в свои прочные слова, — по данным нашей подземной разведки, мы окончательно замурованы. Связь с внешним миром потеряна, а она нам необходима. Совершенно необходима. Мы тут не укрываемся. Мы сюда спустились не для того, чтобы отсиживаться. Мы здесь для того, чтобы воевать. Это — основное. Кроме того, Сергеев здесь погибнет. Ему необходима срочная операция, иначе парню конец. И это вопрос буквально дней. Не более. Возможно, потребуется установить связь с партизанским отрядом в Аджи-Мушкайских каменоломнях. Словом, надо наверх. На сегодня мы имеем пока один лаз. Подчёркиваю, только один: в секторе «Киев». Немцы его не заметили. Я сегодня с Семёном Михайловичем подбирался туда. Взрослому не пробраться… А как ты считаешь, Георгий Иванович? — обратился Котло к Корнилову. — Пионеры твои…
Он замолчал, испытующе посмотрел на Корнилова и, хмурясь, отвёл взор.
Каждый раз, когда обстановка складывалась так, что партизаны были вынуждены посылать на разведку ребят, комиссар страдал и смущался, не будучи в силах скрыть этого.
— Да им только заикнись, Иван Захарович, — поспешил ответить, заметив состояние комиссара, Корнилов. — Этот Вовчик уже неделю пристаёт ко мне, чтобы его наверх отрядили. Да, откровенно говоря, не хотелось бы без особой надобности.
— Да кому охота без особой на то надобности в такой риск ребятишек пускать! Но что поделаешь! Иного выхода я не вижу.
— Ничего не остаётся другого, — произнёс командир отряда, — придётся, товарищ Корнилов, твоих питомцев ещё раз попросить.
— «Попросить»! — усмехнулся Корнилов. — Надо их просить, чертенят! Их только пусти.
…А юные разведчики, о которых шла речь в штабе, в этот момент уже сползли со своих лежанок и бесшумно подбирались к месту, откуда доносилось загадочное теньканье. Они сперва собрались поднять тревогу, потому что был приказ немедленно доводить до сведения командования о каждом лучике света, о каждом отблеске, о каждом звуке, возникающем без ясной причины в подземелье. Но чтобы не попасть в смешное положение (а этого Володя и Ваня боялись гораздо больше, чем фашистских пуль), мальчики решили сперва сами разведать, в чём тут дело. Не зажигая фонаря, они проникли в штрек, где теньканье раздавалось особенно громко. Сейчас оно несколько изменилось. Уже не «пинь-пом-пум», а по-другому тенькало в штольне: клям!.. плям!.. клек!..
Вдруг из-за угла бокового каменного коридора блеснул показавшийся чрезвычайно ярким свет. Мальчики от неожиданности зажмурились и тотчас же услышали над собой голос дяди Яши Манто: