Звонили телефоны в соседнем классе, входили и выходили люди. И при появлении каждого нового человека Володя вскакивал со стула и смотрел с такой восторженной нежностью, словно это был самый близкий друг, с которым он не виделся давным-давно.
Вскоре явились сапёры. У них были длинные щупы с кружками на конце, лопатки, длинные ножницы, которыми обрезают проволоку. Поверх шапок были надеты скобки с телефонными наушниками.
— Ты поведёшь? — спросил командир сапёров у Володи. — В таком разе доложи сперва обстановку.
Доложив обстановку, Володя уже собрался уходить вместе с сапёрами, но в дверях повернулся и опять козырнул капитан-лейтенанту:
— Товарищ капитан-лейтенант, можно просьбу одну? У меня тут мама… в общем, родная моя мать… Она в доме номер одиннадцать живёт… Если, конечно, жива, то дать бы ей сообщение, что я целый… Можно будет? Скажите просто: Володя… Если, конечно, можно, товарищ капитан-лейтенант.
— Есть сказать, в общем, матери, что её Володя целый, — согласился командир. — Будь спокоен. Сделаем. Действуй!
Когда Володя вместе с сапёрами выходил за околицу Старого Карантина и они поравнялись с бывшим инженерским домом на окраине, маленький разведчик отпросился на минутку, обещая немедленно вернуться. Он промчался во двор, где уже давно замолк и остыл стучавший утром движок. Он вбежал через крыльцо в большую комнату, осторожно снял с ёлки несколько крупных сверкающих безделушек, рассовал их по карманам, содрал белые провода с маленькими цветными лампочками и намотал их на себя. Потом он бегом вернулся к сапёрам.
— Эге? Парень, видать, не зевает… расторопный, рядом не клади, — пошутил старший сапёр. — Весь в трофеях. Куда ж тебе это добро?
— Что я, для себя, что ли? — обиделся Володя. — У нас там маленькие есть.
— Ох ты, неужто маленькие? А я думал, как ты, не меньше!
— Во-первых, я уже как-никак учился в седьмом классе. И уже давно пионер, скоро комсомолец… А там у нас совсем малявки.
Обследовав один из входов в каменоломни, к которым Володя привёл сапёров, люди убедились, что тут потребуется не один час работы: немцы очень каверзно заминировали все подходы к заваленным лазам.
— Тут, парень, не один день копаться! — сказал старший сапёр. — Ну конечно, тропочку, чтобы аккуратно одному пройти, можно будет очистить, да там ещё завал видать… Вот коли ваши бы оттуда навстречу расчищали, это бы другой разговор был.
— Так я же к ним через свой лаз могу хоть сейчас! — обрадовался Володя, которому не терпелось скорее вернуться к своим и первым сообщить об освобождении.
— А не подорвёшься? — спросил сапёр.
— Я ж сюда пролез.
— Раз на раз не приходится. Ты поаккуратней смотри. А то, знаешь, в нашем деле на волосок обмишурился — навек пропал… Стой, обожди! — задержал он уже кинувшегося было бежать Володю. — Я с тобой нашего человека пошлю. Пусть пощупает дорожку. Вернее будет.
Сгорая от нетерпения, Володя осторожно следовал за высоким пожилым сапёром, медленно двигавшимся за своим щупом по дорожке к лазу. Маленький разведчик высовывался из-за плеча, старался заглянуть под локтями сапёра, потому, что тот не велел обходить его, приказывал держаться позади.
— Ой, дяденька, вы поскорее! Да тут же ничего нет, я же давеча пролез и целый остался.
— Не торопись на тот свет, поспеешь! — невозмутимо отвечал сапёр, медлительно шествуя впереди. — Держись за мной, не ширяйся в сторону.
— Честное слово, дядя, зря вы это…
— Не спеши. Не блох ловишь. Поспеешь, — отвечал сапёр и осторожно водил своим щупом по дороге.
Но вот наконец и знакомый лаз.
Сапёр даже не заметил его, Володя был очень доволен. Он нарочно пропустил вперёд сапёра, а потом неслышно прилёг и скользнул в узкую расщелину.
— Ау! — крикнул он из лаза.
— Ну, чего ещё? — Отозвался сапёр, оглянулся и стал, озираясь, ничего не понимая: Володя исчез. — Эй, не балуй, говорю! Некогда мне с тобой тут в прятки играть.
— Не спешите, дядя, не блох ловите, поспеете! — крикнул Володя, высовывая голову из лаза. — А я уже дома. Заходите чай пить с парадного крыльца. Спасибо, дядя, что проводили. Только мне некогда. Наши ждут.
И он исчез.
Глава XVII. С Новым годом!
Он бежал по узким каменным коридорам подземелья, не зажигая спичек, уже наизусть зная каждый поворот. Как голубь летит к своему садку, непостижимо чувствуя верную дорогу в пространстве, как летучая мышь в полном мраке не задевает протянутых перед ней нитей, так чутьём угадывая в темноте путь, нёсся мальчик по извилистым подземным ходам, а если где и стукался, то не чувствовал боли от ушиба.
Впереди забрезжил вялый желтоватый свет.
— Стой! — услышал он. — Кто идёт?
Его окликнули с первого поста охранения. Он узнал голос Лёни Колышкина, парикмахера.
— Лёня, что ль?
— Ну, Лёня… это там кто?
— Лёнька, Лёнька! Слушай, Лёнечка, это я…
Из темноты штольни на пространство, слегка освещённое лучом фонаря, стоявшего за выступом, выскочила маленькая фигурка, бросилась на часового и стала тормошить его:
— Лёня, бросай пост, давай со мной в штаб?! Я такое тебе скажу… до неба подскакнёшь сквозь камень. Честное пионерское! Слышишь, Лёня? Наши пришли, немцев повыгнали! Я уже с главным командиром повидался, всё объяснил… Сейчас нас освобождать станут. Нечего тебе тут стоять. Сходи с поста!
— Слушай, ты брось… брось шутки шутить, — заволновался Колышкин, хватая в полумраке Володю за плечо. — Ты что, правду говоришь или так, дуришь?
— Да правда же, Лёня, правда! Идём со мной в штаб, мне некогда, там всё расскажу.
— С поста не уйду. Не имею на то права. Ты иди, беги скорей, коль правду говоришь! Напомни там, чтобы меня сменили. Ох ты, вот так штука! Не верится прямо…
Володя исчез в темноте, но тотчас снова показался на миг у фонаря:
— Ты смотри только в штаб не звони, что я сказал. Я сам скажу. Слышишь, Лёня! Прошу как человека.
И он пропал во мраке штольни.
Ещё два раза окликали бежавшего Володю караульные посты, и на каждом он успевал коротко сообщить об избавлении. Ему было жалко растрачивать эти драгоценные слова чудесной новости, слова, которые он уже приготовил, обдумал, сорок раз на бегу повторил про себя, чтобы они прозвучали как можно торжественнее. Он представил себе, как вбежит в штаб, оглядит всех командиров и скажет: «Товарищи командиры! Явился к вам с великой вестью. Час избавления настал…» Нет, лучше не так: «Пробил час нашего избавления! Там, над нами, наши, Красная Армия, Советская власть! Ура!» Но, так как на каждом посту он не мог удержаться и ему приходилось хоть и коротко, но всё же сообщать о том, что он узнал наверху, главные, прибережённые им к концу слова начинали остывать. И когда Володя ворвался, не доложившись, в штаб, где на него строго поглядели находившиеся как раз там Котло, Лазарев и Корнилов, от волнения и от быстрого бега он вообще уже ничего не мог сказать.
— Что это ты? Вернулся уже, Володя? В такой час? — спросил, вставая, Корнилов.
— Беда, что ль, какая? — Комиссар нагнулся к нему и поднёс к лицу фонарь.
— Наши там, наверху, пришли наши! Скорее! — закричал Володя, забыв все приготовленные им выражения. — Моряки там… Красная Армия… Десант был. И в Феодосии тоже… Сейчас сапёры работают, и можно наверх…
Все встали. Три фонаря разом приблизились к лицу мальчика. Трое командиров молча заглянули ему в глаза. Синие, красные, жёлтые ёлочные лампочки на белых проводах, которыми был обмотан Володя, отразили свет фонарей.
— Стоп! — негромко, сорвавшимся голосом проговорил Лазарев. — Не частú так. Не разберу ничего. Давай сначала, по порядку.
И, уже совсем отказавшись от роскошно приготовленного плана извещения, боясь, что ему не поверят, Володя с ученической готовностью и не будучи в силах отдышаться от радости, распиравшей его, рассказал командирам подробно о том, как поразила его утром, когда он вылез на поверхность, непонятная тишина в посёлке, и как он увидел в инженерском доме ёлку, брошенную немцами, и как встретил моряков, и как привёл сапёров. Он кончил, облизал пересохшие губы и выжидательно поглядел на командиров. Он уже заранее представил себе, ещё когда бежал сюда, как вскочат они, услышав поразительную весть, как закричат. Но командиры молчали. Только Лазарев прокашлялся и, повернувшись к комиссару, низким голосом раздельно и тихо проговорил:
— Ну, Иван Захарович…
Комиссар молчал, медленно откидываясь и расправляя свои широкие плечи.
А Корнилов тихо произнёс:
— Значит, дождались и мы…
И вдруг комиссар шагнул вперёд, схватил левой рукой — в правой у него был фонарь — Володю за плечи.
— Володька, ты… мальчуган… — глухо проговорил он и крепко прижал к себе маленького разведчика.
Что-то слабенько хрустнуло. Володя испуганно отстранился, высвобождаясь. На пол посыпались серебряные скорлупки, и Володя вытащил из нагрудного кармана раздавленную ёлочную безделушку.
— Что-то я тебе повредил? — испуганно осведомился комиссар.
— Это я для Оли да малышам нашим с немецкой ёлки принёс.
— Эх ты… Какой я косолапый! — окончательно смутился комиссар.
Но будто вместе с раздавленной ёлочной игрушкой лопнуло и оцепенение, в котором находились сейчас эти люди, два месяца нёсшие ответственность за жизнь почти сотни своих товарищей.
Командиры, что-то говоря наперебой, смеясь, кинулись жать друг другу руки, обниматься. Корнилов аккуратно смотал с Володи провода с лампочками и уже потом заключил его в свои объятия. И понеслась по подземным коридорам ошеломляюще радостная весть об освобождении. И долго ещё Володя перелетал из одного объятия в другое и оказывался то в этом штреке, то в соседнем и чувствовал на своей щеке поцелуи, слёзы, а на спине — весёлые тумаки от друзей-пионеров, пока не почуял жар и запах кухонной плиты и не очутился на камбузе, где его приняли в свою хватку длинные, цепкие руки дяди Манто. И все разом замолкли, понимая, что уж на этот раз дядя Яша отличится, произнеся какую-нибудь необыкновенную остроту, которую потом будут повторять годами.