Но Манто посмотрел на всех и сказал:
— Вы, конечно, ожидаете, что я вам скажу сейчас такое, что вы будете смеяться всю жизнь. Но о чём я могу сказать после того, что сказал наш Володечка? У Якова Манто весёлых слов хватало и хватит на все трудные случаи жизни, не сомневайтесь. Но на такой случай у Якова Манто нет слов. Он молчит. Вот это и запомните.
И он, сморгнув, отвернулся, делая вид, что ему необходимо что-то поправить на плите. Все замолчали тоже. Но тут кто-то из партизан вдруг спохватился:
— Товарищи, который час? Надо сменяться, заступать на объекте. Дядя Яша, давай снидать, пора на вахту.
Все по привычке заторопились. Стали разбирать посуду, потому что пришёл час сменять на строительстве «объекта № 1», где пробивали спасительный выход из замурованных каменоломен.
— Погодите! — закричала дежурная по кухне Надя Шульгина, уже принявшаяся сама было расставлять миски на столе. — Погодите, — повторила она, поражённая какой-то внезапной мыслью. — Ведь теперь же не надо, наверное, уже пробивать выход. Ведь наверху уже везде свободно. Вы только, граждане, подумайте! Везде свободный выход.
И тут только, сейчас, окончательно дошло до сознания людей, что они свободны, что не надо пробиваться сквозь камень к жизни, что жизнь, отвоёванная заново, ждёт у каждого выхода, готовая принять их в свои свежие, солнечные, просторные объятия.
Однако надо было ещё расчистить эти выходы и первым делом поднять на поверхность Ваню Сергеева, которого, может быть, ещё не поздно было оперировать, и этим спасти. Оказалось, что Лазарев, сняв бойцов, работавших на «объекте № 1», уже направил их в штольню, указанную Володей, чтобы разобрать завал и облегчить работу сапёров, действовавших с поверхности. Все бросились в ту штольню. Корнилову, во всём любящему порядок, пришлось строго следить за тем, чтобы лишние люди не толпились в штольне и не мешали друг другу работать.
Надо ли рассказывать, что было дальше, когда сапёры, разминировавшие вход, и партизаны встретились у выхода из завала и по-братски обнялись друг с другом! Как самых дорогих на свете гостей, повели за руку старшего сапёра и его товарищей вниз. Партизанам выходить на поверхность было пока не приказано: опасались мин, ещё не убранных сапёрами. Через расчищенный проход первым выскочил на снег комиссаров Пират, вдруг почуявший, что теперь можно уже выйти на волю. Он кувыркался, подпрыгивал в воздухе, громко лаял, катался по снегу, успел лизнуть в нос Володю и так шумно и беспокойно для всех выражал свою радость, что в конце концов пришлось приструнить его. Получив трёпку, Пират присмирел и вернулся на камбуз, где лёг возле очага дяди Манто, обиженно вздыхая: «Эх, мол, жизнь наша собачья! И погавкать-то на радостях как следует не дадут». Но, получив от дяди Яши превосходный пончик с консервированным мясом, Пират в конце концов с жизнью примирился.
Между тем старший сапёр объяснил командиру, что пока проход проделан очень узкий, идти по нему можно только гуськом, в затылок, в сторону не сбиваться, так как всё кругом заминировано, а на улице уже вечер — легко ошибиться. Сапёры просили потерпеть до завтрашнего дня, чтобы с рассвета начать работу и тогда уже выводить всех людей без опасения на волю. Поэтому Лазарев поставил часового у входа и строго-настрого велел никого не выпускать без разрешения командира.
Прежде всего надо было позаботиться о раненых. С большим трудом и всяческими предосторожностями вынесли на поверхность Ваню Сергеева. С ним отправилась в госпиталь докторица Марина. Остальных раненых можно было пока не тревожить.
К ночи Лазарев разрешил выйти на поверхность Шульгину и Пекерману. До этого оба были вызваны в штаб, где в то время находился в Володя Дубинин, и все долго совещались о чём-то. Самого Володю командир наверх больше не пустил и, как тот ни просился, приказал ему остаться под землёй и готовиться к праздничной встрече Нового года.
Володя вызвал своих пионеров — Толю Ковалёва и быстро поправившегося на радостях Ваню Гриценко, — и они принялись за работу. Партизаны видели, как ребята притащили зачем-то электрическую проводку, которая была давно сорвана с шахты главного ствола, где в мирное время был электрический свет. Пионеры укрепили проводку и большие лампы на стенах. Надя Шульгина и Нина Ковалёва вырезали из старых, отсыревших газет кружева и украшали ими полки на камбузе. Дядя Яша Манто, весело напевая «В лесу стоял и шум и гам, справляли птицы свадьбу там», готовил грандиозный новогодний пирог, аромат от которого растекался по всему подземелью.
— Нет, это не земной аромат, — приговаривал дядя Яша, — это не земной аромат — это подземный аромат.
А к ночи явились гости, с трудом пробравшиеся по узкой расчищенной сапёрами тропке. Тут были и старшина, с которым утром встретился Володя, и капитан-лейтенант, пославший сапёров в каменоломни, и незнакомый товарищ из Керчи, и посланец от аджи-мушкайских партизан Пахомова. Все они прошли в штаб.
— Богато живёте, ей-богу! — приговаривал капитан-лейтенант, оглядывая подземелье, ящики и шкафы, каменные лежанки и принюхиваясь к соблазнительным ароматам, которые доносились из подземного царства дяди Яши.
Пришедшие взволнованно оглядывали жадно обступивших их закоптелых, исхудалых людей с белыми промоинами от радостных слёз на чёрных щеках. Гости видели аккуратных часовых, стоявших на своих постах, чисто подметённые ходы пещеры, портрет Левина, винтовки в стойках, противогазы над каждой лежанкой.
— Порядок, глядите, порядок! — говорил довольный капитан-лейтенант. — Что тебе на подлодке хорошей!
— Да, в автономном плавании были, — отозвался Котло.
Между тем Шульгин тащил от расчищенного входа длинный кабель, шушукался в потёмках с Володей и его пионерами, то и дело бегал наверх, пользуясь данным ему на этот вечер разрешением командира. Словом, всем было ясно, что он готовит сюрприз.
В большом, просторном коридоре, между штабом и камбузом, уже ставили столы, скамьи, ящики, тумбы из ракушечника. Партизанские хозяйки, вытащив оказавшиеся у них припасёнными нарядные скатерти, снесённые сюда, вниз, подальше от немцев, накрывали ими длинный праздничный стол. Надя Шульгина, маленькая Оля Лазарева и Нина Ковалёва украшали небольшую ёлочку, притащенную Пекерманом сверху. Это была, правда, не ёлка, а маленькая сосенка, но она, конечно, вполне могла сойти за ёлку. Чем плоха, в самом деле! А когда повесили на неё красные флажки и украинское монисто, пожертвованное на этот случай Ниной, и перевили ветви проводами с трофейными лампочками Володи Дубинина, а на самой верхушке укрепили настоящую красноармейскую звезду, то все убедились, что на свете и не было никогда ёлки лучше, чем эта.
Занятый всеми этими чудесными приготовлениями, Володя и не заметил, как Пекерман вызвал в боковую штольню Нину Ковалёву, а она крикнула туда же Надю. Володя насторожился и услышал голос, один звук которого заставил дрогнуть и отчаянно забиться его сердце.
— Ох, темень-то, духота у вас какая! — донеслось до него из штольни. — А где же Вовочка-то?..
— Володька! Слышишь? — закричал Ваня Гриценко. — Это ж тётя Дуся, честное слово! К тебе мать пришла…
Володя не знал, что капитан-лейтенант сдержал своё слово и послал сообщить матери маленького разведчика о её сынишке. И Евдокия Тимофеевна тотчас же кинулась к каменоломням. Её не пустили туда, за проволоку, моряки, поставленные в оцепление. Она простояла там до позднего вечера, пока работали сапёры, а потом увидела Шульгина, и партизаны, получив особое разрешение командира, с великой осторожностью провели узкой тропой Володину мать в подземелье.
Услышав голос матери, Володя разом соскочил с табуретки, стоя на которой он укреплял плакат на каменной стене, и кинулся в боковой проход.
— Куда же ты? — удивился Ваня.
— Сейчас! Скажи, я… сию минуту вернусь.
А дядя Гриценко уже бежал навстречу Евдокии Тимофеевне.
— Здравствуй, Дуня! — Они обнялись. — Здравствуй, Евдокия Тимофеевна! — Они ещё раз поцеловались. — Здорово, кума дорогая! — Они поцеловались в третий раз. — Вот и свиделись, слава богу, живые. Как там Анюта-то моя? Не слыхать? Забрали её, слыхал…
— Выпустили её. В Керчи она, у свояченицы пока.
— Ну, спасибо тебе за добрые вести, дорогая! Вот радость-то у нас!
— А где ж Вовочка-то? — беспокойно вглядываясь в полумрак, спросила Евдокия Тимофеевна.
— Да сейчас он тут с Ваней был… Вовка, где ты там? Мать пришла, а он…
— Он сейчас, сию минуту… — поспешил объяснить Ваня. — Здравствуйте, тётя Дуня! С наступающим праздником вас!
— Да, праздник уже к нам пришёл, — откликнулся дядя Гриценко. — Ну вот он, твой Вовка.
Мать стремительно обернулась и увидела Володю. Он уже успел сбегать в свой штрек и теперь стоял в полном снаряжении боевого партизана: две гранаты на кушаке, плотно стянувшем стёганку; за плечом на ремне знаменитый обрез — пионерская пушка; поперёк живота — трофейный немецкий автомат «шмайсер». Голову Володи венчала ушитая, но тем не менее сползавшая на брови и топырившая ему уши бескозырка с золочёной надписью «Береговая оборона» — память о погибшем Бондаренко.
Володя решил явиться к матери во всей своей партизанской красе. Вот он, сбылся желанный, загаданный час свиданья!
— Здравствуй, мама, — неверным баском, в котором вдруг появилась сипотца, проговорил Володя, козырнул, но сам смутился и протянул матери руку: — Ну, как поживаешь? Здоровье твоё ничего?
Ему было уж очень неловко держать в руке немецкий автомат, и вообще всё вышло не так, как он задумал. Да и мать как-то заробела и стеснялась посторонних, подавленная непривычной обстановкой подземелья. Озабоченно всматриваясь в изменившиеся черты Володиного лица, она тихо ответила:
— Ох, Вовочка, здравствуй, дорогой! Ничего здоровье, спасибо тебе. Как ты тут?
— Я… тоже ничего. Обыкновенно. А от папы есть что?
— Где ж тут можно было — от папы? Ведь у нас немцы стояли…
— Знаю я…
— До поцелуйтесь вы, шут вас возьми совсем! — не вытерпел дядя Гриценко. — Одичал совсем парень. Столько мать не видал, такое время пережили, а он ей ручку тянет! Тьфу!