— Такой маленький, а связался с контрреволюцией.
Талибу часто приходилось слышать это рокочущее слово. Впервые он его узнал от Федора. Тот объяснил, что все на свете делится только на революцию и контрреволюцию. Талиб с тех пор много раз пытался объяснить все, что с ним происходит, именно вмешательством этих двух сил.
Рабочие, крестьяне, солдаты, матросы — это революция. Богатеи, купцы, баи, фабриканты, офицеры, генералы — контрреволюция, враги трудовых людей. Такое деление всего сущего вначале вполне устраивало мальчика, но постепенно все осложнялось. Вот невестка генерала, а хорошая женщина, даже Федор это говорит. Или два брата-миллионера в Бухаре — Зиядулла и Ширинбай. Первый казался хорошим, и Талиб готов был думать, что он за революцию. Со вторым дело было, конечно, ясное. Правда, по дороге из Бухары Талиб вычеркнул этот вопрос, отнеся в конце концов обоих братьев к одной категории. Вблизи братья казались разными, а с расстояния времени мальчик видел, что сходства в них куда больше, чем различий. Может быть, всей разницы было в тот рубль, который украдкой сунул ему добрый брат, не забывший, кстати, рассказать об этом своему злому брату. С матросами было посложнее. Они те же солдаты. И вот в погоне за богатством одни бросают других, а этих других арестовывают третьи. И еще говорят Талибу:
— Такой маленький, а связался с контрреволюцией!
Обо всем этом думал он, когда ступил на площадь перед вокзалами.
Была вторая половина дня, солнце стояло высоко. В Ташкенте в это время самая жара, а здесь Талибу стало вдруг холодно. Люди на площади ходили в рубашках, солдаты были в одних только гимнастерках.
«Может быть, они привыкли к холоду?» — подумал Талиб и, запахнув обрезанную чуть не по пояс, заскорузлую и пыльную солдатскую шинель, пошел туда, куда шло большинство людей с вокзальной площади.
На каком-то перекрестке возле трамвайных линий сидели бабы и колдовали над небольшими закопченными фанерными ящиками. Подойдя ближе, Талиб увидел в ящиках примусы, на примусах кастрюли, в которых кипело и булькало пшено.
— Кому кашу пшенную, довоенную! — закричала одна из баб, выключив шипящий примус.
Талиб заставил себя отвернуться и пошел дальше. Ничего нет хуже, как голодному смотреть на еду.
На большой, круглой, мощенной булыжником площади Талиб увидел двух солдат в расстегнутых гимнастерках. Они сидели на краю тротуара, положив винтовки прямо на дорогу. Один из солдат курил, другой с интересом смотрел, как огонь пожирает газетную самокрутку.
— Дяденька, — спросил Талиб того, что смотрел на самокрутку, — где мне найти самое главное начальство?
— Погоди, — ответил солдат. Он протянул руку и взял у своего товарища окурок. — Вот у него спроси.
— Где мне найти самое главное начальство?
— Какое? — переспросил его солдат. — Самое главное начальство разное бывает: революционное, военное, партийное…
— Я не знаю. Мне сказали, что в главном учреждении работает товарищ Мухин, его надо найти.
— А кто тебе сказал? — опять спросил солдат. Он вроде бы никуда не спешил и был готов разговаривать на любую тему.
— Пшеницын, — ответил Талиб. — Из ЧК.
— Из какой ЧК? — продолжал спрашивать солдат.
— Из ташкентской.
— Видал? — удивился солдат. — Из ташкентской! Ты сам из Ташкента, значит?
Разговор этот мог бы длиться очень долго, если бы второй солдат не докурил самокрутку до конца.
— Ты, парень, с ним не толкуй. Он сам ничего не знает. Вот оно, Всероссийское ЧК, рядом. Свернешь за угол и направо. Они кого хочешь найдут, — сказал он и кивнул приятелю. — Отдохнули, и будет. Нам с тобой до Преображенки надо допереть и назад еще вернуться, а ты лясы точишь.
В приемной ВЧК Талиба встретил очень бледный, худой и усталый человек в зеленом френче.
— Неужели из Ташкента? — удивился он, выслушав просьбу мальчика. Он долго еще проверял, говорит ли Талиб правду или выдумывает. Человек этот наконец догадался позвонить куда-то и выяснить, есть ли в ташкентской ЧК сотрудник, по фамилии Пшеницын и по имени Федор. Только после этого он перешел к существу дела: стал искать Мухина.
Талиб заметил особенность этого человека. Все, что тот делал, он делал очень быстро и сердито.
«Видно, потому он такой усталый», — понял Талиб.
Человек между тем вытащил из стола длинный список с названиями учреждений и организаций и стал звонить по очереди.
— В Совнаркоме твой Мухин не работает, — сказал он Талибу и поставил черточку против первого телефона.
Потом он еще долго звонил и каждый раз, положив трубку, повторял одно и то же.
— В ЦК партии не работает…
— В Реввоенсовете не работает…
— В Центральном Исполнительном Комитете не работает…
И наконец, опершись локтями о стол, сказал:
— В Наркомпроде есть Мухин Иван Михайлович, но в настоящий момент находится в долгосрочной командировке по доставке продовольствия Петрограду. Что будем делать?
— Он когда вернется? — спросил Талиб.
— Я же говорю, в долгосрочной. Может, месяц, может, два.
— Тогда он мне не нужен. Я без него обойдусь. Мне надо отца найти.
Человек в зеленом френче подробно объяснил Талибу, почему никак невозможно отыскать сейчас его отца.
Он записал имя и фамилию, все приметы, специальность и пообещал, что ЧК сделает все возможное.
На прощанье он вынул из того же ящика стола кусок хлеба и луковицу, дал их Талибу и велел прийти завтра.
— А сегодня вот тебе адрес, иди на улицу Полянку, в наше общежитие, там тебя спать положат. Скажешь, Удрис направил. Удрис — моя фамилия. Ян Карлович.
— Когда вы моего отца найдете? — спросил Талиб, стоя в дверях с куском хлеба.
— Трудно сказать, — ответил тот. — Во всяком случае, не завтра.
— Тогда я завтра не приду, — сказал Талиб. — Я сам буду искать.
— прочел Талиб белую эмалированную вывеску на воротах длинного серого дома и даже остановился от удивления.
Еще раз перечитал. Все получалось, как в том ташкентском объявлении, которое он читал в чайхане почти год назад. Только там была одна Едвабная, которая, «вернувшись, возобновила прием», а здесь был еще к Едвабный.
«Теперь она в Москву вернулась», — подумал Талиб и пошел во двор направо.
Он увидел одноэтажный деревянный домик, на дверях которого висела такая же эмалированная дощечка.
«Прошу повернуть», — было написано на звонке, и это тоже напомнило Талибу Ташкент.
Дверь открыла полная невысокая женщина в засаленном домашнем халате.
— Тебе кого, мальчик? — спросила она, сверкнув целым рядом золотых зубов.
— Едвабная — это вы? — в свою очередь спросил Талиб и понял, что больше ему и сказать нечего.
— Да, это я, — ответила женщина и уставилась на Талиба.
Его вид не мог не вызвать удивления. Почти истлевшая рубашка под обрезанной шинелью, ноги в длинных и глубоких азиатских галошах с загнутыми кверху носами.
Талиб молчал, а женщина стояла в дверях и тоже не знала, что она должна делать.
— Заходи, — сказала женщина и провела Талиба в переднюю, где стояли обитые клеенкой стулья и кушетка. — Я тебя слушаю.
— Вы из Ташкента? — спросил Талиб, потому что не знал, что еще сказать.
— Нет, — ответила она. — Я никогда не была в Ташкенте.
И тут Талиб вспомнил, что в том объявлении было написано не ВЕТ-врач, а ЗУБ-врач.
— Что такое ЗУБ-врач? — спросил он.
Женщина очень удивилась атому простому вопросу, но объяснила странному мальчику, что такое зубной врач, и опять замолчала, пристально следя за Талибом.
Талиб понимал всю глупость своего положения, но выхода из него не было.
— А что такое ВЕТ-врач? — опять спросил он.
— Я и мой брат — ветеринарные врачи, — сказала женщина. — Я лечу мелких животных. Мой брат, Николай Николаевич, лечит только певчих птиц, а я в основном кошек и собак.
Никогда Талиб не мог себе представить, что есть на свете врачи для кошек и собак. Он бы не поверил этой женщине, если бы вдруг не заметил, что стены передней были увешаны фотографиями кошек, канареек, дроздов и собак. На фотографиях большинство собак были с медалями и выглядели весьма важно.
— Извините, — поднялся Талиб. — Я пойду. Извините меня.
— Нет, — возразила Едвабная. — Ты хотел мне что-то сказать, говори. Может быть, нужно лечить лошадь? У вас, у татар, еще остались лошади. В такое голодное время я согласна лечить даже крокодилов и носорогов, гиппопотамов и кенгуру.
За день пребывания в Москве Талиб не видел крокодилов и носорогов. Даже кошек и собак не было видно в городе. Он стал пятиться к двери, чтобы скорее улизнуть из дома, куда попал так случайно и так некстати, но ветврач не собиралась его выпускать.
— Николя, Николя! — позвала она кого-то. — Помоги мне. Тут очень странное дело.
В переднюю вошел полный, невысокий человек, очень похожий на хозяйку.
Ни слова не говоря, он запер входную дверь на задвижку и приказал Талибу сесть.
— Сейчас не такое время, чтобы шутки шутить, молодой человек, — сказал он. — Вы пришли к Нине Николаевне, к моей сестре то есть, со странными вопросами, я имел случай слышать ваш разговор. Извольте объясниться. Может быть, вы наводчик шайки уголовников, откуда нам знать.
Пришлось рассказывать всю свою историю с самого начала. Брат и сестра слушали довольно равнодушно до тех пор, пока Талиб не упомянул про зубного врача Едвабную, объявление которой случайно запомнилось ему.
— Я думал, это вы и есть, — сказал Талиб. — А может, это ваша родственница?
— Нет, — категорически в один голос заявили брат и сестра. — У нас нет родственников и нет далее однофамильцев. Это очень редкая фамилия. Если ты не врешь, это первый случай. Повтори, как там было написано.