— А наш полицейский Рахманкул говорит, что когда власть установится, его опять позовут, потому что власти нужен кулак, — возразил Талиб. — Это правда?
— Это ложь, — убежденно ответил Федор Пшеницын. — Какой это полицейский так говорит?
— Наш полицейский, бывший полицейский Рахманкул. Он теперь почтальон.
— На почте работает? — удивился Федор, — Безобразие! Русских полицейских мы выгнали, аппарат связи тоже укрепили, а про местных-то полицейских совсем забыли. Спасибо, что напомнил. Мы им всем промывку устроим.
Федор достал записную книжку и что-то отметил там.
— Я еще хотел спросить. Вот вы говорите, что все торгаши — контрреволюция. А у меня дядя лавку держит.
Федор строго посмотрел на Талиба:
— Я не знал. Родной?
— Нет, двоюродный, но мы вместе живем.
— Он богатый?
— Бедный. Он в долг берет, продает, потом расплачивается. Синька, мыло, иголки, ламповых стекол достал два ящика.
— Да-а, — протянул Федор. — Это не очень хорошо. Лавочник, мелкая буржуазия. Она, конечно, не то, что крупная. Но все же.
Талиб вопрошающе глядел Федору в глаза, и тот добавил:
— Тут надо конкретно решать. В каждом случае.
Что такое конкретно, Талиб не понял, а спрашивать больше он стеснялся. Кстати и Федор встал, надел свою куртку, посадил Талиба на багажник и повез его домой. Талиб не считал, что он нарушил дядин наказ. Он весь день смотрел по сторонам и видел, что многие стекла в домах были выбиты, а в центре города и возле крепости таких домов было особенно много.
Пшеницын быстро доставил своего пассажира на улицу Оружейников. За этот день Федор привык к мотоциклу. На углу, возле чайханы, он затормозил, пригласил Талиба заходить, когда будет охота, и, лихо развернувшись на глазах удивленного чайханщика, укатил обратно.
Степенно, как ни в чем не бывало, Талиб поклонился чайханщику и выглянувшему из дверей Тахиру, пожелал им здоровья и направился домой. Жаль, что мальчишки не видели его в тот момент! Впрочем, мальчишек в то бурное время родители неохотно выпускали на улицу. Так что у сироты есть какие-то преимущества.
Вечерело быстро. Дядя Юсуп еще не приходил. Талиб решил убрать в доме и заклеить бумагой окно. Ночи становились все холоднее. Потом он вытащил из чулана сандал — устройство для согревания ног в холод — железное корыто для углей, низенький столик, который ставился над этим корытом, старые одеяла, которыми укрывался этот столик. Раньше по вечерам они сидели вокруг сандала, сунув ноги под столик, — отец, мать и Талиб. А теперь… теперь Талиб поставил сандал посреди комнаты, потом расстелил одеяла, зажег свечу и взял книгу стихов Навои, подаренную дедушкой Рахимом.
Талибу особенно нравилось то место в поэме «Фархад и Ширин», где рассказывается, как молодой и отважный царевич Фархад победил дракона и обрел чудесный меч, подобный легендарному клинку халифа Али.
И разницы не видел небосвод
Меж молнией, что в гору попадет,
И между тем, как этот человек
Своим мечом чудовище рассек.
Фархад к пещере змея подошел
И надпись над пещерою прочел:
«Прославлен будь, бесстрашный витязь! Ты,
Чудовище убив, достиг мечты.
В пещере змея обнаружишь клад —
Тебе наградой будет он, Фархад!
Войдя в пещеру, знай, она кругла —
Ни углубленья в ней и ни угла.
Измерь ее шагами всю кругом
И средоточье вычисли потом…»
Царевич все исполнил, что прочел, —
В сокровищницу змея он вошел.
А в глубине хранилища был вход
В чертог, высокий, как небесный свод.
Там в каждой башне восседал паук,
Сатурн пришел бы от него в испуг.
Как Зульфикар блестя, лежал тут меч.
Он был волнист, двулезв, двужал, тот меч.
И выпуклый, с ним рядом, щит сверкал, —
Затмил бы он сверканье всех зеркал.
И надпись на щите гласила: «Тот,
Кто этот щит и меч здесь обретет,
Тот сто коварных дивов победит,
Изрубит их и в прах их обратит…»
Читал он недолго, потому что вскоре пришел дядя Юсуп. У него было хорошее настроение и много планов. Торговля шла бойко. Он решил, что завтра с утра пойдет за ручной тележкой, купит стекла и будет сам в новом городе их вставлять. Он и без Талиба узнал, как много в эти дни было выбито окон, и считал, что сможет неплохо заработать. Вставлять стекла он умел, а алмаз ему обещали одолжить.
Глава четвертая.Не без добрых людей
Дня три лавка дяди Юсупа была закрыта. Утром дядя с племянником приходили с тележкой. Туда грузили так кстати добытые оконные стекла, закрывали лавку и отправлялись в город.
— Если бы каждый месяц такая революция, я стал бы стекольщиком, — говорил дядя Юсуп. Его большие черные глаза на худом, длинном лице были веселыми в эти дни.
Он купил еще два ящика ламповых стекол и два ящика оконного стекла.
— Вот не думал, что на стекле разбогатею, — говорил он Талибу. — Никак не думал. Скоро богаче Усман-бая будем.
Впрочем, до Усман-бая им было далеко. За три дня они один раз поели плов, а остальные дни питались лепешками с чаем и мучной болтушкой — экономили.
Однажды утром дядя Юсуп сказал Талибу, что он один пойдет на базар за тележкой и стеклом, потому что Талиб должен наколоть саксаула. Кроме того, у них прохудился кумган, высокий медный кувшин, и его надо отнести к паяльщику посуды. Талиб начал с кумгана. Он пошел в соседний квартал, где жил паяльщик, и стоял возле его дома, когда вдруг увидел Тахира в необычном наряде. На нем была суконная русская курточка с блестящими пуговицами, на голове красовалась фуражка, а на боку висела сумка почтальона.
— Привет, Талибджан, — весело еще издали помахал ему Тахир-поденщик. — Уж не тебе ли я обязан своей новой работой, а? Вдруг два дня назад меня вызвал на почту сам начальник и сказал: «Нам нужен почтальон с узбекской улицы, потому что Рахманкула мы уволили». Этот Рахманкул, видно, сильно навредил революции. Три дня назад его уволили, вчера днем к нему приезжал кожаный человек, но не тот, который привез тебя, а другой, у него только тужурка кожаная, а брюки матерчатые, и ездит он на бричке. Он велел Рахманкулу сегодня утром явиться в Совет депутатов. А Рахманкул дома не ночевал, рано утром оседлал лошадь во дворе Усман-бая и уехал из города. Сильно испугался. Никто не знает, куда уехал. Даже жена не знает.
Тахир быстро выпалил все это, похлопал себя по сумке и спросил:
— Это ты рассказал кожаному человеку про Рахманкула? Не отпирайся, конечно, ты. А про меня тоже ты ему рассказал? Спасибо, дорогой Талибджан. За меня спасибо и за Рахманкула тоже.
— Я про вас ничего не рассказывал, — честно признался Талиб. — Про Рахманкула, кажется, немного рассказывал.
— Все равно спасибо! — сказал Тахир. — Проси что хочешь — выполню. Если от отца письмо придет, бегом принесу.
Новый почтальон весело побежал дальше, хлопая рукой по кожаной сумке. Сколько Талиб помнил себя, столько он помнил и страх перед полицейским, когда тот на лошади проезжал по улице. Лошадь была грузная, как ломовая, и Рахманкул сидел на ней грузно. Зимой он ходил в длинной шинели, летом — в мундире, но всегда с шашкой, наганом и с плеткой в руке. Детей пугали Рахманкулом, взрослые мужчины замолкали при его приближении, женщины, встретясь с ним, убыстряли шаг, старики, сидевшие возле дома или у арыка, вставали, когда он подходил. Так было при царе Николае, но и при Керенском страх перед Рахманкулом еще жил в людях.
Обо всем этом думал Талиб, возвращаясь домой с запаянным кумганом в руках. Он так был занят своими мыслями, что не заметил распахнутую калитку и кауши, стоящие на террасе. Все это он заметил чуть позже.
Талиб взял топор и принялся за саксаул. Колоть саксаул трудно: все древесные пряди переплетены и разрываются в самых неожиданных местах.
Запыхавшись, Талиб распрямился, чтобы перевести дух, и тут увидел кауши на террасе. Он медленно, с удивлением и замиранием сердца подошел ближе. Нет. Это были знакомые кауши дяди Юсупа. А он-то думал… Но почему дядя вернулся из города так рано?
Талиб вошел в комнату и увидел Юсупа-неудачника. Он лежал на полу, лицо его было прижато щекой к ковру и повернуто к стене, руки безжизненно раскинуты. Талиб окликнул дядю, но тот не отозвался и не пошевелился. Осторожно обойдя его, Талиб встретился с тоскливым, остановившимся взглядом.
— Дядя Юсуп, — опять позвал, вернее, прошептал Талиб.
Тот неожиданно быстро перевернулся на спину и сел.
— Что с вами? — еще тише прошептал Талиб.
Дядя не отвечал. Он встал на колени лицом к Мекке и начал отбивать поклоны. Делал он это размеренно и долго, пока не закашлялся тяжелым чахоточным кашлем. Талиб стоял в страхе и недоумении.
— Мы нищие, — жалобно сказал дядя Юсуп. — Мы беднее нищих. Ночью злодеи взломали лавку, эти гнусные воры… — Тут дядя Юсуп заплакал и опять повалился на ковер лицом вниз. Потом он опять стал молиться, наконец немного успокоился и рассказал все по порядку.
Ночью в лавку залезли воры и украли все, что там было: синьку, мыло, иголки, нитки и ящик ламповых стекол. Воры не могли взломать замок или просто слишком торопились. Они оторвали его вместе с доской двери и вырвали косяк из глиняной стены.
— Мы нищие, мы беднее нищих, — причитал дядя. — Я все брал в долг, я накупал товар, мне нечем расплатиться. Мы совсем нищие. Это я виноват. Я совсем забыл аллаха от радости, что мне так стало везти. Я пропускал молитвы, когда ходил вставлять стекла, я торопился заработать, и аллах покарал меня. Нет кары справедливее кары небесной, но почему так жестоко ты наказал меня, о всемогущий?